Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

Глеб, я остаюсь, потому что, если ты сгинешь, мне ребёнка не выносить. Да и для чего? А так — есть надежда.

Я не буду пока тебе говорить ничего».

III

Оккупационная газета «Правда» от сентября 1941 года (адрес редакции: г. Рига, проспект Свободы, д. 9):

«ГЕРМАНСКАЯ АРМИЯ ПОД ПЕТЕРБУРГОМ

…Город переполнен беженцами из различных областей России, оказавшихся  в районе военных действий…

Петербург перегружен до такой степени, что масса приезжего народа

ночует под открытым небом — в парках, садах и скверах.

Продовольственное положение города очень тяжёлое…

Петербург имеет вид вооружённого лагеря.

Мобилизованы даже женщины и дети.

Оружие роздано людям, даже никогда его в жизни не носившим.

Город находится под обстрелом

        дальнобойных орудий

        тяжёлой германской артиллерии,

        подвезённых на платформах

        по железной дороге Ревель — Петербург.

Единственная железная дорога,

        связывавшая ещё до недавнего времени Петербург с остальной Россией, —

Вологодская, разбита германской авиацией и загромождена

разрушенными составами. Гул артиллерийских

выстрелов, германских орудий,

направленных исключительно на военные

объекты, отчётливо слышен в городе.

Многие жители стараются выбраться из Петербурга,

но безуспешно. В окрестностях города

к германским войскам

попала группа детей и взрослых,

пробивавшихся из Петербурга.

Германцы, накормив беженцев,

отпустили и детей и взрослых,

и они, вернувшись в Петербург,

рассказали о том тёплом и сердечном приёме,

какой оказали им немцы,

и своими рассказами содействовали

укреплению в населении Петербурга

антисоветских настроений…

Скованный серо-стальным кольцом германских войск,

советский Ленинград падёт и, сбросив с себя последние оковы

24-летнего коммунистического тиранства,

возродится вновь для светлой,

счастливой и мирной жизни

под своим славным историческим именем —

Санкт-Петербург!

Трудящиеся всех стран, объединяйтесь

для борьбы с большевизмом!»

IV

Тетрадь Глеба (продолжение):

«9 — 14 октября 1941 г. Дни непрестанных налётов и начало Покрова.

Необходимо, пока в ясном уме и сознании, записать это — хотя бы так, скелетом слышимого, словесным наброском, отмечая всё то, что потом, если позволят обстоятельства, обрастёт звуковым мясом, не задерживаясь на зияньях.

Форма — вариации, причём двойные: pro и contra, ослепительный свет и неверные сумерки, Альфа и Омега, если хотите (никаких намёков).

Две темы.

Соло литавр — введением в славословие. Тема первая: у рояля, даже у двух роялей, зияющих широко распахнутыми крышками, демонстрируя струнно-рёберную внутренность телесной души (а душа музыки именно телесна, хотя и рвётся в стихийно-числовое), её кровоточащее. Тема идёт неуклонно возрастающе, в контрапункте с линией колоколов. Как строфа — когда записать словесно, то получится:

Город, залитый солнцем    в короне зенитных разрывов

ранним снегом покрытый  ослепительной изморосью

дышишь ты как река        сквозь себя проходящая

нам тебя не избыть          в громком сердцебиении

(___       ___

 ___              __

 ___                __

 _____

слова примерные, но за ритм отвечаю).

И вторая тема — анти, ритмом у густой виолончели в диалоге с альтом, на бледном контрабасовом подмалёвке — снова превращаю в слова:

покуда воздушным — скользя — изливается змеем в удар

как дерево пламени ищет корнями испить

дыхание жизни надежд дуновение где

в момент проясняется взгляд сквозь накат атмосфер

(стало быть:

 ______

 _____

 _____

 _____).

А теперь вариация первая на первую тему, если продолжать заполнение ритма словами, звучащая примерно так:

Солнцем залитый ярким          рваными дырами

расцветаешь в дымах               крышами, шпилями

в оба лёгких реки                       льдом не стесняемой

дышишь ровно свистишь         под литавры разрывов

(обойдёмся на этот раз без схемы, всё ясно и так, и быстро и начерно вариация на вторую тему):

дрожаньем листвы

              и очерком лоз дымовых

обвивших дыхание

              что крепчает в последней борьбе

под шквал огнеградин

              ты дерево или пожар

Вариация II (темы первая и вторая) —

в этом солнце дневном           блещущем ярко

растопляющем снегсмертную изморось

или пот на челе                        выпарив жаром

ты готовишься встать             в тень того, кто

словно ожившее

            кровеносное дерево несокрушим

чья медная длань простирается выше холодной реки

дыхание жизни дыхание смерти в огромных его

глазах поглотивших громовый просвберк атмосфер

Вариация III (на первую тему) —

в солнце жизни влитой

нет, скорей виноград

загнутый лозами

смертной бури побег

виски обвиваешь

всаднику

высящемуся горою — —

Дифирамб! Получается самый настоящий дифирамб!»

Глава вторая. Вера

V

«…Amo, et cupio, et te solum diligo, et, sine te jam vivere nequeo; et caetera quis mulieres et alios inducunt, et suas testantur affectiones» [1] , — почему-то эта ироничная фраза их Апулеевых «Метаморфоз» крепко засела в мозгу Глеба. Не то чтобы он в некоторые моменты жизни чувствовал себя Луцием, превратившимся в осла (хотя и это было), просто сила Вериной любви, выражаемой действенно и словесно, перехлёстывала через край понимания, заставляла его сомневаться в реальности переживаемого, где их счастье нерасторжимо сплелось с общим несчастьем.

«Так не бывает», — сказал бы на его месте много кто. «Это незаслуженно», — говорил себе Глеб. Он словно забывал, что происходившее было выстрадано годами ошибок и срывов, множеством неверных шагов.

Глеб, как и всякий по-настоящему счастливый человек, не понимал, внутри какого предельного, редко переживаемого с такой полнотой состояния он находился. Вокруг были возрастающее разрушение, война, всё большая неопределённость будущего. Внутри — напряжение жизни и её смыслов. Прежнее казалось тенью, вдруг отпавшей, и теперь Глеб, словно бы выздоровевший, шёл в свиристящем и залитом светом, не по-осеннему и не по-городски бестенном солнечном пространстве, охваченном качаемыми — нет, не бомбовыми ударами и артобстрелом, а резким балтийским ветром — деревьями, и октябрьский ветер пел полногрудым дыханием вздымавшей в нём лучшее весны.

«Но, в конце концов, если цитировать римлян, то прав и Марциал, утверждавший, что „дикие звери лгать не умеют”, ибо сейчас, при всеобщем снятии перегородок, мы стали именно предоставленными самим себе дикими зверьми, выпущенными на городское приволье из разбомбленного зоопарка.