Садово-парковый пейзаж - Андрей Драгунов

«В соседнем доме хоронили старика…»

В соседнем доме хоронили старика.Три человека рядом, у подъездао нём печалились. Один издалекаприехал, видимо – следы от переездана нём остались. Пыль всегда есть пыль,как ни отряхивай… Старик в простой рубахе,без пиджака, лежал. Должно быть, былон не сторонник – что ему от прахахорошей ткани. Голая Душа —всё, что осталось, да вот эти троеу дома, где он прожил неспешапочти что век и даже был героемочередной неназванной войны.Как назовут потом – другое дело.Он отдал всё для маленькой страны,которую любил так неумелои так по-детски. И она сполнаему отвесила – квартирой в этом доме,где всё и кончилось. И даже не виднауже луна в его дверном проёме…Поспешно гроб поставили в авто.И эти трое, примостившись рядом,и четверо, как будто бы в пальто,закутались в железную ограду.

«Я отправил обратно тебе твои письма. Прочти…»

Я отправил обратно тебе твои письма. Прочтикак-нибудь на досуге, что ты написала когда-то,разметав по странице полжизни, где, как ни крути,в каждой строчке – один, я один был во всём виноватым.Я теперь на другом континенте, но даже сюдаиногда долетают слова в полосатом конверте,что опять я во всём виноват, что сплошная бедаот того, что рассталась со мной на другом континенте,где сплошные ковбои и мысли, как счётчик в такси —чик-чирик – новый цент опрокинулся в чью-то копилку,но не скажешь водителю лихо, как дома – Вези! —всё равно не поймёт – он с другой части света. В обнимкув пресловутом кафе, допивая разбавленный ром,с новым boy`ем, прочти свои письма, как раньше – на памятьи, наверно, сожги, оставляя багаж за бортом,как ненужную кладь на таможне, что не пропустили.

Сентябрь

Если мне доведётся испить эту чашу до дна… —дописать бы строку и сказать предпоследнее слово,не лишившись рассудка, или, как в просторечьи – ума,направляясь туда, где для встречи давно всё готово…Может быть, в тех краях, повезёт, и я встречу того,кто мне так нашептал, кто отвесил мне полною меройна короткую жизнь, чтобы было, как в старом кино,где прибытие поезда тонет в натянутых нервах,ожидающих чуда, как в вымысле белых страниц,что до первого росчерка ручки живут ожиданьем,или даже предчувствием, что среди множества лицвдруг найдётся одно и прервётся бумаги молчанье.Может быть, когда кончится осень, и выпадет снег,я успею ещё расписаться на белых снежинкахчёрной веткой, упавшей под ноги… Как короток век! —и особенно осенью в жёлто-зелёных картинках.

«Когда в огне сгорает ветка ели —…»

Когда в огне сгорает ветка ели —остаток новогодней жизни – утром,соседи, выспавшись, качают на качеляхсвоих детей, ворча ежеминутнона время суток – слишком, слишком рано.В огне иголки плавятся как будто.Смола вчера на краешек диванастекала с ёлки, застывая мутнойслезой на память. И остаток ночиона смотрела на огни на ёлке,что утром выгорают между прочими высыхают, как в огне иголки…

«Ночью, когда почти что сойти с ума…»

Ночью, когда почти что сойти с умаот тишины, зарываюсь лицом в подушку,теребя простыню, оставшуюся без тебя,как холодное зеркало трогаю. Ночь в душузаползает сумрак, стекаясь по всем углам,как вода из крана, как вымысел – той же ночью,доводя до абсурда возможность сойти с ума…Только ночью жизнь оказывается короче.

«О, бессчётный гербарий, спрятавшийся в лесу!»

О, бессчётный гербарий, спрятавшийся в лесу!Только осень знает, как короток век у листьев,только ветер знает, куда их потом снесутна поживу земле холодной, но в этом смыслечеловек сгодится не хуже, чем вся листва —на прокорм цветочкам и прочим банальным мыслямо величии замысла… И выцветшая травадополняет пейзаж, готовый расстаться с жизньюв середине осени. Капает мелкий дождь,размывая картину, как кисточкой по бумаге.И раскисшим утром уже никуда не дойдёшь,добавляя к дождинкам ещё и солёной влаги.

