По кромке двух океанов - Г Метельский

— Это для экскурсантов, — поясняет мой спутник.

ГЭС дает ток трем государствам — СССР, Норвегии и Финляндии, и на станции не жалуются на недостаток людей, желающих ее осмотреть.

— Вместе с Хантайкой мы самая северная гидростанция в стране, — дежурный инженер Муза Леонидовна Пеункова улыбается. — Впрочем, один наш дотошный товарищ подсчитал и утверждает, что наша станция все же севернее… На несколько метров.

Через двойное звуконепроницаемое стекло в зале, где разместился пульт управления, виден другой, машинный зал — генераторы, шины, водоводы, четкие квадраты пластикового ковра на полу. И все это в самом нутре горы, глубоко под землей. А наверху без дороги, по скалам шагают стальные опоры линии электропередач. Впервые в стране их строили с помощью Бертолетов.

Неподалеку от электростанции высится старинная церковь Бориса и Глеба, давшая название поселку. Церковь эта поначалу была построена тем же монахом Трифоном, не раз сгорала и снова поднималась на старом фундаменте, пока в восьмидесятых годах прошлого века не привлекая собой теперешний облик. Она пострадала во время последней войны, и ее обновили реставраторы, и государство взяло церковь под свою охрану. Слышал я, что во время ремонта в церковном склепе нашли чугунную плиту, на которой славянской вязью было написано, что сей храм стоит на исконно русской земле.

А рядом уже совсем другой, современней красотой сияет молодой поселок энергетиков. В этом поселке нет ничего лишнего, но есть все необходимое для того, чтобы люди могли нормально трудиться в трехстах пятидесяти километрах к северу от Полярного круга.

Каждый, кто работает на станции, от директора до монтера, получил отдельную квартиру в одноэтажных деревянных домиках. Квартира уже была обставлена удобной мебелью, на низеньком журнальном столике в гостиной красовался букетик полевых цветов. Встроенные шкафы, на кухне блестел эмалью холодильник, в подвале стояла стиральная машина. Пол был застлан необычайно прочным, ярким пластиком, который не вспучился до сих пор, хотя со времени первых поселенцев минуло уже более десяти лет. Электрическое отопление, которое можно регулировать поворотом ручки реостата, электрическая плита на кухне, холодная и горячая вода, ванная комната. В поселке школа, Дом культуры, магазин с большим выбором продуктов и товаров, баня с сухим, до девяносто пяти градусов паром, куда приезжают мыться любители со всей округи. Наконец, асфальтированное шоссе, соединяющее поселок с внешним миром.

Да, здесь можно жить, несмотря на климат — единственное, чего не смогли изменить люди: он оставался все тем же суровым, заполярным. Пять месяцев в году люди не получают ультрафиолетовых лучей, черемуха в чахлом лесу зацветает только в августе, сплошная ночь длится более пятидесяти суток, в течение месяца бывает десять штормовых дней…

И, несмотря на это, текучесть кадров на Борисоглебской электростанции практически равна нулю. Люди не уезжают из поселка, не тянутся на юг, к теплу, в обжитые края, они и здесь, почти на семидесятом градусе северной широты, живут полной жизнью, с тем необходимым комфортом, которого порой еще не хватает в других местах Заполярья.

Ток от Борисоглебской ГЭС идет на расположенный неподалеку комбинат в молодом поселке Никель, центре Печенгского района. Когда несколько лет назад я впервые попал туда, в исполкоме хвалились, что их поселок один из самых молодежных промышленных центров в стране. Сейчас город заметно подрос, возмужал, как подросли и возмужали и его обитатели. Пользуясь первым теплым днем, почти все они собрались на стадионе, чтобы посмотреть спортивный праздник.

Светит не замутненное дымкой полярное солнце, освещая стадион, широкую, дышащую свежестью улицу, хвойный парк вдали, а в нем быструю речушку с кристально чистой родниковой водой.

Со мной рядом на скамейке сидит мой старый знакомый Сергей Самсонович Бабаев, начальник плавильного цеха комбината. С инженером Бабаевым я познакомился во время своего первого приезда сюда, и это было под сводами того самого цеха, которым он сейчас руководит. Бабаева тут в шутку зовут «хозяин трех труб». Эти трубы хорошо видны почти отовсюду в городе, видны они и со стадиона — три огромные трубы плавильного цеха, а по сути дела огромного завода, дающего стране никелевый концентрат.

Завод был разрушен до основания отступающими фашистами, 152-метровая труба, упав, раздавила здание; во всем поселке остались целыми только восемь домов канадцев, взявших у финнов на концессию весь комбинат, да еще шесть небольших домов, начиненных минами. Новое строительство началось в 1944 году с двух бараков да с заводской трубы, без которой нельзя было плавить металл. Такой высокой трубы в ту пору в нашей стране еще не было, и решили обратиться за помощью к американцам. Американцы согласились, но поставили условие, что будут работать только летом. Это нам не подошло — сколько этого лета на семидесятом градусе! — и американские специалисты уехали. Трубу строили советские специалисты, летом и зимой, в морозы, в полярную ночь, и управились за год с небольшим. Потом построили вторую трубу, за ней — третью.

— С трубы слезешь, сутки потом ноги болят, — жалуется Бабаев.

Как это ни странно, мощность металлургического завода в значительной мере определяется размером вытяжных труб.

— На комбинате, естественно, многое изменилось с тех пор? — спрашиваю у Бабаева.

— Само собой… Может быть, хотите посмотреть?… — он не договаривает, но мы сразу оба встаем, понимая друг друга.

Из солнечного дня мы попадаем в полумрак плавильного цеха, где лениво льется струя металла, пахнет серой, бесшумно плывут в пустоте ковши с огненной начинкой, и горновой в войлочной шляпе, с лицом, усеянным капельками пота, показывает, как в глубине печи солнечно сияют электроды, накаленные до нескольких тысяч градусов.

— Такой температуры на других заводах еще не достигли, — доносится до меня голос начальника цеха.

В этот раз мне не довелось побывать в гигантском, одном из крупнейших в Европе, карьере, где добывают руду, содержащую никель, медь, кобальт и другие металлы, но с прошлого своего приезда я помню грохот могучего каскадного взрыва, поднимающего в воздух двести кубометров горной массы, помню уникальные по величине механизмы, ковши экскаваторов, поезда из думпкаров, а на обогатительной фабрике шеренги дробилок, мельницы, начиненные стальными шарами, — всю эту современнейшую, мощнейшую технику, которой щедро оснащен комбинат.

Да, ничего этого не было после войны. Не было комбината, города горняков — Заполярного, районного центра Никеля с его чистыми улицами, красивыми общественными зданиями и удобными жилыми домами.