Голубая комната - Жорж Сименон

Дорога пересекала поля, засеянные две недели назад, виноградники, луга, на которых паслись коровы местной породы — пестрые с черными мордами.

Сен-Северин был в трех километрах езды и представлял из себя лишь небольшую улочку и несколько ферм, разбросанных вокруг. Затем справа начинался лесок, названный рощей Сарель, по имени хутора, который находился за ней.

Именно здесь, в нескольких метрах от неасфальтированной дороги, все и началось в сентябре прошлого года.

— Расскажите мне о начале вашего романа…

Тот же вопрос ему задавали и в начале расследования — жандарм из Триана, лейтенант, инспектор криминальной полиции Пуатье, затем судья Дьем, худой психиатр, его адвокат г-н Демарье, и, уже под конец, Председатель Суда присяжных.

Одни и те же слова звучали неделями, месяцами, произносимые разными голосами, в различной обстановке, а тем временем проходили весна, лето, осень.

— С самого начала? Мы были знакомы с трех лет, потому что жили в одной деревне и ходили в одну школу, потом вместе принимали первое причастие…

— Я говорю о ваших сексуальных отношениях с мадам Депьер. Они были и до того?

— До чего?

— До того, как она вышла замуж за вашего друга.

— Николя не был моим другом.

— Допустим, вашим приятелем, или, если хотите, однокашником. В то время ее фамилия была Формье и она жила в Замке со своей матерью.

Это не был настоящий замок. Когда-то он действительно стоял здесь, прямо напротив церкви, однако с тех времен сохранилась лишь часть служб. Но вот уже полтора века спустя после Революции это место все еще продолжали величать «Замком».

— Приходилось ли вам до ее замужества…

— Нет, господин судья.

— Не было даже легкого флирта? Вы с ней не целовались?

— Мне даже не приходило это в голову.

— Почему?

Он чуть было не ответил: «Уж больно она была здоровая».

И это было бы правдой. Эта крупная бесстрастная девушка, напоминавшая ему статую, никогда не ассоциировалась в его сознании с любовными отношениями.

К тому же она была мадемуазель Формье, дочь доктора Формье, умершего в немецком плену. Достаточно ли было этого объяснения? Впрочем, другого у него не было. Они просто принадлежали к разным кругам, вот и все.

Когда с ранцами за плечами они выходили из ворот школы, ей оставалось только перейти через двор, чтобы вернуться в свой дом в самом центре деревни, тогда как ему с двумя товарищами надо было пройти по дороге Буасель до моста через Орно, где был хутор, состоявший из трех хозяйств.

— Когда, четыре года назад, вы вернулись в Сен-Жюстен, будучи уже супругом и отцом семейства, и построили здесь дом, вы не возобновили знакомство с нею?

— Она вышла замуж за Николя и держала вместе с ним бакалейную лавку. Мне случалось заходить туда за покупками, но в основном моя жена…

— Теперь расскажите, как это началось.

Как раз на том самом месте, мимо которого он сейчас проезжал, на опушке рощи Сарель. Это не был ни день ярмарки в Триане, ни большой рыночный день. Большой рынок бывает по понедельникам, маленький — по пятницам. Он регулярно бывал там в поисках клиентов.

Николя не водил машину по причине своей болезни, и судья знал об этом. Поэтому Андре каждый четверг приезжала в Триан на своем «ситроене», чтобы сделать оптовые и мелкооптовые закупки.

Примерно через раз она оставалась в городе на весь день, чтобы успеть к парикмахеру.

— За эти четыре года вам часто приходилось с ней встречаться?

— Конечно, несколько раз. В Триане всегда можно встретить кого-то из Сен-Жюстена.

— Вы с ней заговаривали?

— Здоровался.

— Издалека?

— Когда как — издалека или вблизи.

— Между вами не было других контактов?

— Случалось, я спрашивал, как поживает ее муж или она сама.

— Не имея на нее никаких видов?

— Простите?

— Следствием установлено, что во время ваших разъездов, связанных с профессиональной деятельностью, у вас случались любовные приключения.

— С кем не бывает.

— Часто?

— Каждый раз, как представлялся случай.

— Среди прочих была и Франсуаза, служанка вашего брата?

— Один раз. Так, смеха ради. Это скорее была шутка.

— Что вы хотите этим сказать?

— Она поспорила со мной, не помню уже, по какому поводу, и однажды, когда я встретил ее на лестнице…

— Это произошло на лестнице?

— Да.

Почему на него смотрели то как на циничное чудовище, то как на образчик феноменальной наивности?

