Греческий огонь - Никос Зервас

И улицу мы назовём по-другому, – смеялся Лео. – Что за корявое слово – "Воздвиженка"? Будет улица Теософов. Далее – Рерихов бульвар. И памятник высокоумному художнику тоже воздвигнем, вместо носатого Гоголя. Доказано в прессе, что он был вампир? Доказано. Значит, долой. И Пушкина к лешему с пьедестала, вместо баловня – "мартышки" взгромоздим, пожалуй, многофигурную композицию: мастера Булгакова и заказчика Воланда, рука об руку, со взорами, вперенными в даль Тверского бульвара.

Лео любил ввечеру пролететь по улицам города эдакой рычащей шестицилиндровой кометой, прикидывая новую логику проспектов и площадей – без ненужных, отживших век православных храмов. Сколько места освободится! Музей Василия Блаженного ещё можно оставить для туристов,  вот бесконечные церкви Замоскворечья пора убирать. Мешают и взору, и духу.

Зрелищно вывернув к Болотной площади, Лео невольно сбросил прыть и завертел шлемоблещущей головой, приглядываясь: что за странность?

Непонятные тинейджеры, целая толпа подростков. Многие зачем-то в детских масках – Винни Пух в потёртых джинсах и высоких ботинках, сказочный Топтыжка в пятнистой куртке с флэшкой плеера на груди. На парапетах сидели с гитарами, кто-то скучно катался вокруг на роликах, иные развлекались, стреляя присосками в чей-то портрет, прилепленный к афишной тумбе. Смотрели на часы, озирались...

Лео вильнул рогатым рулём, круто развернулся – приготовился дать газу. Последний раз глянул: ага! Со стороны Таганки подтягивались аккуратные бело-голубые автобусы с запоздавшим ОМОНом. Рябиновский понял, что милиция, отвыкшая от неразрешённых митингов, поздновато среагировала на неожиданный моб несовершеннолетних. У детишек не было ни флагов, ни лозунгов.

Между тем, подростки всё прибывали. Шли от метро "Третьяковская", подтягивались по мостам через Москву-реку...

Появилась первая телекамера. Взгляд Лео заметался по площади, и даймоны засуетились, грязным ветерком прошвырнулись по-над толпой, принюхиваясь. Нет, не футбольные фанаты, не любители языческого хард-рока... А кто ж?

Лейтенант с мегафоном предложил собравшимся разойтись. В толпе возникло движение, милиционер, было, расслабился, но скоро стало ясно: молодняк не расходится, просто слоняется с места на место. Лейтенант исчез, на смену явился краснолицый майор, который вместе с группой решительных омоновцев кинулся искать в гуще толпы организаторов акции.

Внезапно все начали махать руками, подпрыгивать и залезать на парапеты: из-за Обводного канала показался отряд велосипедистов, дюжина тёмных фигурок – какие-то парни в камуфляжных куртках, в банданах... Толпа загудела: впереди эскадрона велосипедистов двигался человек в распахнутом чёрном плаще.

Лео поморщился: что ещё за молодёжный фюрер? Милиционеры, разом оживившись, бросились навстречу велосипедистам. Наперерез парню в плаще. Бежать было метров двести. А когда толпа вместе с милиционерами отхлынула к мосту, на опустевшей проезжей части появился прямо из-под земли некто ловкий, с гордо задранной головой – в кос-тюме химзащиты, в болотных сапогах.

В руках некто держал потёртый жёлтый мегафон. И пока милиционеры ловили на мосту облачённого в чёрный плащ велосипедиста (это был любитель приключений и весельчак Жора Арутюнов), вылезший из-под земли парень прокричал в рупор:

-  Братцы! К сожалению, господин Кунц струсил. Он не пришёл. Это значит, что он морально убит! И остальным, остальным клеветникам России мы показали! Нас – до хрена! Мы – новая сила!

Юный волшебник Лео чуть не рухнул с кожаного сиденья на землю. Если бы посреди площади расцвёл небольшой ядерный взрыв, Рябиновский поразился бы меньше. Не сводя вытаращенных очей с Царевича, Лео трясущимися пальцами достал из нагрудного кармана телефон.

-  Алло, Сарра?! – зачастил он, прикрываясь ладонью в жёлтой перчатке. – Сарра, я нашёл его! Знаете что?! Царевич, который наехал на Кунца! Это он и есть, это шаманёнок Шушурун! Здесь целый митинг! Целая толпа уродов! На Болотной площади... Это кошмар, это фашистский митинг какой-то! Сарра, ты слышишь меня?! Надо что-то делать, срочно! Звони нашим людям в Кремле, надо уничтожить эту гниду в зародыше!

-  Успокойтесь, Лео. Всё идёт по плану, – услышал он спокойный голос Сарры.

- Что значит "по плану"?! – Рябиновский вызверил глаза. - Это Иван Царицын! Тот самый, который убил учителя Тампльдора!

