Морфоз. Повесть белой лилии - Наталья Алмазова

Я замолчал. Мигель более не задавал мне вопросов, но я чувствовал его взгляд. В устремлённых на меня светлых внимательных глазах было куда больше, чем в любом произнесённом слове. За окном, пробиваясь сквозь скатанный войлок густых туч, едва брезжил мерклый рассвет, предвосхищая новый день.

Не оборачиваясь, я изрёк, обращаясь к юноше, так неосмотрительно разменявшему ночные грёзы на мои отстранённые чудаческие речи: «Ты устал. Отдохни». Я знал, что этот упрямый молодой человек вряд ли согласится по доброй воле отправиться в царство снов, зная, сколь зыбко само моё присутствие, и что в каждый момент я могу исчезнуть на неопределённое время, оказавшись где-то ещё. А ему придётся ждать. Жизнь ведь так коротка. Зато длинна вечность, из жизней состоящая.

Не слушая возражений Мигеля, я продолжил смотреть сквозь стекло и своё отражение в нём на сгорающую в неоновом пламени ночь и далёкие всполохи зарницы. Фраза моего ученика оборвалась на полуслове. В бессилии склонившись лбом на скрещенные на столешнице запястья, юноша уснул. Я решил, что так для него будет лучше. Порой мне тоже хотелось уснуть, обхватив колени своими холодными руками, закрыть глаза и падать, падать в неохватную бездну обрывков воспоминаний и событий, которые никогда не происходили. Забыться. Увидеть в садах Морфея то, о чём я даже не смел мечтать, мечтать не умея. И поверить в это…

Но подобные мне никогда не спят. Ныне я о том жалел.

Глава II

Пепел тайны

…За хрупкой стеклянною мембраной пульсировала жизнь. Она то шумно вздыхала в шелесте шин и пререкающихся гудках автомобилей, то тихо замирала ветром в красочных, но омертвевших листьях придорожных клёнов. Я вспоминал. И сквозь меловую завесу веков беспамятства начинали проступать знакомые образы, будто в густом тумане вдруг проявлялись очертания, порой возникающие из дымки внезапно, когда приближаешься к ним вплотную.

…Знакомый узор рассыпанных в бездонных глубинах небосвода светил, сплетающийся в галактики. Врата Храма. Лицо Учителя. Святая святых. И… бесконечно долгая, безысходная тьма саркофага.

Всему, что ранее было знакомо мне, всему, что прежде не имело названий, я дал имена, отождествляя с предметами Земли, проводя параллели и угадывая отдалённое сходство. Я научился оперировать образами и понятиями людей, вживаясь в их систему восприятия, и уже не мог с уверенностью ответить, какому из миров принадлежу.

Моя планета, на которой располагалась Цитадель, её лишённое жизни погасшее солнце и пустынный ландшафт, морионово-чёрные[9] стены Храма, испещрённые причудливыми арабесками – все эти образы восставали предо мною исполинами, пробуждающимися от оцепенения беспамятства. Я гнал их прочь, немеющею рукою царапая своё отражение в бесстрастной глади окна. Я знал, что рано или поздно придётся вспомнить и то событие, по вине которого я оказался здесь. Это не давало мне покоя. Я приложил немало усилий, чтобы сокрыть от самого себя своё прошлое и погребённые под пеплом его тайны. Но никакие печати не в силах были выстоять пред ликом воскресающей истины. Доходя до безумия, я даже надеялся, что Они придут за мной раньше, чем я успею прочесть криптограмму в собственной душе. Да, теперь я знал, что такое страх – человечность вросла в моё существо подобно раффлезии[10], что хищными своими корнями-гаусториями опутала сознание и пронизала тонкие оболочки моего духа. Но Они… Они были больше, чем страх. Сustodes Veritatem – Хранители Истины. Бдительные, беспристрастные Стражи.

…Когда я вновь увидел Мигеля, спустя несколько дней, что я провел, скитаясь по безлюдным улицам и паркам осеннего города и предаваясь безмолвному созерцанию, я рассказал ему о своих кошмарах. Для меня беспокойство и страх являлись новой, неизведанной областью, и я счёл нужным поделиться этими ощущениями с тем, кто имел больше опыта в данной сфере, а отнюдь не из желания разделить свои опасения. Я не надеялся на сочувствие и не нуждался в утешении. Мне просто необходимо было идентифицировать этот массив чужеродных данных, спонтанно возникший в моей безукоризненной духовной организации. Вот и всё. К тому же, мой ученик весьма кстати спросил меня, есть ли в мире хоть одна вещь, которой бы я боялся. И я ответил, рассказав ему, пожалуй, о самых прекрасных и величественных созданиях среди нас – Хранителях.

«…Когда-то я мог считать их своими братьями: взаимосвязь меж всеми нами так тонка, что я способен провести аналогию лишь с кровными узами между людьми.

