Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Жители Сахары слыхом не слыхивали тогда о борьбе сообществ внутри ислама и ничего не поняли из сказанного им о его противоречиях с факихами и продолжали называть его «факихом». Вначале он решил воспитать себе последователей. Он обучил детей Корану и старался, чтобы они воспринимали учение чистым, без толкований. Затем решил двинуться вперед и образовал из мюридов[36] истины группу, которая помогла бы ему исполнить план, придуманный им для борьбы с языческими ересями и магическими обрядами. Он приставил мюридов наблюдать за добродетельностью женщин и наделил их всех волей побивать гадалку Темет камнями. На холме возле колодца он развернул отдельный шатер в качестве своей резиденции, чтобы творить зикр[37], читку Корана и советоваться со своими учениками-мюридами. Часто оттуда раздавались звуки и гром тамбуринов и разноголосое пение, когда все они заучивали наизусть суфийские[38] отрывки и молитвы. Из этой божественной кельи пошли изобретенные факихом методы и уловки руководства правоверными, дабы вывести их к праведному пути и свободе. После того, как он преуспел в стараниях и положил конец деяниям гадалки, заставив ее удалиться от людей, бросить свое дело и отказаться от затеи читать неведомое и творить заклинания да дьявольские амулеты, факих выпустил своих мюридов в селение свершить следующий шаг из призванного ему. Перед этим он устроил встречу со знатью и приближенными в палатке вождя Адды и потребовал ото всех, чтобы начали они с себя, если хотят попасть в райские кущи. Они пришли в смущение и растерянно переглянулись, а шейх Аль-Кадирийи сказал:

— Настало время прекратить вам набеги на леса и реки.

Люди пришли в еще большее замешательство, и вождь произнес:

— Что же нам делать-то без пленных[39] и без рабов?

— Всякий владелец — мамлюк[40]. И не вправе мамлюк посягать на сладость свободы.

— Но ведь мы не только пленных и рабов добываем в набегах наших, мы же еще проповедуем и распространяем ислам.

— Тот ислам не проповедует, кто рабов божиих как скот ловит, чтобы в своих рабов обратить.

Воцарилось молчание, но шейх свое наступление продолжал:

— Этого мало будет!

Они неодобрительно взглянули на оратора, а тот, невзирая ни на что, гнул свое:

— Надлежит вам отпустить на волю всякую невольницу и всех рабов несчастных.

После этого все долго молчали, а затем вождь произнес:

— Что было — сплыло. Аллах на все минувшее прощение дал.

— Все на свете предначертано на скрижалях сокровенных.

— Но ведь многие среди людей почитаемых из тех пленниц себе возлюбленных сделали, а некоторые в жены себе обратили согласно сунне Аллаха и пророка его.

— С пленницами брак запрещен, а в жены насильно, с мечом в руке, не берут!

Воцарилось угрюмое молчание. Вождь опять попытался нарушить его:

— Ты хочешь, чтобы мы с ними развелись?

— Благочестивый везде поспешает!

— Но ведь развод — самое богопротивное дело для Аллаха!

— Самое богопротивное дело для Аллаха — имущество на две половины делить.

— Ну, а если рабы твоей свободе воспротивятся и потребуют оставить их под покровительством сейида[41], что тогда делать? Мы что, насильно их будем принуждать нас оставить?

— Конечно! Их надо принуждать. Всякий люд предпочитает в рабстве спрятаться и свободы избежать! Избавление — бремя великое, и нам надлежит с рабов наших начинать, коли желаем себя изменить и дело святое совершить.

— Приговор твой суров.

— Тот не вкусит плодов счастливой жизни, кто дважды не родится. Все заветы божии суровы.

Как и предполагал мудрый вождь племени, дело освобождения рабов оказалось непростым. Неожиданно все они отказались от свободы и столпились на равнине. К ним присоединились разведенные негритянки: волоча за собой своих детей-полукровок, они направились к мужскому шатру. Выстроились и стали проклятиями сыпать и метать камни. Мюриды вступили с ними в схватку, принялись орудовать палками и посохами, махать кулаками.

Столкновение закончилось тем, что несколько человек были ранены, а один убит. Противники Кадирийи из числа знати возрадовались этому, но шейх решил воспользоваться тут самыми действенными в жизни людей талисманами, силу которых подтвердило время: терпением и хитростью.

