Мертвые повелевают - Висенте Бласко-Ибаньес

Между портретами славныхъ Фебреровъ виднѣлось нѣсколько женскихъ. Это были сеньоры, въ другихъ платьяхъ, во все полотно, похожія на женщинъ, которыхъ рисовалъ Веласкесъ. Одна изъ нихъ, съ хрупкимъ бюстомъ, высовывывавшимся изъ цвѣтного, бархатнаго колокола ея юбокъ, съ остроконечнымъ, блѣднымъ лицомъ, съ безцвѣтной перевязью среди локоноьъ и буклей, – знаменитая въ роду, прозванная гречанкой за ея знаніе греческаго языка. Ея дядя, братъ Эспиридіонъ Фебреръ, доминиканской пріоръ, великій свѣточъ своей эпохи, былъ ея учителемъ, и гречанка умѣла писать на своемъ языкѣ восточнымъ пріятелямъ – купцамъ, еще поддерживавшимъ съ Майоркой слабыя сношенія.

Взглядъ Хаиме упалъ черезъ нѣсколько полотенъ дальше (разстояніе равное цѣлому вѣку), на портретъ другой знаменитой въ роду женщины. Дѣвушка въ бѣломъ парикѣ; одѣта какъ взрослая женщина; въ юбкѣ со складками, въ фижмахъ, по модѣ ХѴІII стол. Она стояла у стола, рядомъ съ португалькой вазой цвѣтовъ. и въ безкровной правой рукѣ держала розу, подобную томату, смотрѣла на нее глазками фарфоровой куклы. Ее прозвали римлянкой. Надпись къ портрету говорила, въ витіеватомъ стилѣ эпохи, объ ея умѣ, объ ея познаніяхъ, и оплакивала ея смерть въ одиннадцатилѣтнемъ возрастѣ. Женщины являлись какъ бы сухими побѣгами на мужественномъ стволѣ Фебреровъ, воителей, полныхъ избытка жизни. Ученость быстро отцвѣтала въ роду моряковъ и воиновъ, какъ растеніе, случайно выросшее въ чужомъ климатѣ.

Размышляя объ истекшей ночй и о поѣздкѣ въ Вальдемосу, Хаиме оставался въ пріемной залѣ и созерцалъ портреты предковъ. Сколько славы и сколько пыли! Вотъ уже лѣтъ двадцать сострадательная тряпка не прогуливалась по славному роду, не придавала ему нѣсколько болѣе благообразной внѣшности. Отдаленные предки и знаменитыя битвы покрыты паутиной. Какъ! Кредиторы не хотѣли пріобрѣсть этоть музей славы, ссылаясь на то, что картины плохи! Нельзя передать этихъ воспоминаній богачамъ, жаждущимъ создать себѣ славную родословную!

Хаиме прошелъ пріемную и направился въ помѣщеніе противоположнаго крыла. Комнаты съ болѣе низкммъ потолкомъ; надъ ними имѣлся второй этажъ, гдѣ нѣкогда жилъ дѣдъ Фебрера; Сравнительно новая обстановка, старая мебель въ стилѣ Имперіи, на стѣнахъ раскрашенныя эстампы романтическаго періода, изображавшія злоключенія Атала, любовь Матильды и подвиги Эрнана Кортеса. На пузатыхъ комодахъ – многоцвѣтныя изображенія святыхъ и распятіе изъ слоновой кости, между пыльными цвѣтами изъ матеріи, подъ стеклянными колпаками. Коллекція самострѣловъ, стрѣлъ и ножей напоминали о Фебрерѣ капитанѣ королевскаго корвета, совершившемъ кругосвѣтное путешествіе въ концѣ XѴШ вѣка Пурпурныя раковины, огромныя морскія улитки, начиненныя жемчугомъ, украшали столы.

