Темная икона - Ульяна Лобаева

не могу»!

- Елки палки… – прошептал Коля.

Стоны стихли так же резко, как и начались, и Зоя снова держала свою ношу в полной тишине и неподвижности. Коля чувствовал, как колотится сердце, и толчками выдыхал воздух.

Рано утром пришла прежняя санитарка, а с ней румяный и чем-то довольный секретарь райисполкома Картузов.

- Ну, как дела, товарищи? – звонко спросил он, сбивая снег с ботинок. – Происшествий не было?

- Нет, – ответил Коля.

Не рассказывать же, ей-богу, про эти стоны. Да и не слышал он никаких слов… Черт его знает, что там Серафиму привиделось. Попа из избы выпроводили, но он твердо сказал, что вернется следующей ночью. Картузов закатил глаза, но сделать ничего не мог – разрешение священнику дали официально.

***

Жене про Зою Коля рассказал скупо – да, стоит, двинуться не может, икону к груди прижимает. Нина недовольно подняла брови – она была уверена, что никакой окаменевшей девушки в доме Болонкиной нет.

- Может, болезнь какая-то… Паралич, – хмыкнула она.

- Скорее всего, – с готовностью кивнул Коля, хотя никакой паралич не объяснял того, что Зою не могли оторвать от пола.

Радио пело голосом Марка Бернеса о темной ночи; Нина, которой нужно было на завод ко второй смене, ставила сковородку с ворчащей яичницей на стол.

- Голодный поди… Какая все же дикость – устроили катавасию с больной девушкой. Попа еще притащили, вот ведь средневековье. Врача к ней хоть вызывали?

- Да. Картузов сказал, сегодня какие-то светила из Свердловска приедут. Местные не так хороши, – усмехнулся Коля.

Нина нарезала хлеб, подвинула к нему блюдце с тонко нарезанным салом, погладила его по голове.

- Ну, ешь и ложись… Мне уходить скоро.

Коля ел горячую яичницу, слушал Бернеса, голос которого доносился до него как через вату, и чувствовал, как пульсирует кровь в ушах. Лицо Нины на секунду застыло, замерцало и тут же Коля вскочил, опрокинув стул, и бросился вон из дома. На крыльце перегнулся через перила, и его бурно стошнило только что съеденной яичницей.

- Ты что? Что с тобой? – испуганно восклицала сзади Нина, и несся бархатный голос из радиоприемника:

«Темная ночь разделяет, любимая, нас,

И тревожная черная степь пролегла между нами»

***

На следующее дежурство Коля отправился, тяжело загребая сапогами; при одной мысли о неподвижных Зоиных глазах его охватывал мутное тяжелое чувство. К дому он подошел вместе с отцом Серафимом, которого без представителей власти больше внутрь не пускали. Тот невесело улыбнулся Коле, выдохнул в темноту морозный парок.

- Ну что, милиция, готов к ночному бдению?

Коля неразборчиво буркнул, пожал священнику руку и решительно направился в избу. Там было жарко натоплено, и санитарка указала на чайник:

- Только погрела, чаю попейте, пока горячий.

Серафим налил стакан, вынул кулек с сушками, предложил Коле. Тот поморщился:

- Не хочу. Вы сюда сушки, что ли, есть пришли…

Священник с удовольствием отхлебнул чай и спокойно сказал:

- А что сушки… Сушки делу не помеха.

- Зачем вы вообще ходите? Видите же, что ничем помочь не можете.

- Чтобы помочь, нужно понять. А я пока ничего не понимаю.

- А что тут понимать? Все по вашим поповским сказкам - наказал боженька за богохульство. Вы должны быть довольны.

- Да мало ли было этого богохульства? Сколько церквей порушили, никто не окаменел! – воскликнул Серафим. – А за одну икону – такое?

- Кто ж вашего бога разберет, – усмехнулся Коля.

Из сеней послышался стук, Коля вскочил и направился к входной двери.

- Это я, Митя, – раздался голос постового. – Дайте горяченького хлебнуть, замерз, как собака.

Коля взялся за засов, но подскочивший священник отвел его руку и одними губами прошептал:

- Погоди открывать…

- Да вы чего! – возмутился Коля и стряхнул его руку.

- Погоди! – сердито прошептал Серафим.

Массивным наперсным крестом он перекрестил дверь. Постовой недовольно сказал:

- Ну что вы там? Отворяйте, рук уже не чувствую!

Коля оттолкнул священника, снова взялся за засов, но тут же застыл, словно парализованный, потому что из-за двери послышалось:

- Митенька замерз. Холодно тут. Холодно Митеньке.

Голос был постового Дмитрия, но звучал дурашливо, глумливо.

- Погреться бы у вас… ручки погреть Мите. Пустите меня.

Дверь содрогнулась от сильного удара, и Серафим оттолкнул Колю, заслонил его собой.

- Это не постовой, – прошептал он. – Не вздумай пускать.

- Митяй, дурак ты, и шутки у тебя дурацкие! – сказал Коля.

В ответ в дверь снова бахнуло, кто-то тихо рассмеялся.

- Иди, глянь в окно в горнице! – прошептал Серафим.

- Зачем? – округлил глаза Коля.

- Иди, сказал!

Коля шагнул в комнату, отодвинул занавеси и глянул на двор – там, ежась от снега и ветра, курил постовой Митя. Буханье в дверь продолжалось. Коля бросился в сени и возбужденно прошептал:

- Там… там…

- Дмитрий? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал священник.

- А это тогда кто? – кивнул на дверь Коля. – Как Митяй пропустил? Почему не слышит?

В щель снова глумливо кинули:

- Она устала. Устала Зоенька. Скоро выпустит!

Послышался скрип снега – от двери удалялись.

- Так я и знал! – воскликнул Серафим.

- Что? Что?

- То-то я сомневался, что Божье дело тут творится! Когда с Богом-то, легко все, светло, не страшно. А тут – поседеешь!

Священник кивнул на неподвижную девушку.

- Да можете вы объяснить, что тут творится! – крикнул Коля.

Священник подошел к Зое и ткнул в доску.

- А ну-ка, иди глянь на эту иконку.

- Да не пойду я никуда, – проворчал Коля со своей лавки; Зою он боялся.

- Боишься что ли? – хмыкнул Серафим. – Да иди, не укусит она тебя.

Коля неохотно приблизился к девушке, стараясь, впрочем, не подходить вплотную.

- Вот смотри, – священник указал пальцем на пару буковок на исподе доски. – Видишь?

- Ну, буквы какие-то.

-