Смягчение приговора - Патрик Модиано

Белоснежка часто не приходила за мной: она знала, что я вернусь с сыном цветочника — они были нашими соседями. После школы, если на дом уроков не задавали, мы всей ватагой шли далеко-далеко, за замок и за вокзал, к водяной мельнице на Бьевре. Хотя мельница всегда работала, казалась она ветхой и заброшенной. По четвергам, если к нам не приезжал племянник Фреде, я вел туда брата. Это было приключение, которое полагалось хранить в тайне. Мы проскальзывали сквозь дыру в стене и усаживались рядышком, прямо на землю. Большое мельничное колесо вертелось. Мы слушали рычание мотора и рев обрушивающейся вниз воды. Здесь было прохладно, и мы вдыхали запахи воды и мокрой травы. Большое колесо, мерцающее в сумеречном освещении, нас немного пугало, но мы не в силах были оторваться от этого зрелища и сидели скрестив руки на коленях и все смотрели, как оно крутится.

Между двумя своими поездками в Браззавиль нас навещал отец. Поскольку машину он не водил, кто-то должен был довозить его из Парижа до нас, и вот друзья, все по очереди, сопровождали его: Аннет Бадель, Саша Гордин, Роберт Флай, Жак Будо-Ламотт, Жорж Джорджини, Геза Пельмонт, толстый Люсьен П., который всегда садился в кресло, стоявшее в гостиной, а мы боялись, что оно сломается или провалится под ним; Степа де Д., носивший монокль и венгерку, отороченную мехом, волосы его были так обильно напомажены, что на спинке дивана и на стенах, которых он касался головой, оставались пятна.

Приезжали они обычно по четвергам, и отец вел нас обедать в трактир «Робин Гуд». Анни и маленькой Элен по этим дням не бывало. Матильда оставалась дома. С нами ходила только Белоснежка. И раз-другой — племянник Фреде.

Мой отец когда-то давно бывал здесь. Они с Гезой Пельмонтом вспоминали об этом как-то за обедом, а я слушал их разговор.

— Помнишь?.. — спросил Пельмонт. — Мы приходили сюда с Элиотом Зальтером...

— А замок-то разрушается, — сказал отец.

Замок стоял в конце улицы Доктора Дордена, напротив школы Жанны д'Арк. На приоткрытых решетчатых воротах висела полусгнившая доска, на которой с грехом пополам можно было прочесть: «Поместье реквизировано Американской армией и передано в распоряжение генерала Фрэнка Аллена». В четверг мы пролезали между створками ворот. Лужайка перед домом так заросла травой, что мы утопали в ней по пояс. В глубине вырисовывался замок в стиле Людовика XIII, по обоим краям фасада выступали вперед два флигеля. Позже я узнал, что построен был замок в конце XIX века. Мы запускали воздушного змея на лужайке, это был красно-голубой змей-самолет. Нам пришлось здорово помучиться, прежде чем он у нас взлетел. Справа от замка — холм, заросший соснами, с каменной скамьей, там любила сидеть Белоснежка... Она читала «Нуар э блан» или вязала, пока мы лазали на сосны. Но у нас с братом кружилась голова, и только племянник Фреде добирался до верхушек деревьев.

Под вечер мы вместе с Белоснежкой шли по тропинке, спускавшейся с холма, и забирались глубоко в лес. Мы доходили до хутора Метс. Осенью собирали каштаны. Булочник в Метсе был отцом моего одноклассника, и каждый раз, когда мы входили в булочную, там оказывалась его сестра, и я любовался ее длинными золотыми локонами, доходившими ей почти до пяток. А потом той же дорогой мы возвращались. В сумерках фасад замка с выступающими вперед флигелями выглядел зловещим, и у нас с братом сильно колотились сердца.

— Замок пойдем смотреть?

Отец произносил эту фразу всякий раз, когда мы кончали обедать. И, как и каждый четверг, мы шли по улице Доктора Дордена, а потом пролезали в приоткрытые створки ворот на лужайку. Правда, в эти дни с нами шел отец и кто-нибудь из его друзей: Бадель, Гордин, Степа или Роберт Флай.

Белоснежка садилась на каменную скамейку среди сосен, на свое привычное место. Отец подходил к замку и разглядывал фасад, смотрел на высокие замурованные окна. Он толкал входную дверь, и мы оказывались в холле, где под грудами мусора и опавших листьев просматривался выложенный плиткой пол. В глубине холла виднелась клеть лифта.

— Да, я был знаком с хозяином этого замка, — говорил отец.

Он прекрасно понимал, что нам с братом это было очень интересно. И потому рассказывал историю Элиота Зальтера, маркиза де Коссада, который в первую мировую войну, в свои двадцать лет, стал героем-авиатором. Потом он женился на аргентинке и стал арманьячным королем.

