Сюзанна и Александр - Роксана Гедеон

Я стала просто одержима этой идеей, я размышляла о ней день и ночь, составляла план действий. Полю Алэну открывать свои намерения я не собиралась: он бы сразу встал на дыбы, если бы услышал о том, что я отправлюсь просить чего-то у синих. Он даже ради брата на это был не способен. «Ну и черт с ним! — подумала я, досадуя на него. — Я сама все сделаю, сама! Я никому ни слова не скажу!»

Лишь Аврора и Ренцо поедут со мной: Аврора — потому, что ей следовало узнавать мир, а Ренцо надо было повидаться с родителями. И близняшек, и Филиппа я оставляла дома, под присмотром Маргариты.

И наконец, уже уезжая из Белых Лип, я вспомнила о Морисе де Талейране, большом вельможе при Старом порядке и министре иностранных дел при Республике. Он отщепенец, предатель, это так. Но он аристократ. Он, по-видимому, первый, к кому следует обращаться. К тому же я слышала, что он взяточник.

Пожалуй, даже когда мне было шестнадцать и я ехала в Версаль, чтобы быть представленной ко двору, я не покидала Бретань с таким нетерпением.

3

Карета въехала во двор отеля на улице Варенн и покатила по аллее, контуры которой подчеркивались бордюром из кустов самшита. Волнуясь, я теребила маленькую сумочку. Ради сегодняшнего дня я приложила все усилия, чтобы выглядеть привлекательно, и добилась своей цели, но сердце у меня все равно ёкало. Ведь от предстоящей встречи зависело буквально все.

Лакей в серой с малиновым ливрее бросился к карете.

— Мадам дю Шатлэ? — осведомился он почтительно.

— Да. Мне назначено на полдень.

— Господин министр ждет вас.

Лакей помог мне выйти и проводил в роскошный вестибюль, где руки горничной приняли мой плащ. Я оглядела себя в зеркале. Узкое изящное платье из тафты медового цвета сидело на мне безукоризненно, черные глаза сияли даже сквозь чуть приспущенную золотистую вуаль. А уж шляпа — это было произведение искусства: широкополая, из мягкого светлого фетра, с пышными перьями цапли и алмазом на тулье. «Пожалуй, мне идет нынешняя мода, — подумала я. — Хотя раньше я очень тосковала по фижмам и кринолинам Старого порядка».

— Прошу вас, мадам дю Шатлэ.

«Мадам», «господин министр»… Талейран, похоже, продолжал жить так, как было принято при Людовике XVI. Он даже лакеев одел в ливреи цвета своего герба, хотя наверняка знает, что это запрещено. Ну а если не запрещено, то зазорно для министра Республики.

И все-таки как с ним разговаривать? Какой подход к нему найти? Он слыл умнейшим человеком в Европе. Большим насмешником. И конечно, взяточником. Но как предложить ему эту взятку? Нельзя же просто вывалить перед ним деньги. Опыта у меня никакого не было. При дворе Людовика XVI я много слышала об этом подающем надежды прелате, епископе Отенском (впоследствии он охотно отказался от своего духовного звания), но сама с ним никогда не встречалась — стало быть, не могла опираться на прежнее знакомство. Оставалось надеяться, что хоть отца моего он знал.

Лакей распахнул дверь кабинета, и мысли мои прервались.

Передо мной стоял высокий худой человек лет сорока пяти. Безупречный покрой сюртука, впрочем, позволял скрывать худобу. Лицо Талейрана — бесстрастное, умное — красотой не отличалось: тяжелые веки, чуть впалые щеки, не слишком приятный взгляд синих глаз из-под нависших бровей. Выпяченная и слегка отвисшая нижняя губа придавала лицу выражение дерзости и даже, может быть, нахальства. Он стоял заложив руки за спину и пристально смотрел на меня.

— Э-э… — произнес он наконец. — Так вы мадам дю Шатлэ?

— Да, — подтвердила я.

— Позвольте, а вы не родственница того маркиза дю Шатлэ, которого казнили во время террора?

— Если и родственница, то только по мужу, сударь.

— Как же вас звали в девичестве?

— Сюзанна де ла Тремуйль де Тальмон.

Взмахом руки он предложил мне сесть.

— Вы богаты? — последовал неожиданный вопрос.

«Аристократ, — подумала я рассеянно, — должен знать, что спрашивать о таком неприлично. Просто невежливо». К тому же начало встречи очень смахивало на допрос.

— Что… что вы имеете в виду?

— Я хочу знать, не из тех ли вы дворян, у которых гораздо больше благородных предков, чем звонких монет в кармане.

Я была поражена. И, честно говоря, не знала, как отвечать.

— Не думайте, что я питаю неприязнь к таким аристократам, — произнес он. — Я сам из таких. Ну так что же, мадам, вы богаты?

