Дневник покойника - Андрей Троицкий

Девяткин спустился в подвал и стал изучать картотеку лиц, стоявших в поселке на полицейском учете. Лейтенант Суворов тем временем согрел чайник, выложил на стол пачку печенья и растаявшую от жары карамель в цветных фантиках. Своей заветной минуты в холодильнике дожидалась бутылка водки, соленые огурцы и кусок ливерной колбасы. Профессиональная интуиция и что-то неуловимое во внешности самого московского майора подсказывало: этот выпивкой не побрезгует. Может, еще и за второй бутылкой придется ехать.

Но тут ожила рация, и все планы рухнули, а бутылка осталась нераспечатанной. Прапорщик Седов доложил, что из патрульной машины слышны одиночные выстрелы. Похоже, бьет карабин или винтовка. Через минуту экипаж машины прибыл на место. Лейтенант хотел о чем-то спросить командира патруля, но вместо этого сказал:

– Какой там карабин… Наверное, мальчишки петарды взрывают.

Но рация молчала. Тогда лейтенант крикнул милиционера-водителя и приказал заводить «уазик». Девяткин увязался следом.

Дорис поднялась наверх в кабинет Лукина и плотно закрыла за собой дверь. Это была большая комната, двумя окнами выходящая на реку. Вдоль торцевой стены проходил длинный широкий балкон, откуда открывался вид на луг и дальний лес на этой стороне реки. Внизу ветер теребил кроны молодых яблонь, посаженных и Лукиным. Возле перил стояла пара пластиковых стульев, кресло-качалка, круглый столик со стеклянной столешницей. Когда Лукин последний раз был в Нью-Йорке, он рассказывал Дорис, что эскизы декораций к спектаклю «Дядя Ваня» по Чехову и костюмы героев он рисовал на дачном балконе. Сначала делал наброски карандашом, затем раскрашивал рисунки цветными мелками или акварелью.

Грач строго запретил пользоваться в дачном доме любыми электронными устройствами. Нельзя фотографировать интерьеры комнат, страницы записных книжек. Нельзя наговаривать текст на диктофон, снимать сканером копии документов и фотографий. Но можно читать все, что Лукин положил на полки книжных шкафов, в ящики письменного стола и секретер.

Присев к столу, она открыла толстый ежедневник, исписанный неровным крупным почерком. Закладкой служила фотография человека, одетого в черный свитер и линялые джинсы. Большое продолговатое лицо с крупным носом, длинные, тронутые сединой волосы зачесаны на затылок. Лукин стоял на сцене. Он поднял и отвел назад правую руку, растопырил пальцы, будто собрался приложить своей пятерней кого-то невидимого. Рот полуоткрыт, глаза горят. Если верить надписи карандашом на обратной стороне, снимок сделан шесть лет назад. Режиссер, выступая перед театральной труппой, делился впечатлениями о первой поездке в Америку.

Хорошая фотография, экспрессивная, здесь схвачено настроение Лукина. Даже больше чем настроение – часть его неугомонной, не знающей покоя натуры. Вот вторая фотография. Ряды пустых кресел в партере театра. На крайнем кресле Лукин. Голова опущена, лица почти не видно. Он облокотился на ручку кресла и, глубоко задумавшись, прижимает ладонь ко лбу. На обороте выцветшая надпись: «В часы сомнений и тягостных раздумий». Кто это написал? Почерк кудрявый, мелкий…

– В машине бензин есть? – Девяткин тронул за плечо полицейского-водителя.

– Что? Нету, – водитель говорил быстро, будто боялся, что его подстрелят раньше, чем он закончит фразу. – Масло есть, там… Под сиденьем. В пластиковой бутылке.

– Доставай, – скомандовал Девяткин.

Водитель поднял руку, распахнул дверцу и нырнул в темное пространство между двумя сиденьями. Вылез и сунул в руки Девяткина двухлитровую пластиковую бутыль из-под содовой воды, на две трети наполненную темной густой жидкостью.

Пули разнесли боковые стекла и фары. Теперь звуки выстрелов смещались куда-то влево, становились ближе. За пару минут темнота сгустилась – это низкие тучи приползли сюда из-за леса, – дождь сильнее забарабанил по крыше машины. Лейтенант косился на пролом в заборе и думал о том, что в прошлом году его начальника капитана Селезнева, по пьяной лавочке угодившего под электричку, хоронили в дешевом гробу, обитом красно-черной материей. А теперь, кажется, пришел его черед… И представлял себя, молодого и красивого, упакованного в такой же деревянный ящик, сбитый из сырых досок и обтянутый копеечной тканью. У изголовья гроба стояли старуха мать и младший брат. За их спинами неловко топталась невеста Даша с распухшим от слез лицом. Суворову стало жалко себя.

