Гараж. Автобиография семьи - Михаил Александрович Ширвиндт

том, что алкоголь запрещали проносить на съёмки. Тогда мы у какого-то аборигена одолжили коляску, положили в неё пол-литра и повезли к себе в гримёрную палатку, чтобы прекрасно посидеть. Для достоверности позвали Наталию Николаевну.

М.Ш.: Теперь понятно умиление, с которым папа смотрит на содержимое коляски. Там не ребёнок, родившийся через два года после этих событий, а пол-литра.

Н.Б.: У нас в семье коляски без детей – это, видимо, наследственное. Моя бабушка, Алевтина Михайловна Севастьянова, столбовая дворянка, стала революционеркой и участвовала в организации побега из заключения какого-то соратника. Она гуляла у стен тюрьмы с детской коляской, где вместо ребёнка лежала одежда, в которую он должен был переодеться. Не знаю, удалось ли покинуть тюрьму этому революционеру, но бабушка в ней оказалась – её поймали и посадили.

Портрет Алевтины Михайловны висит у нас на стене. Правда, не в прежней рамке. Одно время в нашем дачном поселке НИЛ («Наука. Искусство. Литература») орудовал вор. Охраны тогда не было, а зимой практически никто не жил. Нормальный вор разбил бы стекло и спокойно влез бы в дом, а этот был аккуратным: снимал штапики с оконных рам, стёкла же ставил на землю, чтобы хозяева потом могли вернуть их на место. Брал он только произведения искусства, поэтому мы прозвали его Антиквар. Портрет бабушки висел в красивой овальной деревянной рамке. Вор вынул фотографию, положил её на мою кровать, а рамку унёс. Еще он коллекционировал краны от самоваров. У нас украл два. Антиквара поймали, изъяли наворованное и велели пострадавшим приходить в милицию за своим добром. Все пошли, но заявления писать отказались. Я тоже пришла в милицию. Рамки от портрета я не нашла, а кранов там лежала целая куча – как определить, какие наши? Я не думала, что в милицию ходят со своим самоваром.

– Забирайте все! – сказали мне.

И я взяла. Потом целое лето к нам приходили дачники с самоварами подбирать к ним носики (многие оставались поужинать). И все равно с десяток не разобрали.

М.Ш.: От этой маминой бабушки, моей прабабушки, я получил один из главных уроков своей жизни. Когда крестьяне её родового воронежского имения подавали ей малину, она снимала очки и с удовольствием ела только что сорванные с куста ягоды. Останься она в очках, наверняка обнаружила бы какие-нибудь червоточинки, а то и самих червячков. И радость уже не та, когда ты полностью сконцентрирован на поиске изъянов. Всю жизнь я руководствуюсь этим принципом и, чуть что, «снимаю очки».

Н.Б.: А твоё рождение связано с другой ягодой. В августе 1958 года в Молдавии шли съёмки фильма «Атаман Кодр» с участием Шуры, а параллельно в Челябинске – гастроли Театра имени Ленинского комсомола, где он работал, и ему приходилось всё время летать. Я, на девятом месяце, ездила в Москве в аэропорт, когда у него была пересадка, чтобы хоть час побыть с ним. И вот как-то приезжаю, а Шура привез из Молдавии большой ящик черешни, которую я очень люблю. Мы сидели, ели, ему уже улетать, а в ящике еще много ягод и я не могу его поднять. Но не оставлять же его там! И я с животом, как этот ящик, просидела целый день одна в аэропорту, чтобы доесть черешню. А через неделю родился ты. Так что ты наполовину состоял из черешни.

М.Ш.: Вы мне вот что скажите: ведь многие известные люди родились в Москве в роддоме имени Грауэрмана…

А.Ш.: Да, Булат Окуджава, Андрей Миронов, Михаил Державин, Марк Захаров, я… Роддом стоял рядом с рестораном «Прага». Мы выбирали. Чтобы родиться и сразу отметить.

М.Ш.: Мама тоже там родилась. А почему я родился не в козырном роддоме, а где-то на выселках?

А.Ш.: Тебя как раз повезли в какой-то элитный.

М.Ш.: Ничего подобного. Меня еле с дачи довезли.

А.Ш.: Нет, ты родился в роддоме, где были новейшие средства. Вот тебе и результат.

М.Ш.: А я слышал версию, что в тот момент, когда я должен был родиться, роддом Грауэрмана закрыли на профилактику.

Н.Б.: Не на профилактику, а, как это тогда называли, на «помыв». Все роддома на две недели закрывают на санитарно-гигиеническую обработку. Когда Миша родился, Шура отправил моей подруге в Ленинград открытку со словами: «У Наташи вчера родился сын – чёрный и маленький, весит 3200, а как его зовут, ещё неизвестно».

М.Ш.: А вы ведь хотели девочку.

А.Ш.: Но сейчас же можно сделать из мужика бабу.

М.Ш.: Я не до такой степени готов идти вам навстречу…

Н.Б.: В 1958 году, когда Ван Клиберн в Москве победил на Международном конкурсе имени Чайковского, мне Шурина мама достала контрамарку в консерваторию на заключительный концерт. Зал был набит битком, люди стояли в проходах. Мне досталось место на ступенечке на самом верху. Миша сидел у меня в животе.

М.Ш.: Я слушал Клиберна?

Н.Б.: Да, ты был уже на подходе.

А.Ш.: Очевидно, ступенечка была настолько низкой, что Миша совершенно не увлекается фортепьянной музыкой.

М.Ш.: Я даже абсолютно лишён музыкального слуха.

А.Ш.: А вообще у нас архимузыкальная семья. Мой папа, дедушка Миши, был замечательный скрипач, я…

М.Ш.: Я поставил бы точку на дедушке.

А.Ш.: Я тоже замечательный скрипач. По поводу замечательных музыкантов. Сейчас эталон афористичности – Раневская. Она действительно была выдающейся дамой. Но не одна она. Немало людей тоже мыслили афористично и были очень остроумными. Например, Леонид Утёсов. Когда появился Эстрадный оркестр Эдди Рознера и вышел набриолиненный красавец с усиками в белом пиджаке, все обалдели: как это вдруг в Советском Союзе такое допустили? Будучи в гостях у Утёсова, я услышал от него:

– Эдди – это воплощение артистичности, замечательный музыкант.

– Говорят, он вторая труба мира, а первая кто? – спросил я.

– Ну, первых огромное количество!

Н.Б.: Когда Миша родился, нас поздравляли не только друзья и коллеги. Три поклонницы Шуры (ещё с театрального училища) пришли к нам и принесли в подарок цветы и серебряные рюмочки. У меня со многими Шуриными поклонницами были хорошие отношения. Мы перезванивались, муж приглашал их на спектакли. Всю жизнь после каждого спектакля Шура привозил полную машину букетов. Я считала: не страшны женщины, которые дарят цветы, страшны те, которым дарят.

А.Ш.: У меня была поклонница – дама с огромной рыжей халой. Она всегда сидела в первом ряду по центру. Мы с Олей Аросевой играли в спектакле о становлении колхозов в Прибалтике.