Педагогический арбуз - Владимир Васильев

Мы садимся на скамейку под развесистым абрикосом.

- Ты же председатель. Как говорит старший вожатый, ты же серьезный парень... - начинаю я. Мощное педагогическое средство в моих неумелых руках не дает эффекта.

- Совсем желтый, - восхищенно шепчет мой собеседник, глядя куда-то вверх.

- Да ты слушай! Ты должен организовать и возглавить зеленый патруль. Рвать абрикосы нельзя, созреют - компот сварим. Понял?

- Конечно.

Д сам смотрит вверх.

Диагноз: "абрикосный гипноз". Сам болел когда-то.

Ладно, оставим до вечерней беседы.

Перед отбоем у нас, как говорит Зоя, "Институт Вечерних Бесед". Я подвожу итоги дня, каждый может задать один вопрос. Многие ребята от своего права отказываются - вероятно, им и так все в жизни ясно.

В лучшем случае спросят:

- А завтра на море пойдем?

- А завтра "мертвый" час будет?

Или еще что-нибудь столь же бесподобное.

Зато Иголочкина всегда мучают недоумения и сомнения. Его вопрос звучит так:

- А если кто завтра будет рвать абрикосы, то, когда пойдут на море, его возьмут или он останется в лагере, потому что будет наказанный, раз рвал абрикосы?

Конструкция громоздкая, но смысл предельно ясен.

- Знаешь, Зоя, - говорю грустно после отбоя, - хочу я закрыть Беседы. Мало толку в них.

Вообще я сегодня недоволен собой. Председателя не проймешь. Беседы не клеятся.

Вдруг на танцевальной площадке появляются три тени. Они издают странные звуки: не то плачут, не то давятся смехом.

Поодаль следует четвертая. По тщательно непричесанной голове я сразу узнаю вожатую третьего отряда Валентину Матвеевну. Да и походка ее. Она несет свое стройное тело так, словно у нее вся земля под башмачком. Кричит она громко и зло, в спящем лагере слышно каждое слово.

- Я вот вам сейчас устрою зарядку! Ишь, не спится им! Встать смирно! Присесть! И не смеяться! Стоять на одной ноге! Напра-во! Бегом вокруг площадки - марш! Я вам посмеюсь! Буду гонять до упаду!

Три тени никак не могут побороть смех, потом, когда слышно только их шумное дыхание, четвертая тень отправляет их в палатку и скрывается в том же направлении.

- Вот дикость! Ты понимаешь, Гераська, она-то ведь убеждена, что делает доброе дело. Думаешь, они будут теперь спать? После такого возбуждения? И потом я уверена, что там вся палата уже вверх ногами ходит.

- Может, пойти сказать Валентине?

- Завтра скажешь. На летучке. Но боюсь, что не поможет. Будь моя воля, я бы таких на пушечный выстрел не подпускала к детям. На выстрел из самой дальнобойной пушки.

- Тебе никто не нравится.

- Вы нравитесь, сударь.

- Не длинный список.

- А ты не задавайся. Вот в первом - прекрасный вожатый. Ты заметил, у них какой-то двухэтажный отряд. Весь день они сидят на шее у вожатого, делают пирамиды. У него есть свое лицо.

- Если есть шея, должно же на ней что-нибудь быть.

- Не обязательно. У Валентины, например. Она все время приговаривает ребят к высшей полумере.

- То есть?

- Очень просто. Шуму, крику хоть отбавляй.

А толку нет. Потому что все не до конца, не до ума - все на полумерах. Дети это чувствуют.; Такой педагог приносит только вред.

- Откуда ты все это знаешь?

- Я же учусь заочно в пединституте у нас в Рязани. Пишу работу в научном студенческом обществе. Вот об этом обо всем... Ну к черту высокие материи! Смотри, какая ночь! Слушай, я тебе почитаю настоящего Рождественского.

ЗЕМНЫЕ ЗВЕЗДЫ

- Ух, законная кинушка! Как он тому - раз.

А тот - фьють - и кубарем! А шторм!.. Тот кричит, а этот стоит... Я четыре раза смотрел.

Мальчишки внимают рассказчику с восторгом. Еще бы, ведь он подробно знакомит их с содержанием и героями фильма "Алые паруса", который будет показан через час. Потом кто-то вспоминает, что надо занять места раньше всех. Мелкота, словно воробьи, шумной стаей перелетает к самому экрану. Ребята постарше остаются. Я и Зоя с ними.

- Зоя Васильевна, расскажите что-нибудь.

- Ладно, слушайте. Жили-были на свете мы. Жили в разных краях, были счастливы каждый у себя. А потом взяли съехались и прожили двадцать пять дней вместе. Завтра расставаться. И не хочется, правда?

- Давайте же дружно поплачем по этому поводу.

- Нет, Герасим Борисович, есть другая причина для скорби: сколько на свете мест, где нас ждут друзья!

А мы там еще не были, мы еще незнакомы с ними.

- Эх, пошататься бы сейчас по земному шарику! - вздохнули слева.

