Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

этике мировых религий. Другие меняют перспективу на контрфактическую, занимаются поисками схожих предпосылок прежде всего в Китае, чтобы спросить затем, почему там не случилось прорыва к новому уровню продуктивности экономики[6]. Если там действительно существовали предпосылки, схожие с Европой, то следует выяснить, почему ими не воспользовались.

Четвертое. Каноническая версия индустриализации следует за Уолтом У. Ростоу в том, что одна за другой национальные экономики достигали точки взлета, порога отрыва, начиная с которого та или иная экономика двигалась далее в фазе стабильной, нацеленной в будущее траектории «саморазвивающегося» роста. Таким образом, мы получаем ряд цезур, которые обозначают для различных стран начало их экономического модерна. Это представление в основных своих чертах все еще применимо. Менее востребованным оказалось утверждение Ростоу, что стандартная модель индустриализации повторялась исходя из внутренней логики в разное время от страны к стране. Против этого говорит то, что ускорение экономической динамики черпалось всегда как из специфических внутренних (эндогенных), так и из внешних (экзогенных) источников. Проблема в том, чтобы установить для каждого случая правильное соотношение в этой смеси. Поскольку нет ни одного случая не-английской, то есть догоняющей индустриализации, в которой хотя бы минимально не был задействован трансфер технологий, транснациональные связи в экономической истории присутствуют всегда. Уже в начале XIX века Великобритания была наводнена шпионами – охотниками за технологиями из Европы и США. Многое говорит о том, что отсутствие массовой индустриализации, во всяком случае до 1914 года, в таких странах, как Индия, Китай, Османская империя или Мексика, в значительной степени объясняется отсутствием политических и культурных предпосылок для успешного трансфера технологий. Только с адаптацией новых познаний в производстве и менеджменте можно было модернизировать высокоразвитые текстильные традиции в этих странах, как случилось до того с ремеслами во Франции[7]. Отдельные региональные, а иногда и национальные процессы индустриализации отличаются друг от друга степенью своей автономности. На одном конце спектра – внедрение исключительно иностранным капиталом промышленных форм производства, не выходящее за пределы небольших анклавов. На другом – успешно реализованная опция всесторонней индустриализации всей национальной экономики в целом под местным руководством и с минимальным колониальным участием. В XIX веке это произошло только в Японии, если не считать Северную Атлантику.

Классические теории индустриализации

Современные дебаты среди специалистов не могут скрыть тот факт, что за последние три десятилетия к старым, или классическим, теориям индустриализации ничего принципиально нового не прибавилось. Все эти теории едины в том, что индустриализация рассматривается как часть масштабных общественно-экономических перемен.

Карл Маркс и марксисты (с 1867 года): индустриализация как переход от феодализма к капитализму через накопление и концентрацию капитала, фабричную организацию производства и создание производственных отношений, которые основаны на свободном наемном труде и присвоении прибавочного продукта этого труда владельцами производительных сил, – позднее дополнено теорией о переходе конкурентного капитализма в монополистический (или организованный) капитализм[8].

Николай Кондратьев (1925) и Йозеф А. Шумпетер (1922–1939): индустриализация как циклично структурированный процесс роста капиталистического мирового хозяйства с меняющимися приоритетными отраслями, развивающийся на базе предшествующих процессов[9].

Карл Поланьи (1944): индустриализация как часть масштабной «великой трансформации»: отграничение развивающейся автономной рыночной сферы от привязки обмена к социальному контексту экономики, направленной на удовлетворение потребностей, и в целом преодоление зависимости экономики от внешних общественных, культурных и политических условий[10].

Уолт Р. Ростоу (1960): индустриализация как неодновременное, но всеобщее прохождение пяти стадий, важнейшая из которых – стадия взлета: начало длительного, по экспоненте, роста, который, однако, не обязательно должен быть связан с определенной качественной перестройкой общества – и, таким образом, системно нейтрален или минимально обусловлен контекстом[11].

Александр Гершенкрон (1962): индустриализация как преодоление препятствий отстающими с учетом преимуществ подражания и с формированием специфических национальных форм и путей развития: разнообразие в рамках в целом единообразного глобального процесса[12].

Пауль Байрох (1963): индустриализация как продолжение предыдущей сельскохозяйственной революции и следующее за ней постепенное глобальное распространение форм индустриальной экономики при маргинализации прочих, неиндустриализованных экономик[13].

Дэвид С. Ландес (1969): индустриализация как вызванный к жизни сочетанием технологических инноваций и растущего спроса процесс экономического роста, который привел во второй половине XIX века от подражания стране-первопроходцу Великобритании на континенте к общеевропейской модели развития[14].

Дуглас Норт и Роберт Пол Томас (1973): индустриализация как побочный продукт формировавшейся в Европе на протяжении столетий институциональной рамочной системы, которая гарантировала личные права на владение и, таким образом, эффективное использование ресурсов[15].

Не у всех этих теорий постановка вопроса одна и та же, не все они используют и понятие промышленной революции[16]. Объединяет же их (за исключением Норта/Томаса) примерная хронология, где эпоха с 1750 по 1850 год составляет приблизительные рамки великого перехода. Одни подчеркивают глубину и драматизм разрыва (Маркс, Поланьи, Ростоу, Ландес) – их теории можно назвать «горячими». Другие остаются «холодными», видя долгую предысторию и скорее постепенный переходный период (Шумпетер, Байрох, Норт/Томас). Исходная ситуация накануне перемен характеризуется по-разному: феодальный способ производства, аграрное общество, традиционное общество, домодерность. Соответственно, различным образом видится и конечная фаза: капитализм как таковой, промышленный капитализм, научно-индустриальный мир, или, как у Карла Поланьи, которого сама индустрия интересовала меньше, чем механизмы регулирования в обществе, власть рынка.

Наконец, теории отличны и в том, в какой степени их создатели в реальности применяют их в глобальном масштабе. Теоретики при этом обычно позволяют себе больше, чем историки. Маркс ожидал нивелирующего прогрессивного развития в различных частях мира от революционного разложения феодализма промышленным капитализмом – и лишь в поздние годы он упоминал о возможном азиатском особом пути («азиатский способ производства»). Среди новых теоретиков Ростоу, Байрох и Гершенкрон в наибольшей степени были готовы высказываться по поводу Азии. Ростоу, впрочем, делал это очень схематично, мало интересуясь структурными особенностями национальных путей развития. Далеко не всех теоретиков занимал вопрос дихотомий: почему Запад развивался динамично, а Восток якобы остался статичным, или, иначе говоря, «почему Европа?» – тема, постоянно остававшаяся в центре обсуждений начиная с позднего Просвещения и Гегеля. Лишь Норт/Томас (скорее имплицитно) и прежде всего Ландес, особенно в его поздних трудах, считают эту проблему центральной[17]. Байрох не рассматривает отдельные, закрытые друг от друга и сравнимые на манер монад цивилизации, а подробно исследует, вслед за Фернаном Броделем, взаимодействия между экономиками – взаимодействия, которые он проблематизирует для XIX и XX веков как «недоразвитость». В отличие от Ростоу, Байрох в те же годы не предполагает, что весь мир в конечном итоге будет развиваться по одному и тому же сценарию, но скорее подчеркивает отличия. Гершенкрон не испытывает проблем с применением своей модели догоняющей компенсации отсталости