На следующий день он вышел к собравшимся перед шатром людям и обратился к ним с речью:

— Ведомо мне, что самое трудное дело — одержать победу над собой. Но не забывайте, что воздается лишь тому, кто дарует. Тому примеры есть от сподвижников пророка. Они смерти востребовали, и были им милости жизни начертаны. Если вы сей день не родитесь, то и назавтра не родитесь…

— Не хотим мы завтра рождаться! — прервал его крик одного из стоявших. — Оставь нас сегодня, уходи прочь!

Шейх набрался терпения и хотел было продолжать:

— Свободными мы сотворены были…

— Не надо нам свободы! — закричали в ответ. — Уходи от нас. Мы хотим жить под милостью господ наших.

— Господь ваш — Аллах! А рай лежит под стопами свободы!

— Не хотим рая! Уходи, пошел прочь!

— Говорите вы это, поскольку свободы не ведали! Дайте мне неделю — и сами увидите, какими возродитесь!

Некоторое время все молчали. Он вознамерился было продолжать, но тут одна женщина высокого роста, размахивая у него перед лицом плачущим ребенком, закричала:

— Сиротами дети наши станут, ты их отцовской ласки лишил!

— Мы к мужьям своим вернуться хотим! — загалдели другие.

Шейх замолчал, выслушивая поток проклятий и рыданий. Он отдавал себе отчет, что решился на жестокое дело, но останавливаться на полпути все же не хотел. Среди женщин он заметил гадалку, услышал противный голос:

— Мы к возлюбленным вернуться желаем. Не хотим мы в цепях в твой рай уходить!

Шейх потер ладонями лицо, пробормотал в отчаянии:

— К Аллаху взываю… Внемлите Аллаху… Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!

Факих отчаялся и был готов уже признать поражение, если бы ему на помощь не поспешили жены знатных мужей.

2

Начало мучениям знатных жен положил набег, организованный вождем на густые леса. Чаще всего они относили день начала своей несчастной жизни на тот печальный час, когда явился его посланец на спине пегого, поджарого словно газель, жеребенка, чтобы снарядить верблюда с бурдюками воды и встретить возвращающихся воинов, которые отдалились от поселения на день пути. Из прошлого опыта все знали, что когда всадники возвращаются с набегов на другие племена, один всадник-посланец прибывает раньше, чтобы сообщить о времени прибытия всех воинов и дать женам возможность подготовить церемониал встречи победоносных мужей. Они, бывало, торопились окрасить руки и ноги хной, умыться, надушить тела благовониями, ладаном и полевыми цветами, окропить себя редкой душистой водой «тедет», которую покупали вскладчину, а потом пускали по кругу припрятанную для таких случаев бутылку, предназначенную только для замужних жен поселения и обрядов, связанных лишь с таким знаменательным днем.

Каждая женщина[42] одевалась в самые лучшие одежды — ослепительно белую изящную «рафигат»[43], а поверх нее — голубое платье «аттари», затем пурпурно-красную робу «тамбаркамт»[44]. На украшенных хной пальцах красовались серебряные перстни, в ушах звенели, покачиваясь, серьги и подвески, а на тонких запястьях устраивались наборы браслетов. В такой день всякую шею обматывали цветные бусины ожерелий. Женщины старались избавиться от украшений из золота или воздержаться его носить, опасаясь того зла, что навлекает этот шайтанов металл. Они готовили бубны и барабаны, тренировали языки и глотки к заливистым кликам радости и тоскливым печальным песням ожидания.

Все это собрание выходило с утра пораньше в путь, двигалось разноцветной процессией по голым холмам через крутые склоны оврагов и вади по направлению к югу, туда, откуда устремляли свои пики к небесам вершины гряды Акакус. Велико бывало их изумление при виде угнанного в добычу скота: наравне со стадами верблюдов, коров и овец следовало иное стадо — чернокожих мужчин и женщин, длинную вереницу которых радостно погоняла группа охранников гигантского роста, а остальные, ростом поменьше, также сопровождали пешие толпы угнанных в неволю рабов. Все песни тоски замирали на устах встречавших.

Вместо нее разгоралась дикая ревность. Всякой женщине нетрудно сообразить, какую соперницу для нее представляла почти любая из новых пленниц, какую угрозу таила в себе каждая стройная эфиопка — эта женщина из легенд — для нее, законной жены своего мужа, cлабость натуры которого она знала по опыту, и вот — встречала ту, что при свете полной луны могла предстать этакой тонкой камедоносной акацией[45] или изящной гурией из райского гарема…