Направляясь по корридору къ кухнѣ, Хаиме прошелъ мимо часовни, съ одной стороны, запертой уже много лѣтъ, и, съ другой стороны, прямо кх двери архива, большой комнаты, окна которой выходили въ садъ, въ которой, по возвращеніи изъ своихъ путешествій, онъ провелъ много вечеровъ, перебирая акты, хранимые за мѣдными рѣшетками старинныхъ шкаповъ.

Онъ явился въ кухню, громадное помѣщеніе, гдѣ когда-то приготовлялись знаменитые пиршества Фебреровъ, окруженныхъ паразитами, гостепріимныхъ по отношенію ко всѣмъ друзьямъ, пріѣзжавшимъ на островъ. Мадò Антонія казалась маленькой въ этомъ безконечномъ помѣщеніи съ высокими потолками, у большой трубы очага, способнаго поглотить громадную кучу древесныхъ стволовъ и поджаривать одновременно рядъ блюдъ. Скамейки хлѣбныхъ печей могли – бы сослужить службу цѣлой общинѣ. Чистота помѣщенія свидѣтельствовала, чго имъ не пользовались. На большихъ стѣнныхъ крюкахъ отсутствовала мѣдная посуда, нѣкогда составлявшая блескъ этой монастырской кухни. Старуха – служанка готовила въ маленькой печкѣ, возлѣ квашни, гдѣ мѣсила хлѣбъ.

Хаиме, крикнувъ, предупредилъ мадò Антонію о своемъ присутствіи и вышелъ въ сосѣднюю комнату, небольшую столовую, которой пользовались послѣдніе Фебреры, нѣсколько обѣднѣвшіе: они бѣжали изъ великолѣпной залы, мѣста былыхъ пиршествъ.

И здѣсь замѣчались слѣды бѣдственнаго положенія. Широкій столъ былъ покрытъ потрескавшейся клеенкой сомнительной чистоты. Поставцы были почти были пусты. Старинная полуфорфоровая посуда разбилась; ее замѣнили блюдами и кружками грубаго издѣлія. Два открытыя въ глубинѣ комнаты окна обрамляли обрывки моря, темно – синяго, неспокойнаго, трепетавшаго подъ пламенемъ солнца. Около оконъ задумчиво раскачивались вѣтви пальмы. Вдали на горизонтѣ вырисовывались бѣлыя крылья шхуны, двигавшейся къ Пальмѣ, медленно, какъ усталая чайка.

Вошла мадò Антонія, поставила на столъ чашку кофе съ молокомъ, отъ которой подымался паръ, и большой кусокъ хлѣба, намазанный масломъ. Хаиме съ жадностью набросился на завтракъ и, жуя хлѣбъ, сдѣлалъ недовольный жестъ. Мадò согласилась кивкомъ головы и принялась говорить на своемъ майоркскомъ нарѣчіи.

Очень жесткій, правда?.. Этого хлѣба нельзя сравнить съ булками, которыя сеньоръ кушалъ въ казино. Но вина – не ея. Она хотѣла замѣсить днемъ раньше, да не было муки, и она ожидала, что мужикъ Сона Фебреръ внесетъ плату. Неблагодарный, забывчивый народъ!

Старуха – служанка подчеркивала свое презрѣніе къ мужику – земледѣльцу Сона Фебрера, помѣстья, послѣдней опоры дома. Крестьянинъ всѣмъ обязанъ былъ благосклонности рода и теперь, въ трудныя минуты, забывалъ своихъ господъ.