Хранители же – Перворожденные – достигшие вершины духовного мастерства ранее всех прочих Сотворённых. Это изумительные существа, не допускающие ошибок и искореняющие любые сбои. Мне не хотелось бы, чтоб они видели меня таким. Я дисфункционален. Словно человек, подвергшийся деструктивному воздействию, к примеру, облучению мощным ионизирующим излучением. К тому же, я сбежал, выкрав собственное тело из изолятора – саркофага. Это серьёзный проступок. И глупый. Я должен был остаться, приняв свою участь как логичный исход. Но проявил малодушие. Я понимаю, что осуждать за то Хранители меня не станут: они – последователи безукоризненной Закономерности, лишённые даже зачатков чувствований низшего плана. Всё их поступки – неизбежность. Ни презрения, ни жалости не испытают они к такому слабовольному ничтожеству, как я. Лишь бесстрастно обратят мою душу в прах, завещав осколки Зыби – Пустоте. В её объятиях у меня уже не будет самосознания. И вообще ничего не будет. А я…

Я хотел бы умереть. Умереть, Мигель, да! Как умирают люди. Ваш Демиург одарил вас бесценным качеством – неуничтожимостью вашей глубинной Индивидуальности. Другими словами, посмертно ваше высшее «Я» всё же продолжает объективно существовать. Вы можете вспомнить любое из пройденных воплощений и вернуться в него, или же единовременно прожить эпизоды сразу нескольких воплощений. Время становится категорией относительной за гранью, и Вечность – это длящийся момент настоящего. Вы способны быть любым аспектом своего «Я» каждый миг. Вы зовёте это качество бессмертием духа, который продолжает свой путь и после разрушения материального носителя – физической смерти. А мы – мы никогда не умираем.

Ты знаешь, наши тела не имеют срока службы: другими словами, они существуют как более плотные оболочки наших душ. И составляют единое целое с нашим личностным самосознанием. Нам не нужно менять роли и качества, как вам, следуя по этапам духовного анагенеза[11]. Вы совершенствуете и утончаете чувства, перерождаясь, делаете ваши устремления более возвышенными, познаёте Первопричину посредством шлифования своего отношения к ней до кристальности. Вы зовёте Ваш путь постижения путём Сердца. Мы иные. Мы лишены субъективной оценки изучаемых нами явлений. Беспристрастные и гармоничные, наши действия подчинены Закономерности. Наше мышление – совершеннейшее воплощение логики и указаний Творца. В нас отсутствуют чувственные категории восприятия. И нет ни возможности, ни желания выйти «за рамки». Мы – совершенные дети совершенного Создателя. Мы отражаем свет центрального солнца без искажений, в то время как вы… преломляете его через призму собственного чувственно-ментального восприятия действительности».

Я умолк. Дождь что-то тихо прошептал поникшей жёлто-бурой листве старого дуба, запутавшись в его раскидистых ветвях. Собственная спонтанная исповедь опустошила меня. И ощущение внутреннего вакуума было таким глубоким, что мне почудилось, будто бы я одной ногою уже касаюсь Зыби.

Внимательные голубые глаза юноши, чутко слушавшего меня всё это время, неотрывно следили за изменениями в моём лице, в то время как сам я наблюдал за догорающей в медном зареве листьев осенью. Каждое слово меняло меня. Каждый обрывок воспоминания, воскресающий из пепла, оставлял след. Я не приглашал чувства в свой внутренний мир, и, тем не менее, бесцеремонно явившись, они принялись модернизировать старые обжитые интерьеры моей души на свой лад. Как ни пытался я выставить непрошенных гостей за дверь, мне это не удавалось. Я опасался, что однажды заплутаю безвозвратно в собственном перестроенном доме.

«С вами всё в порядке, Учитель?» Я вздрогнул, единовременно с тем озадачившись, почему Мигеля это вообще должно волновать. Я ведь просто подборка знаний, некогда рассортированных по алфавиту, но ныне спутанных. И ничего кроме. Зачем он спрашивает обо мне самом? Прежде я мало о себе рассказывал своему ученику, больше говоря о духовных законах и иерархиях его мира, открывая те сокровенные тайны, что этот сообразительный юноша так долго искал в непроглядной чащобе эзотерических учений и одряхлевших религий. Приподнимая завесу Изиды, я позволял ему видеть фрески вечности, но под тем углом зрения, к которому была расположена его душа. Однако последние несколько встреч Мигель стал задавать мне вопросы обо мне же. Это слегка удивляло и настораживало: я никак не мог взять в толк, к чему ему лишние и бесполезные сведения? Но лгать я не умел. Я ещё не научился этому весьма полезному свойству и потому отвечал как есть. Discipulus meus тревожился обо мне. Его участливое беспокойство ввергало меня в недоумение. Впрочем, я списывал всё это лишь на заботу об источнике данных: мой ученик очень бережно относился к старинным книгам и рукописям, которыми владел. Иногда мне казалось, что я для него – одна из таких вот редких и занимательных книг, нуждающихся в должном обращении и аккуратном пользовании. Потому молодого мага и волновало то, что порой я исчезал на недели, и даже месяцы. А затем без предупреждения появлялся вновь. Хотя я даже не покидал этого города: по нескольку дней к ряду я мог провести на одной из пустынных крыш, внимая шелесту дождя и пению ветра, или же прислушиваясь к людским голосам, читая в их интонациях надежды, мечтания, чувства… С рвением обречённого пытаясь постичь божественную Тайну бессмертных духом.