Теория Невероятности - Михаил Анчаров

Чтобы как-то защититься, я сказал почти грубо:

– Я вам дело говорю… Вам так никто не скажет… Потому что я пришел и ушел, и меня нет… А вы теперь станете об этом думать.

Я поднялся.

…ОН ВСЕ ЭТО ГОВОРИЛ ПОТОМУ, ЧТО ОНА ЕГО ВСЕ ВРЕМЯ ЗАДЕВАЛА, ОН ПОНИМАЛ, ЧТО БЕЗНАДЕЖНО ВЗРОСЛЫЙ ДЛЯ НЕЕ И ОНА ЕГО ПРЕЗИРАЛА ЗА ТО. ЧТО ОН ВЗРОСЛЫЙ И У НЕГО НИКОГДА НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ С НЕЙ, И ЕМУ ЗАХОТЕЛОСЬ ДОКАЗАТЬ ЭТОМУ МЛАДЕНЦУ, У КОТОРОГО ВСЕ ВПЕРЕДИ, ЧТО ВОЗРАСТ ТОЖЕ КОЕ-ЧЕГО СТОИТ…

– Мне надо за телефон платить, – сказала она напряженно.

Я СДЕЛАЛ ВИД, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗАМЕТИЛ, НО У НЕГО ТРЕВОЖНО ЕКНУЛО СЕРДЦЕ…

– Ладно, прощайте, – сказал я. – Мы с вами больше не увидимся.

– Я с вами пойду, – сказала она упрямо. – Мне за телефон платить.

– Ладно, – сказал я. – Пошли немного пройдемся.

ОНА ВСТАЛА. СТАНОВИЛОСЬ КАК-ТО СТРАННО И ОПАСНО ДЛЯ НЕГО.

Мы пошли по двору. Мяч она оставила на земле, и его подобрали мальчишки.

Когда мы проходили мимо дома, я остановился.

…У НЕГО ВСЕ ВРЕМЯ ЖИЛА МЫСЛЬ, ЧТО НЕВОЗМОЖНО БУДЕТ ЕЕ УВИДЕТЬ ОПЯТЬ-ВЕДЬ НЕ СВИДАНИЕ ЖЕ ЕЙ НАЗНАЧИТЬ, ЭТОМУ МЛАДЕНЦУ. И НАДО БЫЛО КОНЧАТЬ…

А теперь, когда мы стояли перед домом, я был ошеломлен. Это было неправдоподобно, но это факт – мы стояли перед моим собственным домом, перед домом, где я когда-то жил. Я стал смеяться. Что-то получалось совсем хорошее и необыкновенное. Я не узнал своего собственного дома. Хотя почему? Непонятно. Ведь я и шел к себе домой, в свой двор и сел на скамью в своем дворе. Только я вдруг не узнал своего двора и своего дома, когда говорил с ней о том, о сем и хвастался недорогой проницательностью. Забыл, что сижу перед своим домом.

Она смотрела на меня с недоумением.

Я сказал:

– А знаете ли вы, что я жил в этом доме? Она посмотрела на меня недоверчиво и радостно улыбнулась.

– А я в этом… – она указала на противоположный.

Она взрослела на моих глазах. Теперь это была женщина, дружелюбная, умная и все понимающая.

Мы смотрели друг на друга и смеялись.

…ОН ВИДЕЛ В НЕЙ ВЗРОСЛОЕ И БЫЛ СЧАСТЛИВ… ОНА ВИДЕЛА В НЕМ ДЕТСКОЕ И БЫЛА СЧАСТЛИВА.

Мы вышли со двора и пошли по улице. Мы все понимали друг в друге.

Я сказал:

– Я женат…

– Ну и что же, – сказала она с детским эгоизмом. – Вы женаты несчастливо.

Я покосился на нее.

…«ЭГОИЗМ», – ПОДУМАЛ ОН…

– Ишь вы… – сказал я.

– Иначе вы бы не стали так со мной говорить! – сказала она с возмущением.

…НЕТ, ЭТО БЫЛ НЕ ЭГОИЗМ. ПРОСТО ОНА ВСЕ ПОНИМАЛА…

– Со мной так еще никто не говорил, – сказала она. – Я всем говорила «отстань».

…ДА, НО ВЕДЬ НИКТО ЕЩЕ НЕ ЛЮБИЛ ЕЕ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА…

– Я пошутил, – сказал я. – Я не женат.

– Я знаю, – сказала она. Мы остановились около почты.

– Платите за телефон, – сказал я.

Она кивнула, и мы вошли внутрь.

Я посмотрел, как она идет к окошкам, около которых стоят люди.

…И ПОНЯЛ, ЧТО БЕЗ НЕЕ ЖИТЬ НЕ МОЖЕТ…

Она подошла к очереди.

– Мне за телефон… разрешите, – сказала она людям.

– А вот, в очередь.

– Я очень тороплюсь, – сказала она.

– Девочка, в очередь.

…ДЕВОЧКА – НАЗВАЛИ ЕЕ… ОН СРАЗУ ПОБЛЕК. ОН ОПОМНИЛСЯ…

Я достал из кармана две копейки и пошел к автомату.

Девушка испуганно оглянулась из очереди и отыскала меня глазами.

– Да, я, – сказал я, плотно закрыв дверцу. – Ну, кто, кто? Алеша… Вика, старика на горизонте не видно?… Прекрасно… Тогда я сейчас вернусь… Ну что значит не разрешил!…

Привет.

Девушка выбежала из очереди. Я вылез из будки.

– Вы уходите? – спросила она.

– Да.

– Я хочу вас увидеть еще раз, – сказала она.

– Вот еще. Зачем? – сказал я.