Девяткин стянул с себя галстук и разрезал его поперек. Тонкую сторону галстука засунул в бутылку, запихал в горлышко бумажную пробку.

– Свет из дома прямо нам в глаза, – прошептал он, обращаясь к водителю. – Мы не видим этого психа, а он нас видит. Я обойду дом с той стороны. Когда свистну, зажигай ткань и бросай бутылку. Прямо на траву, ближе к дому. И ты, лейтенант, не зевай.

Майор сунул пистолет в подплечную кобуру, оттолкнулся ногами от скользкой травы и прыгнул в сторону пролома в заборе. Снова оттолкнулся ногами, едва не потерял равновесие возле канавы; пришлось разогнуть спину, чтобы не упасть. Вдогонку полетели три пули. Одна застряла в деревянном столбе, в шаге от цели; две другие улетели в темноту, не задев Девяткина, успевшего перескочить препятствие и грудью рухнуть в грязь дорожной колеи. Вскочив, он совершил короткую перебежку – и снова пули, выломав из забора пару штакетин, просвистели совсем близко.

Лейтенант Суворов подумал, что сейчас, в эти мгновения, решается судьба всей полицейской операции, а может, его собственная судьба. Если майора подстрелят, пиши пропало, им с водителем придется туго. Он поднялся на ноги, зажав пистолетную рукоятку обеими руками, выпустил в темноту половину обоймы и, вместо того чтобы снова спрятаться за машиной, бросился вперед. Проскочил мимо молодого деревца, упал за металлической бочкой, до краев наполненной водой.

Стрелок, перезаряжавший карабин, не успел поймать на мушку Суворова. Пальнул пару раз в бочку, из которой полилась вода, и снова перевел огонь на Девяткина. Но было поздно – тот успел спрятаться за деревьями, что росли со стороны соседнего участка, который давно пустовал. О том, что здесь, на этой земле, иногда появлялись люди, напоминал дровяной сарай. Окно сарая было разбито, а навесной замок сорван. Отсюда, с пустого участка, начинался заросший бурьяном пустырь, который тянулся на три сотни метров до железнодорожной насыпи, круто поднимавшейся вверх.

От деревьев Девяткин перебежал за дальнюю стену сарая. Со стороны дома донеслись новые выстрелы. Сорвавшись с места, майор промчался метров пятьдесят и растянулся на земле. Отсюда до дома метров тридцать пустого пространства. Справа можно различить кусты и пару деревьев. Возможно, за одним из них прячется стрелок…

Глава 2

Лейтенант, сидевший за бочкой, тоже вслушивался в тишину. Он подумал, что вода, гасившая скорость пули, не позволявшая смертоносному свинцу прошить бочку насквозь, незаметно вылилась. Сейчас бочка почти пуста; если стрелок вздумает пальнуть по ней, пуля запросто пройдет навылет и достанет лейтенанта. Надо искать другое укрытие. В десяти метрах справа доски, сложенные штабелем. Надо бы туда. Лейтенант еще не додумал мысль, когда что-то ударило в бок с такой силой, что с головы слетела фуражка, а он оказался на мокрой траве.

Суворов пришел в себя через минуту от жгучей боли под ребрами. Капли дождя падали на лицо и стекали по лбу. Галстук на резинке душил его. Он расстегнул верхнюю пуговицу кителя, уже пропитавшегося кровью, и услышал, как где-то за домом дважды свистнул майор из Москвы. Тут же во весь рост поднялся водитель и метнул пластиковую бутылку с маслом в сторону дальних деревьев. Бутылка перевернулась в воздухе, горящая тряпка, торчавшая из горлышка, едва не погасла. Лейтенант закрыл глаза, а, когда снова открыл их, зажмурился от яркого света. Бутылка ударилась о плиты, которыми была вымощена дорожка к дому. Разлившееся масло вспыхнуло.

От дальнего дерева отделился темный контур человеческой фигуры. Мужчина на секунду замешкался, решая, что делать дальше, и вскинул карабин. Но со стороны забора послышались хлопки пистолетных выстрелов. Стрелок выронил карабин, согнулся пополам и упал. Лейтенант почувствовал, как его переворачивают на спину, расстегивают китель.

Когда подошел Девяткин, водитель стоял на коленях перед лейтенантом, прислушиваясь к дыханию раненого. Он поднял голову, показал пальцем на Суворова и сказал:

– Я вызвал «Скорую». Скоро приедут. Вы были в доме? Чего там?

– Убитая женщина и, наверное, ее муж, черт его знает. Один из ваших ранен. Второй, который лежит на крыльце, убит наповал. Ну, еще этот черт с карабином… Он готов. Я старался стрелять по ногам, но… У моего пистолета ствол во время выстрела задирает.

– Вам, товарищ майор, умыться надо. Вы весь… Ой, смотрите! – Водитель показал пальцем в сторону дома.