И опять спокойный, почти насмешливый голос: – Не вмешивайтесь, Рябиновский. Убирайтесь оттуда немедленно. Я контролирую этот митинг. Лео скрипнул зубами. Последний раз оглянулся на Цари-цына, помедлил секунду: не влепить ли белобрысому подонку какую-нибудь пагубу под дых? Сдержался. Вцепился в руль и дал по газам. А над площадью разносилось:

- Братцы! Мне пора исчезать! Напоследок главное: народ, не давайте себя в обиду!.. Никто не посмеет называть нас белыми неграми и пьяным быдлом! Это – наша война. И мы победим!

Омоновцы, как заправские регбисты, врубились в стайку журналистов, уже окруживших Царевича, случайно сшибли с ног девушку с микрофоном, отпихнули оператора. Возникло замешательство, толпу передёрнуло, качнуло вперёд – от свиста закипел, зазвенел воздух.

А Царевич будто нырнул в бузящее море – и нет его, исчез.

Тем временем испуганная бабка Пелагея, едва не растоптанная оравой бузящей молодёжи, чудом выбралась из толпы, доковыляла через скверик до остановки и, покряхтывая, бодро скакнула в троллейбус.

Неподалёку, в прокуренном террариуме газетной редакции, ушастый жирный человек в клетчатых штанах, низко проседая на стонущем офисном стуле, уж начмокивал на клавиатуре:

ПОГРОМ НА НАБЕРЕЖНОЙ. ЦАРЕВИЧ

ВЫВЕЛ НА УЛИЦЫ ПЯТЬ ТЫСЯЧ ПЬЯНЫХ

И ОБКУРЕННЫХ СКИНОВ.

Ровно в полдень движение транспорта в районе Болотной площади было перекрыто толпой наголо бритых молодых людей угрюмого вида, в чёрных куртках с националистической символикой. Камни и пустые бутылки летели в витрины близлежащих магазинов. Распоясавшиеся русофашисты корёжили припаркованные автомашины. Лидер нацистского сброда, известный под кличкой Иван Царевич, призвал пятитысячную толпу агрессивных люмпенов усилить травлю либеральных журналистов и общественных деятелей, ведущих борьбу с разгулом национализма и шовинизма в столице.

Ваня готов был поклясться, что и тысячи не собралось. Но газеты, сообщая о тысячах "скинов", раздули его успех. Успех? Да, определённо. Целая толпа, может быть, больше тысячи человек ... Они пришли, чтобы видеть Царевича. Только ради него...

Это было странное чувство, новое. Счастливый Царицын, сдавленный в вагоне метро, улыбался: "Вот смешно! Эти люди даже не знают, кого толкают".

Тайная сладость двойной жизни начинала ему нравиться, Как это здорово: внешне простой мальчишка, а внутри прячется тот самый, особенный, из телевизора...

Ночью уже не заснуть. Какими маленькими, смешными казались ему товарищи-кадеты, сопевшие в тёпленьких койках, совсем взрослым, переменившимся виделся Иван Денисович Царицын, тайный лидер молодёжного движения. Здесь, в училище, среди наивных мальчиков, он был как яйцо динозавра в корзинке куриных яиц. У него двойная жизнь: в кадетке – всего лишь подросток Ванька, и никто не догадывается, что за воротами училища у Ваньки отрастают крылья. Под утро с грехом пополам Ваня Царицын заснул. Во сне видел старую цыганку, кричавшую ему о чём-то важном... В жизни Ванька никогда не слушал цыганок, даже не смотрел на них – а теперь, во сне, жадно вслушивался в многообещающие слова, пытаясь разгадать своё будущее, уже озаряемое первыми золотыми лучами грядущего восторга. В рассеянном свете рассвета проходили, печатая шаг, тёмные колонны – и он видел белые лица солдат, жадно вывернутые к нему, видел восхищённые глаза. Это... его армия. Вот как будет.

Быть верным Отечеству до смерти, хранить национальную идею, тщательно отбирать соратников... Умереть за Отечество – несложно. Труднее за Отечество прожить. Он, Иван Царицын, последний офицер Империи, знает, как приблизить к себе будущее.

Дневальный проорал подъём, и будущее настало. Оно начиналось с чудовищной головной боли: Ваня проспал не более часа...

Собрав волю в кулак, вслед за другими кадетами московский гаврош потащился на занятия.

- Вы готовы к уроку?

Разумеется, кадет Царицын не готов к уроку. Кадет Царицын вообще не готов. Он похож на лётчика, недавно выпавшего из горящего штурмовика.

В голове у кадета – полведра ночной мути, в ушах звенят тошнотворные комарики. А тут ещё негнущийся, педантичный Фёдор Ильич, удивлённо разглядывая лучшего ученика, допытывается о сражении при Требии... "К-какая Требия, господа? Какая, помилуйте, диспозиция? Я вчера такое замутил... чудом жив!"

Требия, диспозиция, арьегард. Дело пахнет твёрдыми колами. По счастью, бодрый и подтянутый лейтенант Быков появляется на пороге кабинета истории.