Она кинулась к наклонному столу и ручкой написала на промокашке. Вернулась и протянула мне руку, как будто милостыню просила.

Я посмотрел на красную, детскую еще совсем руку и понял, что это она мне протянула руку помощи.

Я взял промокашку и сунул ее в карман. Я протянул ей руку, но она убрала свою.

– Нет. Не буду прощаться, – сказала она. – Позвоните, когда захотите. Даже можно ночью…

Я кивнул и вышел.

Она глядела мне вслед, когда я проходил мимо окон почты.

Нет, я, конечно, не позвоню. Нашли дурака! Что я, враг себе? Нет, я себе не враг.

Глава 2. НЕТ, РЫЖИК, НЕТ…

Я бы, конечно, не пошел на свидание, но этому предшествовали чрезвычайные события у нас в лаборатории.

Когда я вошел в лабораторию, Митина команда праздновала победу. На опущенном кульмане стоял коньяк, а в вытяжном шкафу – тарелка с дорогобужским сыром, запах которого все равно заполнял лабораторию.

– Надеюсь, вы не против? – спросил Митя.

– О нет, – сказал я. – Нисколько. Но стоит ли, пардон, гадить в лаборатории?

– Никто не гадит. Проще – хотите выпить? – спросил Митя.

– Только на нейтральной почве.

– Хорошо. Пошли в беседку.

Мы пошли в беседку.

Нашу фирму строили недавно. Это огромное здание с зарешеченными окнами нижнего этажа. Оно стоит на пустыре, заваленном строительным мусором. За пустырем – сарай для несекретного оборудования – бочки с цементом, рваные покрышки и сиплый кот, который хотя и не пьет, однако ест любые закуски. Скоро беседку сломают, но сейчас это место для лицейских пирушек и круговой чаши в нерабочее время. За беседкой – шоссе и огороды. Вдали Москва.

Все бы обошлось наверно, если бы Митя не взялся нас поучать. Нас, это Памфилия, меня и Анюту. Панфилову я позвонил по телефону, Анюта сбегала за боржомом. Анюта – мой самый большой друг. Ей восемнадцать лет, она работает у нас курьером и учится на учительницу в педагогическом техникуме.

– Давай, давай, – сказал я, выслушав Митины поучения. – Произнесем тронные речи.

Мне давно уже хотелось потолковать с Митей по существу.

– Долой школярство! – сказал Митя. – Я кончил.

В его устах это означало – долой фантастику. Ученый Митя считает фантастику ликбезом, то есть детским уровнем мышления.

Помнится, был спор насчет физиков и лириков – кто лучше? Формула неточная. Этот спор о нравственном идеале и о методе творчества.

И тогда Панфилов произнес тронную речь.

– Время беременно фантастическими открытиями, – сказал Панфилов. – Необычайно расцвела фантастика. А ведь фантастика – это лирика науки.

Панфилов сказал:

– Но лирика – это особый способ мышления. Он объемный в отличие от линейного логического. В лирике образ возбуждается от образа, и цельное представление возникает в мозгу, минуя промежуточные связи, минуя всякие «следовательно». А вдруг способ лирического мышления для творчества вообще органичней обычного метода умозаключений? А вдруг слабое развитие этого метода является следствием недостаточного понимания самого предмета науки? Вы уверены, Митя, что человечеству не предстоит качественный скачок в самом способе мышления? Ведь из истории науки известно, что многие открытия приходят внезапно. Давно известно, что открытия приходят на стыке двух наук. Но не возникает ли у вас мысль об открытиях на стыке науки и искусства? Ведь тогда фантазия, романтика – это модель такого мышления, а искусство в целом, вызывая душевные встряски, есть способ пробуждения такого рода мышления.

– Мышление – это мышление, – сказал Митя. – Вот Аносов, ведь он же не физик. Вы не физик, Алексей Николаевич. Я говорю жестокую правду. Характера у вас нет. Вы бы могли быть кем угодно. Даже кинооператором.

– Думайте, что говорите, – сказал я. – Эй, вы…

– Перестань. Он прав, – сказал Памфилий. – Он бы мог быть кем угодно. Ну и что плохого?

– Да нет, пожалуйста. Разве я против, – сказал Митя и рассмеялся весело. – Просто говорю, почему у него маловато успехов. А те, что есть, случайные.

Он говорил обо мне как о покойнике. Черт с ним, со мной! Он говорил об определенном типе ученого. И кроме того, никто из нас не хочет принадлежать к типу. Каждый хочет быть сам по себе. Господи, но только не дилетантом!… И еще я подумал, что у человека наглого всегда более прочная позиция. Завидно.

– Не кипятись, – сказал мне Памфилий. – Митя, вы резвитесь потому, что у вас куча новых идей. Но это не новые идеи. Это новые выводы из старых идей. Породить основную идею вы не можете.

– Вы это точно знаете?

– Конечно– А он может. Он не физик, он человек. Следовательно, он поэт.

– Ха-ха, – сказал Митя, сказал и не засмеялся. – Вас я обижать не хочу.

– Вы не хорохорьтесь. Это серьезней, чем вы думаете, – сказал Памфилий. – Это вовсе не разговор о профессии. Стихи может писать каждый. Всеобщее десятиклассное образование все-таки. Все знают кучу слов и всякие там корневые рифмы. Но при чем тут поэзия? Поэзия – это творчество.

– Творчество – это разум! – икнув, сообщил Митя и осушил кубок доброго вина. – Следовательно, это мужество, трезвость, порядок. Пусть трудный, но порядок. В то время как всякая романтика, искусство, фантастика, лирика – это детское перескакивание через факты. Скачки, вызванные желанием невозможного.