— Ни я, ни она не восприняли этого всерьез.

— Как бы то ни было, вы не продолжили с ней отношений?

— Нет, конечно.

— У вас никогда не возникало желания продолжить?

— Нет.

— Почему?

— Возможно, потому, что вскоре все началось с Андре.

— Служанка вашего брата не затаила на вас злобу?

— С какой стати?

Какой же разной кажется жизнь, когда просто живешь и когда разбираешь ее по косточкам после случившегося! От того что ему приписывали чувства, которых он не испытывал, Тони уже не мог отличить правды от вымысла и спрашивал себя, где граница между злом и добром.

Взять хотя бы эту встречу в сентябре! Скорее всего, в четверг, потому что Андре была в Триане. Вероятно, она задержалась у парикмахера или где-то еще, потому что возвращалась позднее обычного, когда уже стемнело.

Ему же пришлось изрядно выпить местного вина с клиентами. Он старался пить как можно меньше, но его ремесло не всегда позволяло отказаться от предложенного стаканчика.

Ему было легко и весело, как недавно в голубой комнате, когда он стоял голый перед зеркалом и вытирал кровь с губы.

Он только что зажег фары в сгущавшихся сумерках, когда увидел стоявший на обочине серый «ситроен» Андре, сама она стояла рядом, одетая во что-то светлое и махала рукой, чтобы он остановился.

Естественно, он притормозил.

— Тони, какое счастье, что ты ехал мимо!

Позже его спросят, словно это улика против него:

— Вы уже были на «ты»?

— Конечно, еще со школы.

— Продолжайте. Что отметил судья на отпечатанном на машинке листке бумага, лежащем перед ним?

— Она сказала: «Представляешь, оставила домкрат дома, потому что в машине мало места, и тут же спустило колесо… У тебя есть домкрат?»

Ему не нужно было снимать куртку, потому что было еще жарко, и он не носил ее. Он вспомнил, что на нем была рубашка с открытым воротом и короткими рукавами и голубые хлопчатобумажные брюки.

Что еще ему оставалось делать, как не поменять колесо?

— У тебя есть запаска?

Пока он работал, окончательно стемнело. Андре, стоя рядом, подавала ему инструменты.

— Ты опоздаешь к обеду.

— Знаешь, при моей работе это не редкость.

— Твоя жена ничего не говорит тебе?

— Она знает, что это не моя вина.

— Ты познакомился с ней в Париже?

— В Пуатье.

— Она из Пуатье?

— Из окрестной деревеньки. Она работала в городе.

— Ты любишь блондинок?

Жизель была блондинкой с тонкой прозрачной кожей, розовевшей при малейшем волнении.

— Не знаю. Никогда об этом не думал.

— Мне кажется, ты боишься брюнеток.

— Почему?

— Потому что в свое время ты перецеловал всех девушек в деревне, кроме меня.

— Я как-то не подумал об этом.

Он шутил, вытирая руки носовым платком.

— Хочешь попробовать сейчас?

Он удивленно посмотрел на нее, и едва удержался от вопроса «зачем?»

Ее почти не было видно в темноте.

— Хочешь? — повторила она голосом, который он едва узнал.

Он вспоминал красные габаритные огни машины, запах каштанов, потом вкус и запах губ Андре. Прижавшись к нему губами, она взяла его руку и положила себе на грудь — он удивился, обнаружив, что у нее такая округлая, тяжелая, трепещущая грудь.

А он-то принимал ее за статую!

Чтобы не попасть под свет фар приближающегося грузовика, они отступили, не отрываясь друг от друга, в сторону от дороги, к деревьям. Вдруг по телу Андре пробежала дрожь, какой он никогда не ощущал ни у одной своей партнерши. А она все спрашивала, прижимаясь к нему всем своим большим телом: «Хочешь?»

Они оказались на земле, в высокой траве, в крапиве.

Он не сказал этого ни полицейским, ни судье. Только психиатр, профессор Биго, смог понемногу вытянуть из него правду: она сама разделась до пояса, так что груди ее выскочили из корсажа, и приказала ему голосом, скорее напоминающим рычание:

— Возьми меня, Тони!

На самом деле это она им овладела, и в ее глазах было столько же страсти, сколько и триумфа.

— Я не подозревал, что она такая.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне она казалась холодной и высокомерной, как ее мать.

— Она не выказала никакого смущения после происшедшего?

Растянувшись на траве с раздвинутыми ногами, как сегодня в отеле, она сказала: