Устный счет - Сергей Сергеев-Ценский

Но женщина отстегнула верхний крючок плаща, расстегнула пуговицы пальто и начала стягивать с себя то и другое вместе, а когда промокшее и прилипшее к платью пальто не снялось так быстро, как ей хотелось, она крикнула вдруг низко и совсем хрипло:

- Тяните, что ли, черти!.. Обращения с женщиной не знаете!

К этому добавила она более крепкое, такое, что Нефед кашлянул, Гаврила крякнул, а Семеныч протянул облегченно за всех:

- Ну, во-от!.. А мы-то думали, служащая власть какая!

И услужливо, но не торопясь, помог ей раздеться, предусмотрительно спросив:

- Ты одна или с тобой еще товарищ какой?

- Татарин там, черт!.. На дороге остался... Такая справа паршивая, что переднее колесо сломал...

И женщина тут же хозяйственно стала щупать, тепла ли плита.

- Конечно, без колеса не поедешь, - согласился Семеныч.

Кроткий Нефед заступился за татарина:

- Дорога у нас тут - ямы одни!

А Гаврила спросил мрачно:

- Татарин этот тоже к нам заявится?

- Татарин верхом в город хочет, а линейку бросает... Черт с ним, пускай едет верхом...

И вдруг, как старший, добавила женщина:

- А ну-ка, кто из вас бойчей? Клади дров в печку, отогреваться-сушиться буду!..

- Ну-ка-ет! - подхватил Гаврила. - Ты это нам что - дров привезла?

- Ах, злыдень! - покачала головой женщина. - Видишь - нитки на мне сухой нет? Что тебе, чертушка, двух полен жалко?

- У нас полен не бывает... У нас хворост, - объяснил ей Нефед.

- Ну что ж... Еще лучше!.. Пылко гореть будет... Тащи!

И слегка ударила его по узкому сухому плечу женщина.

Нефед взглянул на Семеныча, - тот кивнул головой:

- Раз человек промок, - первое дело ему сухость нужна...

И Нефед достал в сенях охапку хвороста.

Женщина осталась в одном только ситцевом платье, кое-где голубом, на плечах же, где оно прилипло, темном. Лицо ее, вытертое о кофточку, сплошь зарозовело. На правой щеке оказалась крупная родинка; мокрые короткие русые волосы, прямой нос, серые глаза; не из высоких, не из полных; лет двадцати двух-трех, не больше.

Она сунула руку в карман платья, достала коробку папирос, но коробка размякла, папиросы склеились, и она бросила коробку в угол, сказав Семенычу:

- Верти кручонку, дед!

- Из чего это "верти"? - удивился Семеныч.

- Что-о?.. Та-ба-ку нет?.. Врешь, небось?.. Ну, хоть из махорки валяй.

- А махорки где взять прикажешь?

- Тоже нету?

- Не водится у нас...

Женщина выругалась еще сложнее, и в то время как Нефед покорно ломал на колене хворост, Гаврила ворчал:

- Какого черта!.. Лезет всякий со своими командами!.. Что у нас гостиница или двор постоялый?

Сухой хворост, брошенный на тлевшие угли, запылал ярко, и женщина начала быстро и ловко расстегивать и стаскивать платье.

В рубашке, обшитой узким кружевом, она стала еще деловитее. Она устроила на табурете перед дверцей плиты свою юбку и блузку и, оглянувшись кругом, где бы сесть, чтобы снять высокие заляпанные грязью ботинки, шлепнулась на топчан Семеныча.

Высоко забросив одну ногу на другую и распутывая шнуровку, она говорила Нефеду:

- Ты, старичок, возьми вон папирос коробку - я бросила, - положи на плиту, они высохнут, ничего...

И Нефед подобрал бережно и положил на плиту раскисшую коробку.

- Все-таки ты откуда же ехала, товарищ? - захотел узнать Семеныч. - Из города или, стало быть, в город?

- Я же тебе говорила, что татарин в город верхом поехал...

- Тут именно может быть разное... конечно, от нас до города ближе все-таки, чем, скажем, до деревни...

- Ду-урной! - перебила женщина. - Стала бы я из города выезжать по такой погоде! Да еще на ночь глядя!.. Вот умница-то!..

- Стало быть, из деревни ты... Так!.. Вчерашний Иван Петров оттуда, и ты оттуда же... Из одного места-жительства...

- Ка-кой Иван Петров? - живо вскинулась женщина, бросив ботинок.

- Должна ты его знать лучше, раз ты оттуда едешь... Прописался у меня Иван Петров, а там кто его знает... По морям плавал... И нога у него, я заметил, с прихромом.

- Молодой или старый? - еще живее спросила женщина.

- Зачем старый... Старые только мы трое остались, а то все молодые пошли... На руках знаки носит...

- Гм... Тоже сюда к вам заходил?

- Как же?.. Ночевал у нас...

Женщина, нагнувшись, продолжала расшнуровывать ботинки, но очень нетерпеливо, а когда стащила их, поставила на плиту, села к огню, отодвинув на табурете платье, и заболтала задумчиво ногами в тонких грязных чулках.

