Пасха. Красная горка. Традиции, обряды, рецепты - Вероника Нэй

Что касается мужиков среднего достатка, то они, хотя и не прибегали к помощи зажиточных соседей, но редко обходились без займов, а еще охотнее продавали что-нибудь из деревенских продуктов (дрова, сено, мятую пеньку и прочее), чтобы разжиться деньгами и купить четверть или полведра водки, пшеничной муки для лапши и пшена на кашу. Но вырученные деньги расходовались бережно, с таким расчетом, чтобы было на что «купить Богу» масла и свечей и заплатить священнику.

Все хозяйственные хлопоты заканчивались обыкновенно к вечеру Великой субботы, когда народ спешил в церковь слушать чтение «страстей». Читать «страсти» считалось за честь, так как чтец перед лицом всего народа мог засвидетельствовать свою грамотность. Но обычно чаще всего читал какой-нибудь благочестивый старик, которого окружали слушатели из мужиков и целая толпа вздыхающих баб. Долго длилось это монотонное, а иногда и просто неумелое чтение, и так как смысл читаемого не всегда был доступен темному крестьянскому уму, то усталое внимание притуплялось и многие покидали чтеца, чтобы помолиться где-нибудь в углу или поставить свечку святой Плащанице (бабы уверяли, что Плащаница – это Матерь Божья) или же просто присесть где-нибудь в притворе и задремать. Последнее случалось достаточно часто, и лица духовного звания резко осуждали это неуважение к церковному богослужению, замечая, что спать в церкви, да еще в Великую ночь – значит то же, что не понимать всего происходящего в храме. Хотя вряд ли такое мнение можно признать справедливым, так как во всей нашей стране ни одно сословие не сохраняло такой теплой и по-детски наивной веры, как русское крестьянство. И если в церковных притворах и темных углах храма народ действительно спал, так что храп мешал иногда молящимся, то нужно принять во внимание, что эти спящие люди были истощены строгим деревенским постом, что многие из них приплелись из далеких сел по ужасной весенней дороге и что, наконец, все они донельзя утомлены предпраздничной суетой и хлопотами. Большинство же толпилось в темноте церковной ограды и деятельно хлопотало над наружным украшением храма. Во всю пасхальную ночь здесь были слышны говор и крики; народ расставлял смоляные бочки, приготовлял костры. Мальчишки суетливой толпой бегали по колокольне и расставляли фонари и плошки, а самые смелые мужики и парни, с опасностью для жизни, лезли даже на купол, чтобы осветить и его. Но вот фонари расставлены и зажжены, вся церковь осветилась огнями, а колокольня горит, как исполинская свеча, в тишине пасхальной ночи. На площади перед церковью густая толпа народа глядит и любуется своим разукрашенным храмом, и слышатся громкие восторженные крики. Вот послышался и первый, протяжный и звонкий удар колокола, и волна густого колеблющегося звука торжественно и величаво покатилась по чуткому воздуху ночи. Народная толпа заколыхалась, дрогнула, полетели с голов шапки, и радостный вздох умиления вырвался из тысячи грудей. А колокол тем временем гудит, гудит, и народ валом валит в церковь слушать утреню. Через какие-нибудь пять минут в церкви делается так тесно, что негде яблоку упасть, а воздух от тысячи горящих свечей становится жарким и душным. Особенная давка и толкотня наблюдается у иконостаса и около церковных стен, где расставлены принесенные для освящения куличи, яйца и всякая пасхальная снедь. Когда отойдет утреня, ровно в двенадцать часов в ограде палят из пушки или из ружей, все присутствующие в церкви осеняют себя крестным знамением, и под звон колоколов раздается первое «Христос воскресе!» Начинается процесс христосования: в алтаре христосуется причт, в церкви – прихожане, затем причт начинает христосоваться с наиболее уважаемыми крестьянами и обменивается с ними яйцами. (Последнее обстоятельство особенно высоко ценилось крестьянами, так как они верили, что яйцо, полученное от священника, никогда не испортится и имеет чудодейственную силу.)

После окончания литургии все, с куличами на руках, выходили из церкви и строились в два ряда в ограде, в ожидании причта, который в это время в алтаре освящал пасхи более зажиточных и чтимых прихожан. Ждали терпеливо, с обнаженными головами; у всех на куличах горели свечи, у всех открыты скатерти, чтобы святая вода попала непосредственно на куличи. Но вот причт освятил уже куличи в алтаре и, во главе со священником, выходил наружу. Ряды колыхались, начиналась давка, крик, кое у кого вывалилась пасха из миски, кое-где слышалась сдержанная брань рассерженной бабы, у которой выбили из рук кулич. А причт межу тем читал молитву и, обходя ряды, кропил святой водой пасхи, за что ему в чашу кидали гривны и пятаки.

