Киж - Олег Хафизов

- Елизавета Ивановна Попко, владелица сей харчевни, - прокомментировал незаметно выросший перед столом музыкант. - Иногда грубовата, но искупает безграничной добротой и... неоскудевающими щедротами души своей.

Филин смущенно закашлялся в кулак. Бедин прищурился, словно производя в уме математические вычисления.

- А вы, если не ошибаюсь...

Слепец по-офицерски щелкнул каблуками и с достоинством отрекомендовался:

- Кандидат филологических наук, магистр этнографии, бакалавр музыки по классу домры и жалейки, директор (теперь уже можно сказать - экс-директор) военно-исторического дома-музея Долотова, лектор историософии местного края, неутомимый собиратель и пропагандист обычаев, загадок, обрядов и прочая и прочая. Добрая половина моей жизни прошла в тюрьмах, исправительных лагерях, на этапах и выселках, стоила вашему покорному слуге зрения и большей части здоровья...

- Постойте, да вы... Финист! - осенило Бедина.

- Да-с. - Лицо этнографа передернулось. - Перед вами, в роли жалкого попрошайки и приживала тот самый Олег Финист, о котором его товарищ по ссылке Александр Сухаревич как-то заметил: "России не бывает без глубинки, а глубинки без таких вот Финистов".

На лице Олега Константиновича появилось выражение человека, которому приспичило в туалет.

- Вы что-то говорили насчет рюмки, так, если не западло, сделайте одолжение, только не при ней, не при Елизавете. Нет, она замечательная женщина, и без нее я бы, наверное, завял, но она хочет стать ментом, цензором, цербером... О, Лизон!

Потеснив краеведа круглым твердым плечом, Елизавета Ивановна брякнула о стол запотевшей бутылкой водки, блюдцем с нарезанным черным хлебом и, как было велено, тремя рюмками.

- Пейте, Олег Константинович, на здоровье, - угрожающе пропела она. Вы далеко не дитя, а я вам не нянька. Пейте же сколько вам влезет и валитесь где попало в гнусных объятиях этой бездари. Но учтите, что после закрытия музыкальной школы у меня под дверью стоит целая очередь лауреатов международных конкурсов и обладателей призов, готовых за гроши валяться у меня в ногах и выполнять самые грязные и унизительные поручения, как ваша хваленая потаскуха.

Олег Константинович вероломно хихикнул.

- Она имеет в виду Глафиру, которую вы только что видели, мою бывшую супругу, подрабатывающую народной танцовщицей. Но помилуй, Лизон, за одно преступление не карают дважды, тем более - трижды. То, что произошло с нами в тот вечер, было всего лишь результатом нечаянной вспышки и подтверждает слабость человеческой натуры, которая нуждается в снисхождении. И потом, из-за этого поцелуя я перенес столько страданий, столько душевных мук... Вспомни эту сцену с неудавшимся самосожжением и когда я в течение полутора часов, ПОЛУТОРА ЧАСОВ, зимой простоял на коленях с табличкой ЛЮБОДЕЙ на шее, возле той самой падающей водокачки, которую вы, верно, проезжали по пути в наши палестины, - это одна из местных достопримечательностей, которую я безуспешно пытаюсь взять под охрану цивилизации...

- Довольно! - Из-за перехваченного волнением голоса Елизавета не выкрикнула, а выдохнула. - Довольно ваших страстишек. Когда после презентации Христианского психологического центра "Киж" начальник районной милиции вдруг стал меня целовать и совершенно неожиданно запустил мне руку в трусики, я едва не потеряла сознания, но не раздвинула ног. Да, я отказала самому представительному мужчине района. А теперь судите сами, что я получила взамен!

Разгневанная трактирщица приоткрыла дверь, высунула руку на улицу и пощелкала пальцами.

- Лиза! - взмолился Финист, предугадывая грядущую сцену, но Елизавета осадила его одним притопом ладной коротенькой ножки.

- Можно! - Она присела на угол скамьи, закинула ногу за ногу и закурила длинную коричневую сигаретку.

Тем временем страждущий Финист подавал журналистам отчаянные знаки, означающие наливание и опрокидывание, и его знаки не остались без внимания. Прежде чем Глафира снова появилась в помещении трактира, нашими путешественниками и их знакомцем с кратчайшим перерывом было налито и выпито дважды.

Глафира осторожно проникла в зал и замерла возле самой двери, хитро улыбаясь.

- Кто ты есть? - спросила Елизавета Ивановна строго, но спокойно, покачивая ладной, расплюснутой в ляжке ногой и экономя презрение. - Чего робеешь, АРТИСТКА?

Видно было, что трактирщица может уничтожить подчиненную одним махом, одним шевелением брови, но не делает этого ради зрителей, как профессиональный боксер высокой квалификации, которому подставили новичка.

