Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

к Японии; не-индустриализация интересует его столь же мало, как Шумпетера (кстати, в отличие от Макса Вебера, к которому Шумпетер в остальном очень близок)[18].

Многообразие теорий, возникших с момента появления в 1776 году новаторского «Исследования о природе и причинах богатства народов» Адама Смита, отражает комплексность проблем, но равно требует и подвести трезвый итог, как это делает Патрик О’Брайан в 1998 году: «Почти три десятилетия эмпирических исследований и размышлений череды лучших умов в исторических и социальных науках не привели ни к какой общей теории индустриализации»[19]. Как экономист О’Брайан сожалеет об этом, но как историка его это не слишком огорчает: какая общая концепция может охватить все многообразие явлений прошлого и при этом сохранить стройность и элегантность хорошей теории?

Британская промышленная революция

Рост валового внутреннего продукта на 8 процентов в год, подобный тому, какой переживал Китай в начале 2000‑х годов (рост в индустриальных странах после 1950 года в долгосрочных средних показателях составлял около 3 процентов), был в Европе XIX века совершенно невообразим. Поскольку китайский рост прежде всего обеспечивает промышленность и лишь во вторую очередь «постиндустриальные» секторы сферы услуг и телекоммуникаций, промышленная революция продолжается в этом смысле еще более активно до сих пор. Никогда еще промышленность не была настолько революционной, как теперь. Однако это не то понятие «промышленная революция», которое используют историки[20]. В их интерпретации речь идет о всестороннем процессе экономической трансформации, который протекал в 1750–1850 годах (сдвиг на десятилетие раньше или позже некритичен) на острове Великобритания (не в Ирландии). Все остальное следует называть «индустриализацией», определяя ее для начала по формальным критериям как продолжающийся несколько десятилетий рост реального валового внутреннего продукта (output) на душу населения в рамках национальной экономики более чем на 1,5 процента в год. В идеальном случае с этим должно быть связано соответствующее этому росту или превышающее его увеличение реальных доходов населения[21]. Такой рост является результатом нового энергетического режима, при котором для материального производства осваиваются ископаемые источники энергии и оптимизируется использование уже имеющихся. Характерно также, что в организации производства механизированное крупное предприятие – фабрика – если и не вытесняет все прочие формы, то достигает доминирующего положения. Индустриализация чаще всего имеет «капиталистический» характер – но не обязательно: в XX веке некоторые «социалистические» страны на протяжении определенного периода вполне успешно проводили свою индустриализацию. Было бы также преувеличением говорить, что индустриализация затрагивает все отрасли национальной экономики. Сейчас это разумеется само собой, однако в XIX веке такого не происходило практически никогда. Нигде в мире в это время не было полностью модернизированных «индустриальных» обществ. Наряду с США, Великобританией и Германией лишь для немногих прочих стран термин «индустриальное общество» мог быть применен хотя бы отчасти корректно. Однако значительные промышленные комплексы и определенные признаки индустриально мотивированного роста имелись в то время уже и в преимущественно аграрных обществах, таких как Индия, Китай, Россия или Испания. Значит, стоит говорить об индустриализации и в тех случаях, когда этот процесс затрагивает лишь некоторые секторы и/или регионы.

Не все пути к богатству наций ведут через промышленность. Явно благополучные в экономическом смысле государства – Нидерланды, Дания, Австралия, Канада, Аргентина – были схожи с высокоразвитыми в промышленном отношении странами в том, что и те и другие использовали во всех сферах производства и на транспорте новые технологи, а в конце XIX века уже около половины всех занятых были задействованы вне аграрной сферы. В то же время было бы напрасно искать тут «промышленные районы». Не каждый военный аппарат опирался на промышленную базу, которая могла поддерживать его в течение длительного периода и одновременно удовлетворять основные потребности гражданской жизни. В глобальной перспективе важно установить иерархию аспектов. Основной экономический факт модерной эпохи – это не экономический рост сам по себе, но общее улучшение условий жизни в мире (видимое, например, в ожидаемой продолжительности жизни) наряду с усиливающимся разрывом крайних показателей бедности и богатства в контексте различных регионов мира.

Промышленная революция произошла в Англии. Только там имелось особое сочетание предпосылок, которое сделало возможным новый уровень продуктивности экономики. Легко можно назвать важнейшие задействованные здесь факторы: наличие крупной национальной, не разделенной таможенными границами экономической области; внутренний мир в стране начиная с XVII века; выгодное географическое положение для дешевой логистики, особенно каботажного плавания; высокоразвитая традиция тонкой механики и производства инструментов; обширная колониальная торговля, которая облегчала доставку сырья и обеспечивала рынки сбыта; необыкновенно продуктивное сельское хозяйство, которое могло себе позволить высвободить рабочие руки; заинтересованность в новшествах (improvement) среди большой части общественной элиты – а в ограниченных кругах даже исключительное предпринимательское сознание, прежде всего среди религиозных диссидентов[22].

В сравнении с другими странами из этого длинного списка можно выбрать в качестве особо важных три пункта.

Во-первых, в результате роста экономики в течение всего XVIII века в Англии необыкновенно вырос внутренний спрос на товары «не повседневного обихода», то есть попадавшие в средний разряд между элементарным удовлетворением жизненных потребностей и исключительной роскошью. Постепенно формировавшиеся средние классы стали основой потребления, которое в отличие от континентальной Европы не ограничивалось аристократией и верхушками торговцев. Французским наблюдателям перемен на Британских островах особенно бросалось в глаза, что в отличие от Франции в Великобритании уже существовало нечто похожее на массовый рынок промышленных товаров[23].

Во-вторых, Великобритания к началу XVIII века была больше, чем любая другая европейская страна, и даже интенсивнее Нидерландов вовлечена в заморскую торговлю. Важными покупателями промышленных товаров с Британских островов, собственный рынок которых не мог стать исключительным потребителем для постоянно растущей промышленности, стали прежде всего тринадцать колоний в Северной Америке. С другой стороны, британские позиции в глобальной торговле и мореплавании, как колониальной, так и неколониальной, обеспечивали доступ к такому важнейшему сырью, как хлопок, который вначале производился на островах Вест-Индии, а затем до середины XIX века стал выращиваться в выгодных условиях на освоенных землях в южных штатах США преимущественно обращенными в рабство африканцами. Такая торговля была не решающей причиной промышленной революции, но важным дополнительным фактором, без которого технологические инновации никогда не смогли бы в полной мере оказать воздействие на экономику. В закрытой «национал-экономической» системе побуждающие импульсы для промышленной революции обошлись бы намного дороже. В XIX веке Великобритания сменила свою роль «мастерской мира» на роль главного организатора и перевалочного пункта торговли сырьем и полуфабрикатами, которые требовались для индустриализации на европейском континенте. Эта посредническая позиция также уходила корнями в раннее Новое время. Такого рода взаимосвязи еще нуждаются в более точных исследованиях. Но несомненно, что объяснить промышленную революцию