Освятив куличи, каждый домохозяин считал своим долгом, не заходя домой, побывать на кладбище и похристосоваться с покойными родителями. Отвесив на родных могилках поклоны и поцеловав землю, он оставлял здесь кусок творогу и кулича для родителей и только потом спешил домой христосоваться и разговляться с домочадцами. Дети с родителями христосовались трижды, и только с женами целоваться при всех считалось за большое неприличие. К разговению матери всегда будили маленьких детей: «Вставай, детеночек, подымайся, нам Боженька пасочки дал», – и заспанная, но все-таки довольная и радостная детвора садилась за стол, где отец уже разрезает пасху на куски, крошит освященные яйца, мясо или баранину и оделяет всех. «Слава Тебе, Господи, пришлось разговеться нам», – в умилении шепчет крестьянская семья, крестясь и целуя освященную пищу.

С первого же дня Пасхи, на протяжении всей Светлой седмицы, в деревнях обязательно служили так называемые пасхальные молебны, причем духовенство расхаживало по крестьянским избам непременно в сопровождении оброшников и оброшниц, которые иначе назывались богоносцами. Оброшники вербовались чаще всего из благочестивых стариков и старух, которые или дали обет всю пасхальную неделю «ходить под Богами», или же желали своим усердием вымолить у Бога какую-нибудь милость: чтобы перестала трясти лихорадка, чтобы сына не взяли в солдаты, чтобы муж не пьянствовал, не дрался во хмелю и не бил домочадцев. Все «оброшники», прежде чем приступить к своему делу, обязательно испрашивали благословения священника: «Благослови, батюшка, под Богов стать», – и, только когда священник разрешит, принимались за свои обязанности и «поднимали Богов»: один носил свечи для продажи, другой – кружку, в которую собирал деньги «на Божью Матерь», третий нес другую кружку, куда причт складывал весь свой доход, предварительно записав его на бумаге, четвертый, наконец, носил кадило и подкладывал ладан (этот последний оброшник считался крестьянами самым почетным: в редком доме ему не подносили стакана).

Все оброшники подпоясывались белыми полотенцами, а оброшницы, кроме того, повязывались и белыми платками, в память святых жен-мироносиц, которые, по мнению крестьян, были также покрыты белым. Когда все богоносцы выстраивались у церкви, появлялся в облачении священник, и вся процессия, с пением «Христос воскресе!», под колокольный звон, шествовала в первый, ближайший от храма, двор. К этому времени в избе, перед образами, зажигались свечи, стол покрывался белою скатертью, причем на стол клали одну или две ковриги хлеба, а под угол скатерти насыпали горсть соли, которая, по окончании богослужения, считалась целебной и давалась от болезней скоту. Хозяин без шапки, с тщательно умащенной и прилизанной головой, выходил навстречу процессии, а какая-нибудь молодайка, с пеленою в руках, «сутречала» на пороге избы Божью Матушку и, приняв икону, все время держала ее в руках, пока служился молебен. Во время молебна мужики очень строго следили и считали, сколько раз пропели «Иисусе, Сыне Божий», и, если меньше двенадцати раз, то хозяин при расчете выговаривал священнику: «Ты, папаша, только деньги с нашего брата брать любишь, а сполна не вычитываешь». Но зато к чтению кондаков крестьяне относились с большим равнодушием и, если священник не дочитывал до конца каждый кондак, то хозяева не обижались: «Ведь и язык прибрешешь – в каждом дворе одно и то же», – говорили они и расставались со своим священником самым миролюбивым образом, оделяя его деньгами и лепешками.

Кроме молебна в избе, многие крестьяне просили отслужить еще один молебен, уже на дворе, в честь святых, покровительствующих домашним животным: Власия, Мамонта, Фрола и Лавра. Для этой цели на дворе ставили столы, накрывали их скатертями, а поверх клали «скотскую» пасху, предназначенную для домашних животных. После молебна эта пасха разрывалась на мелкие куски и скармливалась домашним животным и птице, а скатерть, на которой стояла пасха, псаломщик, по просьбе баб, подбрасывал вверх: чем выше он подбросит, тем выше уродится лен. По окончании же молебна наиболее благочестивые крестьяне приставали к священнику с просьбами благословить их «повеличать Божью Матушку», и если священник благословлял, пели следующую самодельную молитву, которая приводила их в умиление: «О Девица, твое Успение славим, прими наше хваление и подаждь нам радование, о предстоящих со слезами, о Мати, молись с нами, будь похвальна и избрана Ты, Царица Небесная!»