Ой, зибралыся орлы... - Андрей Серба

Сегодняшним утром капитан фон Рихтен не узнавал запорожцев. Куда подевались богато и красочно разодетые щеголи, которых он видел предыдущие двое суток? Где широченные, преимущественно синего или красного цвета шаровары, низко спущенные на сапоги, где цветастые, с узорами и разводами черкески с бархатными отворотами на рукавах? Куда исчезли нарядные добротные жупаны и кунтуши из дорогого английского либо польского сукна, куда пропали роскошные, брызжущие на солнце искрами высокие шапки из лисьего или рысьего меха с длинными разноцветными шлыками? Где яркие пояса из турецкого или персидского шелка с золочеными или посеребренными шнурками на концах, где узконосые сафьяновые сапоги с серебряными или даже золотыми подковками?

Ничего этого не было сегодня на запорожцах. Обыкновенные белые рубахи и замызганные, застиранные до неопределенного цвета шаровары, лохматые шерстяные бурки, грубые серые свиты. Облезлые, со сбившимся в космы мехом шапки, старые, вдрызг разбитые сапоги, широкие кожаные пояса со множеством крючков для крепления оружия и снаряжения. Вся одежда была изношена до крайнего предела и чудом держалась на казачьих телах, на рубахах и шароварах было столько разноцветных заплат, что первоначальный цвет одежды можно было определить с трудом. И только оружие осталось прежнее: сабли и ятаганы в золоченых или посеребренных ножнах, зачастую с эфесами, усыпанными драгоценными камнями, пистолеты с рукоятями, инкрустированными слоновой либо моржовой костью.

Капитан поразился обилию оружия, с которым запорожцы выступили в поход: у каждого четыре пистолета — два за поясом, два — в кожаных кобурах[1], на боку сабля или ятаган, вдобавок к ним кинжал или широкий боевой нож. Помимо легкого оружия, постоянно находившегося на казаке в любое время суток, каждый брал в поход еще по два мушкета и копье. Длинные ружейные стволы были покрыты чернью, древки копий украшены по спирали в красный и черный цвет, некоторые имели боевые острия на обоих концах, чтобы в случае поломки древка можно было сражаться оставшейся в руках частью копья. На крючках, приделанных к казачьим поясам, висели люльки и кисеты с табаком, мешочки с порохом, кресалами и запасными кремнями к пистолетам и мушкетам.

Не меньший интерес капитана вызывали и запорожские чайки. Они были хорошо осмолены, к бортам с наружной стороны по всей длине были прикреплены пучки камыша толщиной от 6 до 18 футов. Легкий камыш в штормовую погоду удерживал чайку на плаву в случае наполнения водой даже наполовину, а во время боя служил надежной защитой суденышка от вражеских стрел, пуль и мелких ядер. На корме и носу чаек находилось по рулю или большому загребному веслу — это позволяло при необходимости быстро, не теряя лишнего времени, изменять направление движения. Чайки, в зависимости от величины, были оснащены 30—40 веслами, расположенными с обоих бортов. На дне чаек стояли по две вместительные деревянные бочки длиной 10 и в поперечнике 4 фута, одна была с сухарями, другая с пресной водой, обе имели вверху отверстия для просовывания руки или ковша. Каждая чайка была вооружена 4—6 фальконетами или одной среднего калибра короткоствольной пушкой либо мортирой. Чайка несла на себе необходимые для похода припасы: ядра, пули, порох, снаряжение, а также сухари, вареное пшено, сало и копченое мясо, ячменную муку для приготовления столь любимой запорожцами саламахи.

— Добрый день, пан капитан, — прозвучало сбоку по-русски.

Фон Рихтен от неожиданности вздрогнул, развернулся на голос.

В двух шагах от него стоял запорожец. Высок, худощав, на вид лет 35—40. Загорелое лицо, черные в ниточку усы, крупный нос, насмешливые, чуть прищуренные глаза… Тонкие губы искривлены, казалось, в следующий миг они раздвинутся в снисходительно-иронической усмешке… Неказистая, ободранная шапка из меха выдры надвинута на глаза, на плечах грубая свита из толстого сукна, из-под старых, когда-то синих шаровар виднелись густо смазанные дегтем сапоги… Четыре пистолета, длинная турецкая сабля, кривой кинжал за поясом… Писарь морской экспедиции Семен Быстрицкий.

— Здравствуйте, господин писарь. Вы хорошо говорите по-русски, — ответил на приветствие фон Рихтен.

Быстрицкий пропустил комплимент мимо ушей. Сел рядом с фон Рихтеном на скамью для гребцов, сбросил с плеч свиту.

— Мне известно, что комендант цитадели определил вам в помощники поручика Гришина. Это храбрый боевой офицер, однако, инженерное дело для него — тайна за семью печатями. Никакой вам подмоги с его стороны оказано быть не может, а посему с начала экспедиции полагайтесь лишь на собственные силы.

— Вы изволили заметить, что поручик Гришин — боевой офицер. Коли так, он обязательно должен быть знаком с инженерной службой. Поскольку еще Петр Великий в указе года 1721 февраля дня 21 повелел всем офицерам российской армии обучаться минному, понтонному и инженерному делу…

— Я знаком с упомянутым указом, — перебил фон Рихтена Быстрицкий. — «Зело нужно, дабы офицеры знали инженерству, того ради обер— и унтер-офицерам оному обучатца, а егда и то не будет знать, то выше чинами производиться не будет», — процитировал он. — Только, пан капитан, вы запамятовали, что после Петра Великого много воды утекло, и поручик Гришин ныне служит по другим уставам.

— Вы наслышаны об уставах Петра Великого? — удивился фон Рихтен. — Вы, запорожский казак?

Быстрицкий оставил вопрос собеседника без ответа.

— Когда-то мне приходилось заниматься навигацией и инженерным делом, — как ни в чем не бывало продолжал он. — Многое из сих наук я не забыл до сей поры. Ежели у вас появится потребность в знающем помощнике, смело обращайтесь ко мне.

— Запомню ваше предложение, господин писарь. Но сможете ли вы обращаться с моим инструментом, совсем недавно полученным из Англии? Ведь на ваших лодках я не приметил ничего сложнее нюрнбергского квадранта.

— Я видел ваш инструмент, пан капитан. Смею уверить, что обращение с ним не составит для меня особого труда. Причем не только для меня, но и еще для нескольких знакомых мне казаков.

— Сему рад. Помощники мне будут весьма кстати.

— Теперь, пан капитан, дозвольте обратиться с просьбой. Вчера я приметил у вас книжицу с сочинениями господина Вольтера. Не могли бы дать мне на непродолжительный срок сию книгу? Я весьма уважаю оного сочинителя.

— Вы читаете по-французски?

— Читаю, пишу, разговариваю. Ровно как по-итальянски, немецки и по-испански. Ну а знать российский и польский языки мне сам Господь велел.

— Охотно выполню вашу просьбу. Тем паче, что мне теперь долго будет не до чтения.