Перечислять то, что мы имеем, было бы глупо. Я улыбнулась и ответила так же дерзко, как дерзок был его допрос:

— Если то, как я одета, ничего не сказало вам, сударь, сделайте два шага к окну и поглядите вниз — там стоит моя карета. Она, я полагаю, разрешит ваши сомнения.

Талейран какой-то миг молча смотрел на меня. Потом улыбка тронула его губы.

— Мне думается, мадам, я знаю, почему вы приехали. Едва прочитав ваше письмо, я навел справки.

— Я хочу хлопотать за мужа.

— Да. Я понял. Счастливчик он, этот ваш муж.

Быстро взглянув на меня, он спросил:

— Могу я узнать, чем обусловлен ваш выбор?

— Выбор чего?

— Выбор меня, мадам. Как посредника в этом деле. Вы же знаете, что я отвечаю лишь за внешние сношения Республики.

— Ну, я думаю, это не так, господин министр. Мне кажется, сфера вашего влияния куда обширнее.

Поразмыслив, я честно добавила:

— Конечно же, я пришла к вам потому, что между нами есть хоть что-то общее. Когда-то мы были представителями одного и того же сословия.

— Были? — Его брови поползли вверх. — Уж не хотите ли вы сказать, что я потерял право быть дворянином?

Я поняла, что сказала лишнее. То есть я сказала правду, но говорить ее не стоило… Что было делать? Как выпутаться? Солгать? Я не произносила ни слова. И как меня угораздило задеть Талейрана?

— Ну, так что же вы молчите? Сударыня! Вы полагаете, что я предал своих друзей?

«Поль Алэн был прав, — подумала я с горечью. — Любое обращение к этим революционерам сопряжено с унижением». На миг мне стало очень больно: я полагала, что уже потеряла всякую надежду найти помощь, во всяком случае в этом доме. Но солгать я тоже не могла. Мои губы резко и внятно произнесли:

— Да, сударь.

Я была уверена, что он выставит меня за дверь. Я просто в глаза назвала его предателем. Талейран невозмутимо смотрел на меня.

— Видите ли, сударыня… Друзья… э-э, друзья ведь только для того и существуют, чтобы предавать их. Или чтобы они предавали вас. Не так ли?

Его тон — сдержанный, даже холодный — навел меня на мысль, что сейчас он мне откажет. Я поднялась с места. Талейран поднял на меня глаза и, будто не заметив того, что я стою, произнес:

— Вы взялись за очень трудное дело, мадам. Нельзя сказать, что в Париже любят вашего мужа. Он мятежник. Да и ваше имя каждому напоминает о том, сколько услуг вы оказали королеве. Так что будьте благоразумны, не говорите никому, кроме меня, о том, как вас звали в девичестве. Пусть вас знают только в вашем новом качестве.

Воцарилось молчание. Я поняла уже, что разговор не закончен и что Талейран не намерен прощаться со мной. В этот миг в кабинет тихо вошел лакей. На стол перед нами был водружен поднос с дымящимся кофе, сыром и сладким печеньем.

— Что вы стоите, герцогиня? Садитесь, прошу вас.

Лакей удалился. Я снова села. Талейран, будто решив поухаживать за мной, сам принялся разливать кофе.

— Вам сливки? Лимон? Сколько сахару?

— Одну ложечку, спасибо, — пробормотала я.

Занимаясь всем этим, Талейран уже не смотрел на меня так пристально, как прежде, и я решила воспользоваться этой минутой. У Талейрана на столе лежала раскрытая толстая книга, я сунула под нее изящный вышитый кошелек с двадцатью тысячами ливров и быстро отдернула руку. Ну вот, наконец все сделано… Румянец залил мне щеки, я поглядела на Талейрана и перевела дыхание, убедившись, что он ничего не заметил. Слава Богу, самое трудное позади.

— Тогда, когда я спросил вас, богаты ли вы, мною руководило не любопытство. И даже не жадность, как вы, вероятно, подумали.

Он посмотрел на меня чуть насмешливо, но насмешка эта не была злой. Скорее, ласковой, и это меня приободрило. Я начинала испытывать симпатию к этому человеку. Даже его циничные выпады не производили на меня неприятного впечатления.

— Едва вы вошли, я прочитал у вас на лице твердое желание довести дело до конца. А чтобы сделать это, вам придется потратить немало средств. Вот почему вы должны быть богаты. Увы, деньги правят миром. А уж Францией и подавно.

— Вы… вы думаете, — спросила я с надеждой, — что деньги это все? Больше от меня ничего не потребуется?

Он на пальцах пересчитал:

— Вам потребуются: деньги, терпение и очарование.

— Вот как? — Я заулыбалась. — Очарование тоже?

— В большей степени, чем вы думаете.