Как будто осень…

Вместо осени – как бы опять продолжение лета.Будто пальцами кто-то цепляется за подоконник,покидая квартиру до срока. Дымит сигарета,как листва за забором, что жжёт похмелившийся дворник.Как бы время уже холодов, но природа покудане спешит расставаться с теплом, как с любимым подруга.Если прав был синоптик, вопя про возможное чудо,то, возможно, ещё не замёрзнет под снегом округа.И успеют ещё переехать все птицы подальше,где тепло календарное и не зависит от чудаили той болтовни, о которой написано раньше…Солнце греет. Синоптик вопит про движение круга.

«Ночью в городе тихо, как будто бы в рот воды…»

Ночью в городе тихо, как будто бы в рот воды…Звук, едва появившись, сползает на дно канала,где среди жизни стираются все следы,как в холодном зеркале, ночью под покрывалом.И ночное зеркало чёрной, как смоль, водызаполняет улица – минус квадраты оконс их попыткой выжить и избежать беды.И спасение где-то рядом, но как-то боком.И вода сползает безмолвно к твоим ногампо холодному камню, стараясь его разрушить,добавляя жизни глухим ко всему ночам…Отдавая должное только бессмертным душам.

«Вот и осень кончается. Снова безденежье. Ветер…»

Вот и осень кончается. Снова безденежье. Ветернаполняет карманы холодным шуршаньем листьевс облетевших деревьев. В ближайшее время не светитничего от издателя – жизнь коротка в этом смысле.И подруга шепчет, что больше ко мне ни шагу,ни полшага даже. «Не в этой, – сказала, – жизни»…Я курю на диване, в который, как в землю, лягу,но со сроком как-то тянет пока Всевышний.И отсюда все мысли о воле, о лучшей доле,о небесном царстве с кисельными берегами…Но пока бумага терпит мою историю,я курю на диване, и дым в потолок кругами.И покуда осень ещё не совсем остыла,залетая в окно остатками чахлых листьев,вспоминаю лето с подругой, что так любила,а теперь осталась лишь тенью в бредовых мыслях.Я сижу на диване, глотаю осенний воздух.Облака качаются вместе с забором веток.Наслаждаюсь жизнью, что выдана мне, как пропускбез конечной даты, но, видимо, есть она где-то…

«На вокзале пусто. Дремлющий полицейский…»

На вокзале пусто. Дремлющий полицейскийвыпускает пар – нежарко в безлюдном зале.Отражение в мутном стекле семействанапоминает о том, что не все сбежалив тёплые страны. В билетной кассеза отсутствием мест – только пыльный островиз рекламных листовок. К бумажной массебольше злобы и ненависти, чем вопросов.Никуда не уехать. Остаётся торчать с семействомв полутёмном зале, согревая своим дыханьемколоннаду вокзала с дремлющим полицейским,наслаждаясь ненужным уже расписаньем.

«…в пустом кафе за длинной стойкой бара…»

…в пустом кафе за длинной стойкой бара.В такое время мало очевидцевтвоих страданий. Ночь не пересталав залапанном окне ещё клубитьсяи продолжается уже без фонарей,но с редкими прохожими. Куда-тоспешат субботним утром тем быстрей,чем выглядят смешней… и виновато.И как-то боком в собственный подъезд,где лампочка висит в колечках дыма,где вещи собраны, как будто переездуже сегодня – странная картинасубботним утром… Ты в пустом кафеглотаешь кофе с чёртиком в стакане.Не то что пьян – немного под шафе.С дрожащими от холода руками.

«Последний трамвайчик от пристани в 20.00…»

Последний трамвайчик от пристани в 20.00.Потом или вплавь или крюк в 32 километра.Или на берегу ночевать, как когда-то Ассольв ожидании алого паруса с новым рассветом.Мы, наверно, успеем с тобой забежать на корму,и последний трамвайчик доставит нас в город обратно,а иначе, «сгорев от стыда», лучше я утону,опустившись булыжником мокрым на дно, вероятно.

«Крашеной известью пеной переливается речка…»