- Я есть срань позорная, последняя, конченая, - заученно ответила Глафира, лукаво стреляя глазами в Филина и, видимо, нисколько не тяготясь самобичеванием, как привычной простенькой ролью. Теперь она не казалась пьянеющему Филину такой уж некрасивой, старой и больной, наверное, это был всего лишь сценический образ, а сама Глафира могла бы сделаться и привлекательной, почти желанной при ее стройной фигуре, бесовски прозрачных глазах и густой спутанной гриве, если бы отмылась, загримировалась (а может - разгримировалась) и надела приличное платье. Или это водка всасывалась в мозг?

- Нет, я не это имею в виду. Я имею в виду: кем ты была до трудоустройства в трактир?

- Я являлась актрисой Театра Сатиры Красной Армии, заслуженной артисткой Удмуртии, лауреатом премии Комсомола и медали "За творческие заслуги". По результатам опроса журнала "Жизнь за театр" я была признана открытием года, а затем стала лауреатом международного Шекспировского конкурса в городе Стратфорд-апон-Эйвон в Великобритании за лучшее раскрытие женского образа в пьесе Шекспира.

- Какого образа?

- Образа Джульетты в трагедии "Ромео и Джульетта". Вскоре после этого я получила приглашение от режиссера Шнейдерсона на главную роль Любочки Тумановой в фильме "Летят голуби".

- Кто был твоим партнером по фильму?

- Моим партнером по фильму был гениальный Бульонов.

- Сам Александр Бульонов был ее партнером по фильму! И что же?

- И я получила известие о том, что папа мой умер, а больная мама осталась одна, без присмотра, в Бездне. А через несколько дней после этого из американской киноакадемии в Лос-Анджелесе пришло приглашение Шнейдерсону, Бульонову и мне приехать в Соединенные Штаты для участия в розыгрыше премии "Оскар" в номинации "Лучший зарубежный фильм". Приз тогда достался Бульонову как лучшему исполнителю третьестепенной мужской роли в лучшем второстепенном фильме, и хотя мое присутствие на конкурсе, собственно, ничего не решало, жизнь моя с тех пор пошла на спад.

Вскоре моего главного покровителя Шнейдерсона хватил инфаркт, а Бульонов перешел в иные, недоступные сферы и вспомнил обо мне лишь однажды, в телепередаче "Былое", когда ведущий спросил его, какова судьба очаровательной девчушки, исполнившей Любашу Туманову в раннем шедевре Шнейдерсона "Летят голуби". Как сейчас помню, Александр Ибрагимбекович погрустнел своими знаменитыми глазами и ответил: "Бог весть. Пришла и канула в Лету, как все мы в этом мире". При этом он даже не смог правильно назвать мою фамилию, вместо Игрицкая сказал Язвицкая - так звали его партнершу по следующему фильму "Здравствуйте, грачи!".

- Кому он теперь нужен, сам-то Бульонов, - утешил Бедин. - У него, поди, нет и такой работы.

- О, не надо так говорить! - Глаза Глафиры блеснули. - Как бы то ни было, Александр Ибрагимбекович на всю жизнь останется моим кумиром и первой девиче-ской любовью. В хорошем смысле.

- Об этом тебя как раз не спрашивают, - поправила Елизавета Ивановна, недовольная вызванным сочувствием.

- И вот... - Глафира развела руками и одарила зрителей таким лучезарно-беззащитным, трогательным в своей порочности взглядом, что Филин подивился: как это он, завзятый театрал, мог принять настоящую актрису за уличную пьянчужку? К тому же теперь сквозь грим и костюм он видел ухоженную, холеную женщину, выглядевшую, судя по биографии, лет на пятнадцать моложе своего биологического возраста.

- Ведь я институтка, я дочь камергера...- Актриса выкинула какое-то совершенно непередаваемое па, выражающее одновременно и удаль, и стремление к воле, и бессилие подрезанных крыльев, метнулась на цыпочках в один угол трактира, в другой, в изысканной неловкости повалила табурет Финиста, овеяла пылающее лицо Филина крылом взметнувшейся руки и замерла на излете, в скорбной поникшей позе прекрасного, гордого, поверженного существа, низвергнутого с небес в затхлое, тусклое царство амфибий, гадов и грызунов. Слезы выступили на глазах Глеба, да и Феликс в своей романтической меланхолии мысленно произнес какое-то "ёпть".

- А теперь, мадам Баттерфляй, извольте-ка сделать следующее: покажите нашим гостям свою жопу! - триумфально приказала Елизавета Ивановна, поднялась с лавочки и скрестила руки на груди. Все лицо ее играло красками жизни, на щеках обозначились шаловливые ямочки, губы трепетали улыбкой.