- Видать мне отсюда, что ты с ним знакомая, - буркнул Гаврила.

Женщина взглянула на него, перевела взгляд серых неробких глаз (они были выпуклые) на Семеныча, потом на Нефеда, который стоял к ней ближе других, и сказала:

- Знаком болван с дураком, - пили вместе чай с молоком...

Поболтала ногой и спросила Нефеда, найдя его более простоватым:

- Он же ведь не один приходил, вдвоем?

- Истинно! - поспешно отозвался Нефед. - Звал кого-сь еще, только мы не видали...

Женщина ударила себя ладонью по колену, но слишком сильно, так, что осушила ладонь и сморщила лицо от боли.

- Соврал, соврал он, дружок: никого с ним не было, вид только делал! поправил Нефеда Семеныч. - Один в город утром пошел, - я ведь смотрел ему вслед...

- Один? - насторожилась женщина и повеселела.

- Смотрел я, интересовался, - однако один пошел... А хромой он на левую ногу... На пристань в артель хочет, мешки таскать...

- Меш-ки тас-кать?..

Женщина повеселела еще больше, пощупала подсыхавшее платье, подбросила в печку еще сушняку, посвистела задумчиво и вдруг бойко сняла с себя рубашку, объяснивши:

- Черт ее, холодит как спину!.. Пускай провянет!

И распялила ее перед ярким огнем на руках.

Короткие волосы ее подсохли уже и зазолотели, закурчавясь около лба; небольшие круглые некормившие груди бойко смотрели вперед и нежно розовели отсветами печного огня, но ниже их, и на спине, и на руках, и на пояснице, зачернела, точно зарябило в глазах у стариков, обильная татуировка.

Старики кряхтя переглянулись, и Семеныч сказал удивленно:

- Грязь это на тебе, что ли? - и поднес ближе к ней лампочку.

- А что?.. Грязь? - спросила женщина вызывающе.

Вытянув шеи, рассматривали разрисованное тело женщины три старика и увидели, что не грязь: привычной твердой рукой были сделаны рисунки, о которых сказал Гаврила с некоторой веселостью в голосе:

- Ишь ты... вроде бы обои на ней!.. Ци-ирк!..

- Видать... видать, что и ты по морям тоже... - забормотал Семеныч, а женщина спокойно спросила всех трех:

- Как это вам понравилось?

Потом встала, поправила коробочку, сушившуюся на плите, вытащила одну папиросу и сказала Семенычу:

- Держи лампочку ближе, я прикурю!

И, не отрывая глаз от нее, освещенной лампочкой спереди и огнем плиты сбоку, пробубнил Гаврила, покачав головой:

- Во-от!.. Тоже небось чья-то дочка считается!

- Ишь ты, козел потрясучий!.. - повернулась к нему женщина, прикурив и выпустив два лихих кольца голубого дыма, и, придвинувшись к нему вплотную, так что ее колени коснулись его колен, пропела хрипучим речитативом в альтовом тоне:

Все березки поднависли,

Одна закудрявилась,

Я сама того не знаю,

Чем ему понравилась!..

- Пошла, не вязь! - толкнул ее в бедро Гаврила, но толкнул слабо, а Семеныч, все еще державший лампу, и Нефед крякнули согласно, и женщина по-своему перевела их кряканье, подмигнув:

- Да уж, девка разделистая, только к допотопным попала!

- И как же тебя зовут, девка? - полюбопытствовал Семеныч, ставя наконец лампочку на стол.

- Зо-вут-кой!.. Ишь ты ему: как зо-ву-ут!.. Что ты, мильтон, что ли? даже как будто обиделась женщина.

- Была у нас в селе, в Тверской губернии, - задумчиво сказал Семеныч, одна такая бой-девка, ту, я как сейчас помню, Нюркой звали... Очень на тебя лицом схожая...

- Вот-вот... ну, значит, и я Нюрка! - подбросила голову женщина.

- Гм... Ежель Нюрка, значит Аннушка... В таком случае записать надо... А по фамилии ты как? - деловито уже справился Семеныч, доставая свою тетрадку.

И уже взял он непокорными пальцами, как граблями, огрызок карандаша и уставился вопросительно на женщину чересчур светлыми почти восьмидесятилетними глазами. Но женщина, спокойно выпустив одно за другим несколько дымовых колец, подошла к нему, выхватила тетрадку, глянула на ее замасленные исписанные листы, брезгливо протянула:

- Черт-те чем занимается на старости лет! - и бросила тетрадку в печку.

Гаврила поднялся во весь длинный рост, Нефед ревностно кинулся было выхватывать тетрадь, но голая женщина очень легко отбросила его, только груди ее чуть колыхнулись да губы плотнее зажали папироску. Семеныч же был так ошеломлен, что даже не двинулся с места, только рот раскрыл, - и, глядя на этот изумленный рот, женщина громко захохотала, добавив:

- Вот шуты-то гороховые!.. И черт их связал вместе веревочкой!

Вспыхнувшая бумага очень ярко озарила ее гибкое тело, и рисунки на ней так отчеканились, что даже кроткий Нефед сказал в ужасе: