Гвади Бигва - Лео Киачели

Слова Мариам не доставили Гвади ни малейшего удовольствия. «Дался им этот дом!» — подумал он. Но тут же сам себе возразил: «Впрочем, сейчас мне это на руку».

Мариам продолжала:

— Да и нельзя не работать, — видишь, какое поощрение! Ты должен оправдать его, Гвади. В лес идешь, а?

Гвади несколько растерялся. Любопытство Мариам не сулило ему ничего доброго. Как бы изловчиться и перевести разговор на другую тему?

— Да-а-а, — протянул он, пытаясь выиграть время и не брякнуть что-нибудь невпопад.

И вдруг, притворившись, будто не расслышал вопроса, заговорил совсем другим тоном:

— Доброго утра, милая соседушка, заступница моих сирот! Прости, что не сразу поздоровался с тобой… — и продолжал не переводя дыхания: — Благословенные твои руки все умеют, все могут, а вот ветки подвязать ты все-таки опоздала, чириме. Времени не напасешься, некогда своим хозяйством заняться, — все оттого, что ударница. Ты бы хоть мне, милая, сказала.

Мариам от души рассмеялась.

«Ну и бездельник же этот Гвади! Никак со своими делами не управится, а послушать только, что несет, окаянный!»

И тем не менее учтиво ответила:

— Неужели я стану утруждать тебя? Много ли у меня деревьев?.. Если сама не управлюсь, Цацуния поможет. Все это так, Гвади, но почему ты пустился в лес кружным путем?

Мариам все-таки вернулась к столь опасной для собеседника теме.

Гвади вывернулся бы и на этот раз, если бы не стряслась над ним еще одна нежданная-негаданная беда. Козленок, видимо взволнованный приятным и знакомым голосом Мариам, неожиданно испустил душераздирающий вопль: «Погибаю, соседушка, спаси!» Он попытался выпрыгнуть из хурджина и так отчаянно забился, что перепуганный до потери сознания Гвади, обливаясь холодным потом, отшатнулся от заслонявшего его столба и налетел на ворота. При этом он все же не преминул хватить несколько раз локтем злополучного козленка.

Эх, как было не сообразить, что если кто выдаст его, так именно козленок! Но было уже поздно. Из уст Мариам вырвался пронзительный возглас, точно слуха ее коснулась ужасная весты.

— Что это? Козленок в хурджине? Зачем? Куда ты его тащишь?

Она быстро подошла к воротам, широко распахнула их, и перед растерявшимся Гвади выросла ее величественная фигура. Взгляд больших черных глаз Мариам упал сначала на хурджин. Затем она внимательно с головы до ног оглядела самого Гвади.

— О-о!.. А я-то дивлюсь, куда этот молодец пустился ни свет ни заря? И невдомек мне, что нынче пятница! — сказала она и, не ожидая ответа, яростно обрушилась на Гвади: — Значит, по-прежнему по базарам таскаешься, несчастный бродяга? Вместо того чтобы лишние трудодни заработать, вместо того чтобы оправдать заботу товарищей да обуть сирот своих, от работы отлыниваешь? Куда тащишь козленка? — засыпала она его гневными вопросами. — Отвечай же: куда несешь козленка?

И вдруг, невесть откуда, в эту самую минуту возле Мариам появился верный страж ее усадьбы — взъерошенная, с задранным хвостом Мурия: «Что это, дескать, за хурджин и кто там блеет?»

Гвади был коротко знаком с дворнягой и поддерживал с нею добрососедские отношения.

Мурия узнала Гвади, — вставшая дыбом шерсть улеглась, собака с удивлением взглянула на хозяйку: «Это же наш Гвади! Неужели ты не узнала?»

Гвади на всякий случай отступил подальше. Однако снисходительное поведение Мурии придало ему мужества. Он вытянул вперед руки, замахал ими в знак протеста.

— Брось, Мариам! Если веришь мне хоть чуточку, не думай этого…

И завел обычную песню: доктор-де вызвал впрыснуть лекарство, только ради этого и собрался он в город. Нельзя не пойти, совсем селезенка замучила, не избежать ему, видно, злосчастной судьбы покойного отца…

Он обратил ее внимание на свой вздувшийся живот. Отвернул полу бурки и показал место, куда доктор должен впрыснуть лекарство: вон тут оно, совсем посинело. И никто его, Гвади, не жалеет… Гвади всхлипнул, слезы полились из глаз. А после доктора, по пути домой, он, и верно, хотел заглянуть на базар…

Гвади оборвал свою речь, живо засунул руку в карман, вынул палочки, перебрал их, назвав при этом всех своих детей в порядке старшинства. На этот раз не забыл и Бардгунию. Горестно вздыхая и охая, стал объяснять соседке, почему он вынужден во что бы то ни стало продать проклятого козленка. Гвади убеждал ее — и она поверила, — что, пока товарищи соберутся на работу, он успеет покончить в городе со всеми своими делами и вовремя вернется в колхоз. Потому-то и поднялся спозаранку, до города ведь рукой подать.

Почувствовав, что слова его произвели впечатление и Мариам несколько смягчилась, Гвади попытался до конца завоевать ее сердце. На лице его появилось выражение крайней озабоченности: он засуетился, завертелся волчком, словно в поисках чего-то, кинулся к плетню, пошарил руками, отломал довольно длинную палочку и снова очутился возле Мариам. С умильной ужимкой протянул ей палочку.

— А ну-ка, позови, чириме, твою Цацунию. Без отца ведь она тоже сирота. Уважь меня хоть разок, Мариам… Дай сердце потешить. Ты ведь вроде как мать моим птенчикам. И вымоешь и причешешь благодатной своей рукой, а тебе от меня никакой радости. Добро бы мы с тобой в родстве были, а то даже не родные… Поистине, я в долгу перед дочуркой твоей. Куплю ей чувяки — за сирот моих, все не так совестно будет. Ведь она — не кто другой, как она, — вырастила этого хвостатого разбойника… Так вот, чириме, ты уж меня не задерживай, позови, снимем мерку.

Слова Гвади были исполнены такой искренности, такого пламенного чувства, что раздражение Мариам иссякло без остатка. Даже слезы навернулись на глаза. Каким же надо обладать жестокосердием, чтобы не растрогаться и не пожалеть Гвади! Сколько благородства и благодарности таится в сердце этого хворого, почти убогого человека! Отец пяти сирот, сам голый и босой, а думает о том, что подарить, чем порадовать дочку Мариам!

И Мариам выслушала все это так, словно Гвади уже выполнил свое намерение и ей остается только поблагодарить его. Нет, Цацунии не нужны чувяки: у Мариам трудодней втрое больше, чем у Гвади. Цацуния у нее одна-единственная, не то что у Гвади, ему-то ведь пять ртов кормить приходится.

Она еще раз побранила Гвади, но в голосе ее на этот раз послышалась ласка. Пора ему о себе подумать, нельзя же так в самом деле… Ходит грязный, оборванный, врагам на радость, колхоз позорит. Товарищи хотят, чтобы он обстроился, готовы помочь ему. Есть в колхозе работники почище Гвади, им отказано в строительных материалах, а он в сторону нос воротит, от обязанностей отлынивает, сам себе яму роет…

— Погляди, до чего ты оброс, Гвади. Откуда только не лезут эти проклятые волосы: из ушей, из ноздрей… Остригись хоть разок, на человека походить будешь. Неужто так трудно к цирюльнику зайти? А то ко мне на досуге заверни, сама подровняю, не бог весть какой труд…

Голос у Мариам такой сочный, полнозвучный, мягкий, ласковый… Казалось, сама благодатная мать-земля говорит ее устами, дышит ее грудью.

Гвади никак не ждал, что эта утренняя встреча с Мариам увенчается столь благополучным концом. Он молча возблагодарил свою судьбу.

Глубоко, всей грудью вздохнул воздух и едва заметно потянулся к Мариам.

Постоял, посмотрел на нее.

«Знаю, сам знаю, до чего дошел», — говорили его глаза. Каждая черточка напряженного лица, казалось, уверяла Мариам, что ее совет не пропадет даром, что он готов геройски сразиться с нуждою и несчастием. Он поднял руку, точно для торжественной клятвы. С протяжным стоном выдохнул наконец воздух и воскликнул невыразимо взволнованным голосом:

— Пожалей меня, Мариам! Пожалей! Больше ничего тебе не скажу!

Слова его были полны горечи, — видимо, они вырвались из самой глубины сердца. Поднятая рука сжалась в кулак, он с такой силой ударил себя в грудь, что внутри что-то зазвенело.

— О горе, в какое время похитила смерть мою Агатию! — сказал он, оторвал свой взгляд от Мариам, повернулся и неровной походкой зашагал по направлению к шоссе. Мариам, скрывая волнение, следила за удалявшимся соседом. Вот незадачливый! По глазам было видно, какая жалость охватила заботливое женское сердце. Она не удержалась и крикнула вслед:

— Гвади! Возьми козла на веревку! Этак и ты не устанешь и ему легче, чем трястись в хурджине.

Гвади успел завернуть за угол. Последние слова Мариам настигли его на шоссе. Он обернулся, но густая листва деревьев уже скрыла Мариам.

Радость охватила Гвади: он один, наконец-то один! Упало бремя с души, и груз за спиною стал как будто легче.

И вдруг сбежало с его лица жалкое выражение. С независимо гордым видом огляделся он по сторонам. Жестко и насмешливо возразил на посланный ему вдогонку совет, но так, чтоб Мариам не услышала:

— Думаешь, баба, без тебя не догадался? Но мы не только это смекаем: проклятого, козленка не оторвешь от знакомых мест, а гоняться за ним, никому неохота. Поняла, соседка, в чем загвоздка? А? Ума-то на это в коробочке у тебя не хватило?