Логорея - Ник Хорнби

А потом, начав читать «Бастион одиночества», я обратил внимание на этот отрывок: «Самым мастерским ударом считался тот, после которого мяч перелетал через ворота дома напротив. Казалось, у Генри такой удар получался всегда, когда он только хотел, и для всех оставалось загадкой, каким образом у него этот удар иногда не выходит». Сравните с этим отрывком из «Симор: Введение»: «Но главный козырь заключался в том, чтобы мячик летел высоко и стукался о стенку противоположного дома, так чтоб никто не мог его перехватить, когда он от этой стенки отскакивал. <...> А Симор почти всегда выбивал очко, когда участвовал в этой игре. Когда другие мальчишки нашего квартала выбивали такое очко, это считалось случайностью – счастливой или нет, смотря по тому, в твоей или в чужой команде это произошло, но если уж Симор промазывал, то всегда казалось, что это случайно»[2]. Забавно, вы не находите? (Кстати, не стоит искать здесь хитрого умысла. Это забавно, но не более того. В книге Летема страниц, наверное, пятьсот, но там нет ни намека на произведения Сэлинджера, если не считать этого едва слышимого отголоска.) Отчасти все три книги – о юности, о запутанной жизни, об Америке, и пусть тема может показаться слишком широкой, чтобы кто-нибудь смог назвать ее только своей, Сэлинджер как-то сумел это сделать (без него тут никак не обойтись). Совершенно очевидно, если вы будете писать книгу, в какой-то момент вам придется признать, что Сэлинджер сказал о многом до вас.

Как и обещал, честно признаюсь: я знаком с Джонатаном Летемом. Точнее, я с ним встречался, а еще мы обменялись парой электронных писем. Но мы не настолько хорошо знакомы, чтобы это знакомство обязывало меня прочитать его книгу. Я вполне мог этого не делать. Я вполне мог не открывать пакет с книгой, присланный мне его издательством, и никто бы не обиделся. Но я хотел прочитать этот роман; мне безумно понравился «Сиротский Бруклин», да и потом, я кое-что знал о нем до того – например, я знал, что там есть упоминания о некоторых хороших песнях и марвеловских комиксах. Иными словами, этот текст не мимо проходил, когда я его заметил, он скорее постучал ко мне в дверь и даже заглянул в щель для писем, чтобы узнать, дома ли я. Меня, правда, немного смутило название, показавшееся мне излишне высокопарным и «литературным», но потом я вспомнил, что оно взято из истории про Супермена.

«Бастион одиночества» – один из тех редких романов, которые, кажется, просто обязаны были появиться на свет. На самом деле это роман о чем-то настолько важном – о взаимоотношениях белого парнишки, выросшего в семье представителей типичного среднего класса, с «черной» культурой, – что остается лишь недоумевать: как же ее раньше не написали? Любой, кто вырос на «черной» музыке или даже на «белой» музыке, вышедшей из нее, найдет в этом романе что-нибудь для себя. Но Дилан Эбдус, главный герой Летема, – это своего рода живое воплощение навязчивой идеи нашей культуры. Он – единственный белый парень на улице (дело происходит в бедном районе Бруклина) и один из немногих белых в школе. Мик Джаггер что угодно бы отдал, лишь бы оказаться на его месте, но и ему пришлось бы так же несладко.

Это талантливая, красивая, смелая, тяжелая и очень точная книга, и пусть у нее есть свои недостатки, правильный читатель не только простит их автору, но и полюбит их, как правильный слушатель полюбит недостатки второго альбома Брюса Спрингстина. Причина этих недостатков заключается в серьезности замысла, а не в неумелости. На мой взгляд, эта книга из тех, о которых многие будут спорить, но найдется немало и тех, кто будет относиться к ней с любовью, перечитывать и защищать, несмотря на сложность и длину повествования, и лучшей награды автору не придумать.

О трех авторах, упомянутых в колонке «Прочитанные книги», – Патрике Ните, Йане Макдональде и Питере Гуральнике – я писал в литературном обозрении «Таймс» и здесь распространяться особо не буду. Но «Точка во времени» отчасти об увлечении белого мальчика из среднего класса хип-хоп культурой, а «К истокам» держится на любви белого мальчика из среднего класса к блюзу; прочитав их, я лишь еще отчетливее понял, почему «Бастион одиночества» так важен.

Пожалуй, в этом месяце я слишком часто встречал упоминания о школе Стюйвесант. Именно туда сбегает Дилан Эбдус, именно туда ходил Фрэнк Конрой. Я предполагаю, что школа это весьма достойная, но ее ученики точно бы удивились, узнай они про англичанина, который в течение всего своего отпуска во Франции читал о вымышленных и настоящих выпускниках их школы. В итоге я даже зашел на их сайт, просто чтобы посмотреть, как выглядит Стюйвесант. (Выглядит, кстати, как самая обычная школа.)

