Ой, зибралыся орлы... - Андрей Серба

Андрей Серба

Валерий Дуров

Ой, зибралыся орлы...

1

Не можно ли из Сечи Запорожской, мимо Очакова и Кинбурна, пройти лодками в Черное море и оттуда в Дунай или хотя до Аккермана… На каждой лодке иметь по писарю и записывать все: ветры, сильны ли оные были или тихи? С которой стороны дули? Часто ли переменялись? В каком, по-видимому, расстоянии между крепостей проходили? Какая тут глубина воды была? Проходя крепости, далеко ли от берега плыли и какою, ежели можно изведать, глубиною? А если близко берегов сии лодки пойдут, то записывать же и берега, где оные круты, а потому близко ль оных стоят глуби, где отмели или косы и как далеки в море? Где есть глубокие заводи, где по берегам и какие селения, города и деревни? Где те лодки ночлег имели, с какою выгодою и с какими предосторожностями, и не было ли на них какого покушения и чем оное отвращено?.. В поощрение же казаков Ее Императорскому Величеству угодно было пожаловать с своей стороны: тем, которые с первой лодкой пройдут, тысячу рублей, с другой — пятьсот рублей, а остальные по триста рублей награждения на всякую — сколько их будет в экспедиции.

Влажный речной ветер холодил лицо, забирался под плащ и камзол, студил грудь. Густой утренний туман, наползавший на крепостную стену со стороны плавней, оседал на парике и усах. Кой дьявол заставил его вчера так напиться у сотника Получуба! Даже не помнит, как очутился у себя в цитадели: добрался сам или был доставлен друзьями-запорожцами. Впрочем, какая разница — впервой, что ли? В этом забытом Богом и дьяволом краю имелось лишь одно надежное средство от зеленой тоски и разъедавшей душу скуки — оковитая. Тем более что запорожцы в ее изготовлении достигли совершенства и являлись прекрасными собутыльниками. Так что вчера не произошло ничего особенного: встретились старые друзья-товарищи, выпили во славу христианского оружия и за погибель нехристей-басурман. Все, как обычно… И не будь приказа коменданта: ни одному из офицеров не покидать сегодня цитадели, сидел бы он сейчас в курени у сотника и жизнь казалась не столь безрадостной и пакостной штукой.

Поручик поглубже нахлобучил треуголку, плотнее запахнул плащ. Прислонился к лафету орудия, бросил по сторонам тоскливый взгляд. Опостылевшая глазам картина!

Здесь, в юго-восточном углу внешнего коша Новой Запорожской Сечи, находился Новосеченский ретраншемент, или цитадель. Глубокий ров и высокий земляной вал с частоколом из бревен, ворота во внешний кош. Вместительный комендантский дом, офицерские, артиллерийские и инженерные помещения, пороховые погреба, солдатские казармы и обязательная гауптвахта… Батарея из шести пушек и две роты солдат из крепостных батальонов Киевского гарнизона, направляемых по воинскому штату в крепость святой Елизаветы и оттуда в Новосеченский ретраншемент.

Цитадель была построена в 1735 году по распоряжению русского правительства якобы с целью защищать запорожцев от татар и турок, а в действительности «для исправнейшего произвождения тамошних дел и смотрения пропусков заграницу, а наипаче для смотрения за своевольными запорожцами, дабы их, хотя некоторым образом воздерживать и от времени до времени в порядок приводить». Истинное предназначение выстроенного русскими укрепления хорошо понимали и запорожцы, давая сему факту такую однозначную оценку: «Засила нам московская болячка в печинках!» В Новосеченском ретраншементе уже второй год нес службу он, поручик Гришин, командир одной из крепостных рот. Точнее, не нес службу, а гнил заживо среди необозримых плавней, трясин, хлябей. А ведь числился по штату в Киевском гарнизоне и подчинялся, помимо своего коменданта, только киевскому генерал-губернатору. Эх, судьба пушка!

Поручик тяжело вздохнул, смахнул ладонью с усов капельки осевшего на них тумана. По лестнице, ведущей па орудийную площадку, загремели шаги, и он насторожился. Кого дьявол несет? Минутку нельзя побыть с собой наедине! На вал к орудию поднялись два русских офицера: подполковник, комендант гарнизона, и незнакомый поручику капитан, сразу привлекший к себе его внимание. Бледное удлиненное лицо, тонкий прямой нос, бесцветные глаза в глубоко ввалившихся глазницах… Плотно сжатые, в ниточку, губы, запавшие щеки, до синевы выбритый подбородок Одет по всей форме, выглаженный, словно перед парадом.

— Поручик, имею честь представить вам нового офицера гарнизона, — торжественно произнес подполковник — Прибыл к нам со вчерашней оказией, в то время, когда вы, по обыкновению, изволили пьянствовать с запорожцами.

— Барон фон Рихтен, — тусклым голосом сказал офицер, прикасаясь кончиками пальцев правой руки к треуголке и слегка кланяясь поручику.

— Поручик Гришин, — буркнул поручик, с откровенной неприязнью глядя на капитана.

Еще слишком свежи были в памяти сражения Семилетней войны, чтобы он, русский офицер, мог испытывать радость от знакомства с человеком, носившим перед фамилией частицу «фон». Пускай в Петербурге сызнова якшаются с пруссаками, а у него, поручика Гришина, чей старший брат сложил голову под Кунерсдорфом, на сей предмет собственная точка зрения. И он не намерен скрывать ее ни от кого.

— Господин барон имеет честь состоять офицером свиты Ее Императорского Величества по квартирмейстерской части, — снова заговорил подполковник. — К нам, в ретраншемент, он направлен с весьма важным и ответственным заданием. К тому же секретнейшим…

Комендант подозрительно покосился на лестницу, ведущую от пушечной площадки во двор цитадели, бросил взгляд влево-вправо по крепостному валу. Поправил шейный платок, положил левую ладонь на эфес шпаги.

— Господа офицеры, прошу выслушать меня с надлежащим вниманием, поскольку дело, в котором вам обоим вскоре надлежит принять участие, есть сугубо тайное и никоим образом не подлежащее огласке. Лишь мы трое из всего гарнизона цитадели будем знать о нем. — Комендант сделал паузу, поочередно глянул на поручика и капитана. — В марте сего года на Сечь из Петербурга было доставлено письмо, в коем от имени государыни-императрицы запорожцам предложено пройти лодками мимо занятых турками Очакова и Кинбурна в Черное море, а оттуда в Дунай или хотя бы до Аккермана. Поскольку сие предприятие сопряжено с отменной храбростью и мужеством, в походе предписано участвовать лишь добровольцам.

Давая офицерам время осмыслить услышанное, подполковник немного помолчал, затем продолжал:

— Как подобает истинным верноподданным, запорожцы не посмели отказать государыне в ее просьбе и набрали для означенной экспедиции тысячу душ отчаяннейших сорвиголов, именуемых ими «охотным товариществом». На войсковой раде командиром отряда выбран полковник Яков Сидловский, яко муж заслуженный и по части морских походов известный, есаулом к нему приставлен Василий Пишмич, хорунжим — Яков Качалов. К сегодняшнему дню все приготовления к экспедиции завершены, и послезавтра, апреля шестнадцатого дня, двадцать чаек отправляются в поход. С отрядом полковника Сидловского надлежит выступить и вам, господа офицеры.