- Пошататься и по лагерю можно, - возразили справа. - Пройти бы по свету и доказать всем верующим, что бога нет.

- Да ну их, этих верующих! Вон спутник летит, а вы...

Все подняли головы. Кто-то помахал рукой, приветствуя далекую светлую точку. А на земле, метрах в ста от нас, начался киножурнал.

- Ну пошли, - спустился с небес первоотрядник и направился к экрану.

Никто из нас не тронулся с места.

- Что такое счастье? - заговорила высокая девочка с короткой прической.

- Счастье - это смотреть на твою макушку и надеяться, что увидишь еще что-нибудь. Подвинулась бы, что ли! - недовольно пробурчал за ее спиной Жора, председатель третьего отряда.

- Нет, правда, Зоя Васильевна говорила, что такое счастье: соучастье в добрых, человеческих делах...

- Это не Зоя Васильевна, это Николай Асеев сказал.

Так мы сидели и говорили еще долго. Начался фильм.

Кто-то один ушел, его место на скамье тотчас заняли, потом он вернулся и уже стоял до конца. Хорошо так вот сидеть - уже не под звездами, а как бы среди них, потому что они такие земные, нависли так низко и доверчиво, словно серебряные абрикосы.

Потом мы остались вдвоем. Вечерняя свежесть прильнула к траве. В росинке отразилась звезда - безмерно далекая.

- Завтра расстанемся, - сказал я.

- Да.

- Ты хоть оставь адрес. Не могу же я писать "на деревню девушке".

- Оставлю. Завтра... А хочешь, я тебе покажу на небе то, чего никто не видит? Смотри, вот это мое любимое созвездие -Кассиопея. Видишь? Перевернутая набок буква М.

- Ну?

- Не видишь! Это же вход в космическое метро - вдоль Млечного Пути.

Я взял ее руку.

- Давай погадаю.

Ладонь была холодная и серебрилась в звездном свете, словно осколок луны. Я смотрел на эту ладонь и врал что-то вдохновенное про хиромантию, про летящие и падающие линии, про удивительную судьбу.

Она грустно спросила:

- Значит, тебя нет в моей ладошке?

- Это я скажу тебе завтра. Ладно?

- Ладно.

КАРТОННЫЙ ДОМИК

Белыми цветами просыпался крупный дождь по асфальту. Капли выбивали из луж пузыри, которые тут же лопались. Дружина, выполосканная теплым июльским ливнем, выстроилась на утреннюю линейку. Зоя выглядела устало.

- Возможно, я уеду раньше. Может быть, даже завтра утром.

- А если вместе?

- Не получится, к сожалению. А теперь посмотри на Жору. Видишь синяк? Это его "украсили" на прощание.

Все утро лагерь готовился к торжественной линейке.

Я уже построил отряд, пересчитал - нет одного. Побежал в палатку. Лежит на кровати Толик Меркешкин, тот самый, которого шофер дядя Вася из пропасти вытащил. Еле дышит. Лоб горит.

- Что с тобой? Абрикосы ел?

Молчит.

Несу через весь лагерь к врачу. Звенят фанфары.

Праздник закрытия начался. Толька толстущий, нести его тяжело и неудобно. Вдобавок начал стонать. Положил я его в изоляторе - врача нет. Пришел врач - последний термометр разбили. А там, в лагере, уже костер развели, скоро ракеты начнут пускать.

"Толенька, милый, - думаю, - вынь теперь ты меня из пропасти, выздорови!"

Наконец врач объявляет, что ничего страшного. Вчера перекупался, сегодня утром промок под дождем, до завтра полежит, и все пройдет.

Будь здоров, Меркешкин!

Второпях попадаю в чужую палатку. В воздухе пух и перья, на подушках зубной порошок... Скорей к себе!

У меня пока ничего. Все еще на месте. Собираю отряд, укладываю.

- Дорогие мои мальчишки! Вот и настала наша последняя Вечерняя Беседа. Завтра разъедемся и, может, никогда не встретимся. Чем вспомните вы лагерь? Чем вспомните друг друга? Я знаю, есть дурацкий обычай сводить счеты в последний день. Подлый и трусливый обычай. Небось уже кто-то и одеяло припас "темную"

устраивать, а иной всю смену зубы не чистил - порошком "побелить" товарища. Так вот, я говорю: не выйдет!

Я не позволю. Но этого мало. Я хочу, чтоб вы сами поняли, какая важная минута сейчас. Последний раз мы вместе. Еще не поздно попросить прощения за обиду, чтобы товарищ твой вспоминал тебя только добром.

Есть древний русский обычай: посидеть и помолчать перед дальней дорогой. Давайте полежим молча, а потом послушаем, что скажет совесть каждого, если она заговорит.

В это время в дверь заглянула Зоя.

- Герасим Борисович, на минутку, очень важно.

- Подожди, не могу сейчас.

И вдруг поднялся Иголочкин в одних трусах, всклокоченный, торжественно-хмурый. Подумал, махнул рукой, стал по очереди подходить к каждой кровати. Одному говорил "прости", другому протягивал руку, третьему просто возвращал порошок или насту.