Хаиме продолжалъ жевать, думая о Сонѣ Фебрерѣ. И оно не принадлежало ему, хоть онъ и воабражалъ; себя его владѣльцемъ. Это имѣніе, расположенное въ центре острова – лучшая доля наслѣдія предковъ – онъ заложилъ, и съ минуты на минуту могъ его потерять. Небольшая рента, установленная традиціей, помогала ему единственво выплачивать часть процентгвъ по займу, при чемъ остальныя суммы долга наростали. Оставались aldeshalas, спеціальные взносы, которые, согласно древнимъ м, крестьянинъ долженъ былъ дѣлать. Этими взносами существовали онъ и мадò Антонія, затерянные въ огромномъ домѣ, могущемъ помѣстить подъ своею кровлей цѣлое племя. На Рождествѣ и на Пасхѣ Ханме получалъ пару ягнятъ и дюжину домашней птицы, осенью – двухъ откормленныхъ на убой свиней; а ежемѣсячно яйцы, извсѣтн: ое количество муки и разные фрукты, смотря по сезону. Благодаря aldohalas, часть ихъ потреблялась въ домѣ, часть продавалась служанкой – Хаиме, и мадò Антонія получали возможность жить въ уединенномъ дворцѣ, укрываясь отъ любопытства толпы, какъ потерпѣвшіе кораблекрушеніе на пустынномъ островѣ. Съ каждымъ разомъ размѣры особыхъ приношеній сокращались. Крестьянинъ, съ мужицкимъ эгоизмомъ, избѣгающемъ бѣды, все не. охотнѣе исполнялъ свои обязательства. Онъ зналъ, что владѣлецъ майората не являлея уже истиннымъ. хозяиномъ Сона Фебреръ, и чаето, пріѣзжая въ городъ со своими подарками, онъ крутилъ по дорогѣ и завозилъ ихъ кредиторамъ, страшнымъ людямъ, которыхъ ему хотѣлось умилостивить.

Печально смотрѣлъ Хаиме на служанку, продолжавшую стоять передъ нимъ. Она была когда-то крестьянкой и сохранила мѣстный костюмъ: темную юбку съ двойнымъ рядомъ пуговицъ на рукавахъ, свѣтлую, полосатую кофту, на головѣ платокъ, бѣлую вуаль, прилегавшую къ шеѣ и груди; изъ – подъ вуали выбивалась толстая коса (фальшивая, очень черная), перевязанная въ концѣ широкими бархатными бантиками

– Нужда, мадò Антонія – заговорилъ сеньоръ на томъ же нарѣчіи. – Всѣ бѣгутъ отъ бѣдныхъ, и въ одинъ прекрасный день, если бродяга не принесетъ, что долженъ, намъ останется только съѣсть другъ друга, какъ потерпѣвшимъ кораблекрушеніе.

Старуха улыбнулась: сеньоръ постоянно веселъ. Онъ – живой портретъ своего дѣдушки дона Горасіо, вѣчно серьезнаго, съ лицомъ, внушавшимъ страхъ, но какого шутника!..

– Это должно кончиться, – продолжалъ Хаиме, не обращая вниманія на веселый тонъ служанки. – Это кончится сегодня: я рѣшилъ… Узнай мад о. Теперь же я женюсь.

Служанка набожно скрестила руки, выражая саое изумленіе, и подняла глаза кверху, Святѣйшій Христосъ de la Sangre! Пора… Слѣдовало бы сдѣлать это раньше, и тогда иное получилось бы положеніе. Въ ней проснулось любопытство: съ жадностью крестьянки она спросила:

– Богата?

Утвердительный жестъ сеньора ее не удивилъ. Непремѣнно должна быть богатой. Только женщина съ большимъ состояніемъ могла расчитывать на бракъ съ послѣднимъ изъ Фебреровъ, которые были самыми знаменитыми людьми на островѣ, а, значитъ, и въ цѣломъ мірѣ. Бѣдная мадò подумала о своей кухнѣ, силой воображенія мгновенно украсила ее блистающей, словно золото, мѣдной посудой: всѣ печи затоплены, масса дѣвушекъ съ засученными рукавами, откинутыми rebocillo, развѣвающимися косами, и она посрединѣ, сидитъ въ креслѣ, отдаетъ приказанія, вдыхаетъ въ себя легкій восхитительный паръ, подымающійся изъ кастрюль.

– Молодая! – утвердительнымъ тономъ произнесла старуха, желая заполучить отъ сеньора болѣе подробныя свѣдѣнія.