Искусство французского убийства - Коллин Кембридж

– Bonjour, мадам Мари! – радостно произнесла Джулия, когда мы остановились посмотреть на лук-шалот и репчатый лук, предлагаемые морщинистой круглолицей продавщицей овощей.

– Bonjour, мадам Чайлд, – ответила пожилая торговка, закутанная в теплое пальто и шерстяное одеяло. В маленькой металлической кастрюльке горел огонек, чтобы она могла согреть свои узловатые руки. – Bonjour, мадемуазель Найт. Как поживаете в это холодное утро четверга?

– Bonjour, мадам, – ответила я. – Я чувствую себя отлично, за исключением того, что у меня окоченели нос и пальцы на ногах! – Для пущей убедительности я плотнее закуталась в шерстяной шарф и спрятала нос в его теплых складках.

Благодаря маме и бабушке мой французский был безупречен, но Джулия выучила этот язык только после переезда сюда. Она до сих пор испытывала трудности, когда люди говорили слишком быстро или перебивали друг друга. Я много раз сидела за столом в ее крошечной кухне на третьем этаже и практиковала с ней французский, уплетая приготовленную ею вкусную еду. Это были взаимовыгодные отношения.

Благодаря этим посиделкам я начала обучать французскому языку детей и жен американских дипломатов. По инициативе Джулии Пол Чайлд с энтузиазмом предложил мои услуги нескольким своим коллегам в посольстве США.

Мне повезло, и у меня появились четыре американских студента и один француз (последнему я помогала с английским), а это означало, что я проводила по одному уроку в день, обычно утром. Нагрузка была небольшая, и было довольно скучно. Естественно, я взяла бы больше студентов, если бы представилась такая возможность. Но на данный момент это занятие приносило мне достаточно денег, чтобы покупать себе в магазинах на Елисейских Полях стильные туфли и шляпки, от которых я никак не могла отказаться. Хотя мне и нравилось лазать по деревьям и разбирать радиоприемники, я унаследовала любовь мамы и бабушки к красивой одежде и модным аксессуарам.

В то время как Джулия тратила деньги на кухонную утварь – кастрюли, сковородки, ножи и множество других предметов, о предназначении которых я даже не догадывалась, я тратилась на обувь, шляпки, сумочки и потрясающие платья. Я оправдывала эти расходы тем, что дедушка и слышать не хотел о том, чтобы я платила за свою комнату или вносила свою лепту в расходы на питание в нашем доме на Университетской улице.

Пока Джулия копалась в корзинке с луком-шалотом, я протянула свои замерзшие в перчатках руки к огню маленького очага мадам Мари. Эта приземистая продавщица была известна как Мари-Четыре-Сезона, потому что у нее всегда были лучшие продукты на любой сезон.

Пока я не познакомилась с Мари-Четыре-Сезона, я не глядя хватала из корзины картошку или первый попавшийся кабачок, и даже – quelle horreur![2] – покупала редиску уже по окончании сезона, увядшую, сухую и безвкусную. Но в самый первый раз, когда я зашла на этот рынок, Джулия и мадам Мари взяли меня под свое крыло и наставили на путь истинный.

Как-то так получилось, что они обе сунули носы в мою сумку, чтобы посмотреть, что я выбрала в другом продуктовом киоске, которым владел месье Бланш.

– Нет-нет-нет-нет! – воскликнула мадам, увидев сморщенную редиску с увядшей ботвой. – Нет, мадемуазель, такое нельзя подавать! – Не успела я среагировать, как она схватила невзрачные овощи и швырнула их на землю, бросив свирепый взгляд в сторону тележки месье Бланша. – Никому! Даже уличной собаке!

– Но это всего лишь редиска, – возразила я, с трудом сдерживая смех. Судя по всему, это была очень серьезная ситуация, раз старушка так возмущалась.

– Я тоже думала, что это просто редиска, – искренне произнесла Джулия. В то время она говорила на медленном французском, но я легко ее понимала. – Пока мадам не заверила меня в обратном!

– Вы никогда не найдете себе мужчину, если будете подавать ему сморщенную редиску или увядшую зелень, мадемуазель! – Мадам подсунула мне три своих редиски, и я была вынуждена признать, что выглядят гораздо лучше тех, что она швырнула на землю.

– Да, это верно, – заразительно смеясь, согласилась Джулия. – Мужчинам не нравится, когда им напоминают о чем-то увядающем, морщинистом или обвисшем!

Меня так поразил ее комментарий, особенно в присутствии пожилой женщины, что я разразилась смехом, наполненным и ужасом, и умилением.

Но мадам Мари глубокомысленно кивнула и похлопала меня по ладони.

– Oui, oui[3], – сказала она. – Мадам Чайлд, – фамилию Джулии она произносила как «Шеельд», – знает, что говорит, non?[4] Мужчинам нравятся длинные, прямые и очень, очень твердые продукты, потому что они напоминают им о том, какие они есть – или какими хотят быть.

Я рассмеялась еще громче, но мне не хватило духу сказать им, что мне вполне хватает двух мужчин, которые сейчас присутствуют в моей жизни и каждый из которых старше меня на несколько десятилетий. Кроме того, мне и так стоило огромного труда готовить для дедушки и дяди Рафа.

И все же, возможно, они оценили бы хрустящую и твердую редиску и не стали бы размазывать по тарелке блюдо, которое я для них приготовила.

Инцидент с редиской, если вдуматься, не только познакомил меня с Джулией Чайлд и мадам Мари, но и положил начало общерыночной инициативе: найти мне, Табите Найт, мужчину, хотела я того или нет.

Я ничуть не сокрушалась о нашем разрыве с Генри. Порвать помолвку было моим решением, я и так с ним слишком затянула. Кто был потрясен, так это моя мама. Думаю, она с нетерпением ждала, когда я, наконец, уеду из дома.

Война изменила и Генри, и меня, как и почти всех, кого я знала. Хотя мы встречались с двадцати двух лет и все предполагали, что мы поженимся (не исключено, что поэтому мне потребовалось так много времени, чтобы расстаться), мне становилось дурно при мысли, что я свяжу себя узами брака, остепенюсь, стану растить детей и работать учительницей. От этого веяло скукой и безнадежностью, как от опавшего суфле, особенно после моей работы в стиле Клепальщицы Роузи во время войны.

Когда все закончилось и мы остались хорошими друзьями, Генри наверняка испытал такое же облегчение, что и я. Так все и началось: мы были учениками на кафедре химии в Мичиганском университете. Когда я решила испортить стол нашего преподавателя уксусом и пищевой содой за то, что он поставил нам четверку, хотя мы явно заслуживали пятерки, Генри меня прикрыл.

А через две недели его призвали в армию.

И вот сегодня, когда мадам Мари спросила, как у меня дела, на самом деле она спрашивала, ходила ли я на свидания и встречалась ли с