Я перечитал «Пора остановиться», потому что Фрэнк Конрой так красиво и убедительно рассказывает о книгах и их силе в финале фильма «Окуляры». Я редко перечитываю книги, поскольку никогда не забываю, что смертен и при этом очень многого не знаю. (Не так давно я узнал, что мой друг перечитывает «Холодный дом», хотя из всего Диккенса открывал только «Барнеби Радж». Это ж глупо! Пристыдив, я заставил его сесть за «Большие надежды».) Но когда задумался об этой книге, то вспомнил лишь, что она мне очень понравилась. Может, там было что-то интересное про отчима? Или это из «Жизни мальчика» Тобиаса Вульфа? А потом понял, что то же самое я могу сказать практически о всех книгах, прочитанных мной между, скажем, пятнадцатью и сорока годами, – получается, я на самом деле не читал тех книг, которые считал прочитанными. Словами не описать, насколько это грустно. На фига тогда вообще читать?

Кроме школы Стюйвесант и Сэлинджера, в течение всего месяца меня еще преследовала Паула Фокс. Фокс отдала должное и «Бастиону одиночества», и роману Зои Хеллер; Летем раскланялся перед ее «Отчаявшимися». Я знаю, что ошибаюсь начет этой книги, поскольку все вокруг, включая любимых мною писателей, считают ее великолепной, но это просто не мое. Роман прекрасно написан, и я это вижу, а еще он заставил меня задуматься. Но чаще всего я недоумевал, почему среди моих знакомых нет людей, похожих на героев Паулы Фокс. Почему все мои друзья такие простые и не склонны к задумчивости? Где я сделал неверный шаг?

Ближе к финалу Отто и Софи, главные персонажи, приезжают в свой летний домик отдохнуть. Софи открывает дверь и тут же вспоминает о своем друге-художнике, который приезжал к ним погостить в этот домик; воспоминания о нем занимают около страницы. А вспомнила она о нем потому, что увидела нечто, столь полюбившееся тому художнику. Она увидела бутылку из-под уксуса в форме ветви винограда. А смотрит она на эту бутылку, поскольку та разбита. А разбита она потому, что кто-то влез в их дом и устроил погром – об этом мы узнаем, только когда Софи вернется из мира воспоминаний. В этот момент я с сожалением осознал, что не могу не только написать настоящий литературный роман, но даже стать персонажем такого романа. В подобной ситуации я или любой мой персонаж сможет только закричать: «Вот сволочи! Дом обнесли!» Никаких размышлений о знакомых художниках, одна лишь ругань и, быть может, пустые обещания расправиться со злодеем.

«Заметки о скандале» Зои Хеллер читались хорошо, пока один из персонажей истории про роман сорокалетнего преподавателя гончарного мастерства с его пятнадцатилетней ученицей не заговорил о футболе. Он рассказал коллеге-учителю про то, как ходил на футбол и что «„Арсенал» одержал верх над „Ливерпулем» со счетом 3:0». Мои читатели уже, наверное, догадались, что я ни в чем не разбираюсь, но если бы меня заставили сказать, в чем я являюсь профессионалом, то я бы выбрал высказывания людей после футбольных матчей. И я уверен, за всю историю футбольного клуба «Арсенал» и английского языка вообще никто никогда не произносил фразу «„Арсенал» одержал верх над „Ливерпулем» со счетом 3:0». Выиграл, обыграл, сделал, уделал, разгромил, но не «одержал верх». Доверие было подорвано, и я начал сомневаться во многом остальном. Разве есть еще в современных английских школах учителя гончарного мастерства? Разве современный подросток станет всерьез называть просьбу помочь по дому «актом угнетения и порабощения»? Мне нравится, как пишет Зои Хеллер, и у нее очень интересный получился рассказчик, напоминающий книги Алана Беннета, но, на свою беду, я оказался слишком разборчивым. В той фразе мне даже не слова показались неубедительными, а счет. У себя дома «Арсенал» не выигрывал у «Ливерпуля» с таким счетом с 1991 года. Ну как после этого верить автору?

Биографию Ричарда Йейтса я еще не дочитал, но одно могу сказать с уверенностью: в ней шестьсот тринадцать страниц. Несмотря на то влияние, которое оказал Ричард Йейтс на целое поколение писателей, мало кто читал его «Путь бунтовщиков», а уж желающих узнать про его бабушку с дедушкой и вовсе не найти. На мой взгляд, надо учредить специальный Национальный Комитет по Биографиям, куда должен приходить каждый, кто хочет написать биографию. Там будут определять максимальное количество страниц новой книги (решения не должны подлежать обжалованию). Расчеты весьма просты. Ведь никто не захочет читать книгу, в которой больше, допустим, девятисот страниц? Или, ладно, тысячи. При этом меньше чем, скажем, страниц в двести пятьдесят не уложиться. Тысячу вам могут выделить, если вы пишете, например, о Диккенсе – то есть очень важном для последующих поколений авторе, который написал множество книг, но на них не замыкался, и потому у него была интересная жизнь. А всех остальных надо сравнивать с Диккенсом. Таким образом, на Ричарда Йейтса можно отвести страниц триста – быть может, триста пятнадцать, но не больше. Сейчас я на сто девяносто четвертой странице и собираюсь читать дальше, поскольку книга написана с теплотой, да и сплетен там хватает. Но на странице сорок восемь я обнаружил сведения о том, где именно ученики школы Йейтса покупали предметы мужского туалета; по моему частному мнению, без этого можно было обойтись.