— Арманьяк, — сказал отец, — это спиртное, которое Зальтер, маркиз де Коссад, производил, разливал в очень красивые бутылки и продавал целыми грузовиками. Я помогал ему разгружать грузовики, — рассказывал отец. — А потом мы с ним считали вырученные деньги. Он купил этот замок. В конце войны он вместе с женой исчез, но он не умер и непременно однажды вернется.

Отец осторожно сорвал маленькое объявление, приклеенное на внутренней стороне входной двери. И отдал его мне. Я и сейчас без запинки могу сказать наизусть все, что там было написано:

Конфискация незаконных доходов.

Вторник, 23 июля в 14 часов,

на хуторе Метс.

Роскошное поместье

с замком и 300 гектарами леса.

— Хорошенько следите за замком, дети, — говаривал отец. — Маркиз вернется раньше, чем все думают...

И прежде чем сесть в машину приятеля, который в этот день был его шофером, он рассеянно махал нам рукой, и мы долго еще видели, как он слабо помахивал ею в окошке, когда машина была уже на пути в Париж.

Мы с братом решили пойти в замок ночью. Надо было дождаться, пока все в доме уснут. Матильда спала в крохотном флигеле в глубине двора: никакого риска, что мы на нее налетим. Спальня маленькой Элен была на втором этаже, в другом конце коридора, а комната Белоснежки рядом с нами. Паркет в коридоре слегка поскрипывал, но нам надо было только спуститься по лестнице, а уж там — бояться нечего, дорога свободна. Анни ложилась спать очень поздно, поэтому мы выбрали ночь, когда она не ночевала дома, ночь, когда Анни плакала в «Кэрролл'з».

В кухонном шкафу мы взяли большой электрический фонарь, посеребренный, светивший желтым светом. Оделись. Свитерки надели прямо на пижамы. Чтобы не заснуть, мы разговаривали об Элиоте Зальтере, маркизе де Коссаде. По очереди придумывали самые невероятные про него истории. Брат считал, что в те ночи, когда маркиз бывал в замке, он приезжал из Парижа последним поездом; в раскрытое окно нашей комнаты мы могли слышать мерный рокот этого поезда, прибывавшего на станцию в половине двенадцатого. Внимания к себе Элиот Зальтер старался не привлекать, потому и не оставлял у ворот замка автомобиль: это ведь вызвало бы подозрения. И, как обычный человек, вышедший прогуляться, он шел ночью в свое поместье.

В одном мы были убеждены оба: Элиот Зальтер, маркиз де Коссад, по ночам бывал в холле замка. Перед его приходом мусор и сухие листья выметали, а потом, после его ухода, их приносили обратно, чтобы не оставалось никаких следов. А готовился так к приходу своего хозяина егерь Метса. Он жил в лесу, между хутором и аэродромом Виллакублэ. Мы его часто встречали, гуляя с Белоснежкой. У сына булочника мы узнали, что этого верного слугу, который так умел хранить тайну, звали Гроклод.

Жил он там, конечно, не случайно. В лесочке возле аэродрома мы обнаружили заброшенную взлетную полосу и большой ангар. Маркизу эта полоса нужна была ночью, чтобы улетать, разумеется, куда-нибудь очень далеко — на один из островов в Южных морях. Спустя некоторое время он оттуда возвращался. И в эти ночи Гроклод размечал полосу сигнальными огоньками, чтобы он мог приземлиться здесь без особого труда.

И вот маркиз сидит в кресле из зеленого бархата возле огромного камина, разожженного Гроклодом. За спиной маркиза накрыт стол: серебряные подсвечники, кружевные салфетки, хрусталь. Мы с братом входим в холл. Свет идет только от камина и горящих свечей. Гроклод первым замечает нас. На нем сапоги и брюки для верховой езды.

— Вы что здесь делаете?

Голос у него угрожающий. И по шее он вот-вот даст, и выставит вон. И потому лучше уж сразу, войдя в холл, сразу обращаться к маркизу де Коссаду. Надо было заранее обдумать, что мы ему скажем.

— Мы пришли повидать вас, потому что вы — друг моего отца.

Это я произношу первую фразу. А потом мы по очереди говорим ему:

— Добрый вечер, господин маркиз.

И еще я добавляю:

— Мы знаем, что вы — король арманьяка.

И только одно не давало мне покоя: что будет, когда маркиз Элиот Зальтер де Коссад повернет к нам голову. Отец рассказывал, что в первую мировую войну в воздушном бою у него было сильно обожжено лицо и он замазывал этот ожог желтоватыми румянами. В холле при свете свечей и горящих в камине дров это, наверное, будет выглядеть страшновато. Но я вспомнил, как отец говорил про маркиза, что он был сорвиголова: быть может, когда Элиот Зальтер повернется к нам, я наконец увижу то, что так тщетно пытаюсь разглядеть за улыбкой и светлыми глазами Анни — сорвиголову.