Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Знатоки, однако, сказывали, что когда Сахара одевается во мрак да в траур, это щедрые на дождь тучи сбегаются — только силу свою опорожнят и вручатся воле ветра гиблого. А старухи рассказывают, что два вечных соперника в давние времена принялись Сахару делить: стала южная Сахара уделом влияния этого гиблого ветра — а он ведь со стороны кыблы[19] дует! А дождь своего добился — одержал верх над северной Хамадой[20]. И обе стороны никогда уговора не нарушали — разве что в редких случаях. А люди на этих просторах души свои бередили, историю жизни в Сахаре записывали, всему вели счет. Говорят также, что бой барабанный ниоткуда, словно град песка по коже стучит, это не что иное, как песчаный зов Сахары к дождю, тоска ее мучительная по воде и жизни. Бывает иногда, звучит такая мелодия заунывно ночи напролет. А на заре вдруг в рыдания да вопли все это перейдет, и набожные как начнут молиться да просить у Аллаха, чтоб даровал он песчаной почве возможность влагу небесную проглотить да терпения прибавил в судьбе ее несчастной. А некоторые еще животных в жертву приносят, чтоб избавить южную Сахару от уговора ее тяжкого, что лишил их дождевых облаков и жизни.

Только сердца богов там, на небесах, не смягчаются, и проклятие жажды вечно. Очень давно и очень редко, когда люди в истории своей отмечали, что, бывало, посылали небеса дождь — правда, случалось это по ошибке, рок, мол, напутал, или по причине схватки мимолетной между двумя Сахарами — Песчаной и Горной. И в очень редких случаях — в уплату за ночные опустошительные налеты одной из сторон. Но в таких, правда, небывалых противостояниях Сахара песчаная напивалась водой допьяна, так что все вади[21] потоками наполнялись и холмы с пыльными плешами утопали в грязи. Сколько жестоких лет ей приходилось ждать, чтобы схватка вдруг увенчалась победой гиблого ветра! А порою ветер терял рассудок и завладевал Сахарой на недели и месяцы, дул не переставая, покорял вершины аль-Хамады в своих диких мстительных налетах, достигавших горы Нафуса и переполнявших равнину аль-Джафара, нападая на морское побережье на севере, после чего лохмотья туч рассеивались, исчезая на долгие годы.

Уха был поражен, увидев вокруг колодца плотный караван[22] верблюдов и людей, толпившихся у водоема и приникших к воде. Верблюдов окружал отряд чернокожих — худощавых, с истощенными лицами. Часть из них занималась подъемом воды из колодца, другие опекали верблюдов, давали им напиться. Подоспели его негры[23] и слуги. Они окружили холм вокруг колодца, образовав плотный пояс из молча стоящих мужчин.

От каравана чужаков отделился степенный старик. Он был высокого роста, со впалыми щеками. Он один подошел к Ухе. Поправил покрывало на голове, долго молчал. Наконец заговорил, сообщив, что он — посланец принцессы эмиры и хочет видеть вождя.

4

Старуха Тамгарт[24] обратилась к гадалке:

— Он изнурил меня. Говорит, что равнина — гнездовье шайтанов[25], у него шайтаны в голове… Амулеты покойного факиха[26] он потерял, хотя я-то знаю, что он их намеренно уничтожил. Я слышала советы сведущих женщин, я хотела его связать той самой веревкой, что только может притянуть мужчину к земле. Женщина! Его окрутила дочь Аммы[27]. Девчонка смазливая, все у нее есть, разве что опыта никакого! Упустила она его — ускользнул, когда семи дней еще не прошло. Он оправдывался: мол, верблюды, а сам два месяца в Тадрарте болтался. Ты слышала, чтобы во всей Сахаре мужчина жену бросил, невесту за нос водил, пока недели еще не было, да в горы сбежал?

Она натянула свое черное покрывало на голове, подтащила к себе пальмовую корзину, с которой пришла, и продолжала:

— Говорила я дуре, что женщина мужика своего удержит не красой да жеманством, а вот этими самыми…

Она ударила себя ладонями по тощим ляжкам так, что унылое лицо гадалки вспыхнуло, осветилось поганой улыбкой. Тамгарт продолжала свое, вытаскивая содержимое из корзины и раскладывая его перед чернокожей старухой:

— Я нынче хочу, чтоб ты мне амулет сочинила, с горных башен этих его спустить, вернуть на землю, да рассудок ему вернуть.

