Исповедь графомана - Виктор Славкин

И я окончательно понял, что со мной произошло. Еле-еле доплелся я до дому. Первым делом я уничтожил то, что уже один раз было уничтожено,- сжег десятую главу «Евгения Онегина», «Историю Петра Великого», письма к Наталье Николаевне, кишиневские дневники… Теперь я не имел права ни в чем перечить судьбе. Я переоделся во все чистое и, прижав к пылающему животу пузырь со льдом, лег на кушетку.

Остаток сил я должен сберечь для последнего акта моей трагедии, о котором, очевидно, вы узнаете уже не от меня.

Прощайте!

Ваш Александр Сергеевич».

10 февраля около трех часов пополудни в Музей-квартиру Пушкина, Набережная Мойки, № 12, вошел человек, удивительно похожий на бывшего нанимателя этой квартиры. Он был так схож с ним, что народ, заполнявший в этот знаменательный час кабинет поэта, расступился. Народ подумал, что начинается юбилейное представление. Человек прошел по живому коридору мимо оторопевшего экскурсовода, нырнул под красный шнурок и лег на пушкинский диван, над которым возвышались полки с книгами. Бескровными губами человек прошептал:

– Смерть идет.

– Вы что!.. Вы куда?. Что это!. – опомнилась, наконец, экскурсовод.

– Морошки, морошки… – донеслось с дивана.- Позовите жену, пусть она меня покормит.

– Милицию! – закричала экскурсовод.- Позовите милицию!

Пришел милиционер.

– Вот полюбуйтесь,- сказала экскурсовод.

Лежащий на диване смотрел на милиционера полными страдания глазами:

– Ну подымай же меня, пойдем да выше, выше, ну, пойдем! Ну пойдем же, пожалуйста, да вместе!

– Чего смотрите? – дергала за китель милиционера экскурсовод.

– Хороший экспонат. И говорит слово в слово. Мы в школе проходили.

– Какой экспонат? – завизжала экскурсовод.- Это пьяный! Пьяный! На реликвии лежит. Здесь Пушкин умирал! А он…

– Встать!! – гаркнул милиционер.

– Тише,- сказала какая-то старушка с гвоздиками в руках.- Может быть, человеку действительно плохо…

– Кончена жизнь,- донеслось с дивана.

Перед диваном стояла притихшая толпа. Всхлипывала старушка.

И даже боевая указка экскурсовода бессильно опустилась. Милиционер снял фуражку, вытер пот, лоб его пересекала красная черта.

– Жизнь кончена!..- произнес человек внятно.- Тяжело дышать, давит.

Это были его последние слова.

Часы показывали два часа сорок пять минут. Дыхание прервалось.

– Что он? – минуты через две спросил кто-то в толпе.

– Кончилось,- ответил кто-то.

Рука, сжимающая ворот белой рубашки, разжалась, ладонь упала вниз, раскрылась, и все увидели, какие у покойника тонкие пальцы…

При составлении акта в кармане сюртука умершего была обнаружена его исповедь, которая ничего не объяснила, а напротив – сделала

факт его смерти еще более загадочным. Рукопись эту впоследствии выпросил себе один ученый-пушкиновед и до сих пор использует ее как

учебное пособие на семинарах по расшифровке пушкинского почерка.