Гадалка было вздумала отказаться, но Тамгарт не дала ей такой возможности:

— Не письменный амулет, нет! Он его уничтожит, как с тем талисманом факиха покойного поступил. Другое какое средство, может, он его выпьет с водой, чаем или с молоком, а? Что-нибудь съест с едой вместе…

Гадалка следила за гостьей, как она раскладывала подарки на куске ткани, сказала строго:

— Я уже давно отказалась от всех этих подношений, ты знаешь.

Гостья протеста не слышала:

— Девка в дом родительский вернулась, он ее с тех пор не видал. Я от него потребовала, чтоб пошел да перед родными извинился, да взял ее назад, но он голову потерял. Голова у него глупая, что у барана, у козла горного. Женщина, говорит, самого сильного из мужчин вяжет цепью длиной в семьдесят локтей… О, Хранитель!

— Память моя истлела, вся в немощи, а зрение-то хуже чем у слепых. Сколько лет прошло… Я совсем дело забыла.

— Если так пойдет и гора им завладеет, я навек его потеряю.

Она отставила пальмовую корзину в сторону и показала свои дары: пузырек духов, зеркало, благовония, четыре куриных яйца. Тамгарт первой осмелилась выводить кур в Сахаре. Она долго переживала из-за презрения, которым ее окружило племя. А когда селение готовилось к отъезду на кочевье, она подкупала мальчишек яйцами и всякими тайными обещаниями, чтоб помогали ей ловить кур за день до отъезда — она распихивала их по пальмовым корзинам, а поутру привязывала к поклаже верблюдам на спины.

Эта проклятая Тамгарт знала, что гадалка больше всего во всей Сахаре любит куриные яйца. Она принесла ей четыре штуки, чтобы уломать ее совершить заклятье.

— Факих помер, а я не болтлива, — подбодрила она.

Собеседница завороженно глядела на ослепительно белое яйцо, потом протянула руку, подтягивая к себе отрез ткани:

— Аллах упокоит умерших. Ну, а я-то его никогда не боялась, факиха.

Полотно шатра[28] неожиданно заколыхалось, края его хлопнули. Поднялся столб пыли. И из-под угла шатра вынырнул дервиш.

Глава 2. Шейх братства

«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные»

1

Первое, что сделал факих, дабы посеять зерна истины, это повел он войну со звездочетами да гадалками и против колдовских обрядов магов[29]. Прибыл он с караваном из Мурзука[30], возвращавшимся на свою родину в Тават[31], и заявил, что он, дескать, из последователей братства Аль-Кадирийя[32], целью которого является вывести людей на праведный путь к просторам свободы. Он не преминул подчеркнуть, представляя себя, что совсем не согласен с факихами сунны. Вождю Адде[33], который приютил его в своем доме, он заявил: «Я не указываю на мои разногласия с факихами, чтобы себя показать и к вам приблизиться, потому как знаю, сколько племена Сахары от них мук приняли, воровства да грабежей во имя веры. У меня с ними расхождения в пути. Они веру лишили языка духовного и перевели все понятия на язык букв и шариата[34]. Выпустили шайтана из его заточения в душе и призвали простодушных, чтобы преследовали его в миру в попытках его погубить, а он изловчился и овладел ими, и утратили души существо свое, коим Аллах одарил тварей земных и кое составляло суть всякой веры — свободу». Шейх полагал, что именно этот грех вывернул аят[35] наизнанку, после чего шайтан одержал над ними верх и повел все их старания по жизни, и развратились они и стали все подобны язычникам, а вера опять чужой сделалась, как раньше…».

Возрадовался вождь и заколол несколько жертв в его честь, окружили богослова старейшины и знатные люди — три дня подряд молодые девушки племени услаждали его слух песнями да чистой музыкой. А на четвертый день вождь посоветовался с приближенными и предводителями колен и от их имени попросил его остаться — открыть людям сокровенное, что пропало из основ веры, и обучить детей Корану. Он попросил времени на раздумье. Потом извинился — надо, мол, ему на родину в Тават вернуться, дела религиозные завершить, а потом он, дескать, возвратится и останется навсегда. Знатные люди устроили ему проводы, дали верблюда с пропитанием и водой, рабов в его распоряжение, однако, он не преминул вернуться уже с половины пути. Сказал, объясняя свое неожиданное решение, что дела мирские не стоят трудов путешествия, и человеку надлежит от себя отказаться, коли желает он убедить прочих в истинности нового верного пути.