Кладбищенские песни (СИ) - Аникин Дмитрий Владимирович

VII. ЭКЛОГА ЗИМНЯЯ

1

Белым-бело на свете,

в сребристом серебре

пространство, не заметить

прибытков в декабре

невзрачных, осторожных,

пройдя солнцеворот,

времен – гляди – не ложных

нечаемый приплод.

Единственно возможный

идет событий ход.

И как ему поддаться,

поверить, что ему

не надо и стараться,

чтоб эту кутерьму

снегов, метелей белых

сжить со свету, никто

не помогает делу

подспудной теплотой?

Претерпевает тело

небытия простой

урок.

2

Осенняя неурядица заметена снегами,

решения лучше не было,

хоть так, на немного времени,

поуспокоить, выспаться,

укрыть, чтоб никто не видел и

мало кто помнил дикую бывшую здесь разруху.

Заметено снегами – значит, почти что кончено,

насколько-то разрешилось,

новым видом безумья стало,

тихим, спокойным, – можно так

жить. И не надо таянья,

не надо никакой весны-красны.

3

Вымерзни, боль моя,

до конца, до донца –

так, чтоб при свете солнца

растаяло в прах, в плеск,

разметалось в легкий блеск

весенний.

Где тут города городили,

ледяные дворцы? –

А вот там, где сейчас лужицы,

там и были.

Всё зима в себя вобрала,

ничего не отдала,

выел мороз язвины до конца,

свел с чего неприличного и с лица –

нов, чист выхожу из малой смерти в большую жизнь.

4

Опизденев от этой сутолоки на пороге

нового года, сам кое-как поддавшись, –

нет бы лежать, сопеть, словно зверь в берлоге, –

я хожу зачарованный, растерявшись.

Предполагаю, и я бы мог по-людски, с бутылкой,

встречать смену дат, но за границей года

так же мне невозможно свое представить

существование, как в местах адского, райского обихода.

Я честнее прочих живу с убытком

времени дня:

светает поздно, а темнеет так, сука, рано,

что не успеваю выспаться на свету, и, что есть в кармане,

едва-едва хватит купить лампочку, чтобы закончить пытку.

Я готов.

Как быть может готова жертва –

я готов.

С оттенком легкого превосходства

смотрю на всяких живых, здоровых:

что им всем до свежего моего сиротства,

что им всем до дел моих, как ни крути – хуёвых.

Я готов.

Но чувствую – отпустило.

С неприличною радостью

иду покупаю елку.

5

А я, тогда писавший эти строки,

не думал, что получится, что мне

не сдвинут мало – вовсе снимут сроки –

ходи, гуляй, скучай, трезвей, пьяней.

6

В постылом белом свете,

печальная моя,

мы это утро встретим,

как утро бытия.

Все ново в новом годе,

с больною головой,

но радостные ходим

по нови снеговой.

Все то, что получилось

из смерти в декабре,

с плеч в снег, в лед, в мрак свалилось –

не дОлжно умереть,

не можно…

VIII. СИВКА-БУРКА

1

А как пришло отцу

время помирать,

то собрал отец

нас всех трех братьёв,

к одру смертному –

говорить, шептать,

звать к себе на гроб,

на могилу звать:

"Как помру, сынки,

так три ночи мне

одному лежать –

скука смертная.

Приходите вы

посидеть со мной,

почитать молитв,

рассказать вестей,

помянуть меня

стопкой, рюмочкой,

песнь пропеть спьяна

тихо, жалостно".

Мы – чего, сказались

ночами быть.

А как помер он,

так и жуть берёт,

продирает до

кости белой, нет

нам, живым, пути

по мертвЫм словам,

по навьИм путям,

с кровью теплою.

2

А мне, дураку, что на печи сидеть,

что умет твой мять, отче-батюшка;

а мне, дураку, посули калач –

я и рад идти хоть чего топтать;

а меня, дурака, и смерть неймет –

на людей пойду поглядеть, кто мертв,

от тебя послушать, как там в аду.

А я с печи, я шапку в охапку взял,

за себя ходил, за того-сего;

средний брат полуштоф дал –

пей, малой,

старший брат расщедрился –

сунул целый штоф.

А я пьян – дурак, а я и трезв – дурак.

Влево – на погост, вправо – путь в кабак,

да копейки нет, нет гроша со мной,

потому налево я, на погост,

перелез забор, мимо церкви – шасть.

Здорово, батя!

Здорово, меньшой!

3

Ох, тяжело, сынок,

землицу эту на себе держать,

ох, холодна!

Ты разведи костерок,

ноги мне погрей-отогрей,

сослужи службу.

А мы, мертвые, помним к себе добро,

не вся наша власть под землей внизу,

есть что и поверх, в живых, –

есть кого, дурачина, к тебе послать,

есть кому, детина, ответ за тебя держать.

Травку зажги,

крест сними –

и явится пред тобой

помощник, посланник мой.

4

Встань передо мною, конь сивый, бурый,

вещий, встань, каурый, как лист встань тощий

перед муравою-травой, как вкопан!

Ветер гривой шелковой пусть вихрь полощет,

ветер-сивер за скачущим пусть не успевает.

Сделай, конь, услугу, в ушко запрыгну,

из ушка вон выйду, был страхолюден –

стал хорош, пригож, был в гуньке кабацкой –

стал в шелках, мехах, ал сафьян сапожки.

Прыгни, конь! Смотрю вниз – там лес стоячий;

облако ходячее меня по шапке;

синь мелькает, зелень – луга да реки;

воздух обжигает, обреет щеки.

Видишь, конь, светлицу, красу-девицу?

Понастроят ишь, не допрыгнуть будто.

Первый раз – примерясь, второй – вполсилы,

в третий раз – достигнем до девы милой.

Встань, конь вороной, сивый конь, конь ярый,

как вкопан на воздухе – я успею

целовать ее в уста, щеки, шею,

получу от ней драгоценным даром

перстенек прям в лоб – светит, инда слепит.

Я с нея ширинку, чтоб замотать блеск,

будет час, сниму, перед ней предстану

молодцем, что ах – и князей не надо.

Встань передо мною, конь сивый, бурый,

дар батянин, встань, чёрти чем оплачен,

из земли темнОй конь на волю пущен!

Возит меня конь, слушает приказы:

как уздою дерну, так он в бок скачет,

но придет час нужный – он сам дорогу

выберет себе, нам двоим прям в пекло.

5

А не я ли то, братцы, был,

кто высоко прыгал

на коне лихом,

на коняке рьяном,

будто князь верхом,

этажи брал лихо?

А не я ли, братцы,

был, кто царевну

целовал, кто мял ей шелка-одежды,

кто до ней допрянул,

достиг, уметил?

А не я ли, братцы,

стал ликом светел,

лишь меня царевна

по лбУ печаткой?

А не я ли, братцы,

какой заместо

веточки-лучины

и сквозь тряпицу

так свечу в избе,

что не надо солнца?

А не я ли, братцы,

кто вас покинет

ради лучшей доли,

кто вас, сермягу,

с пира, пьянки, свадьбы

вон гнать в три шеи

повелит холопам своим?

– Ты, братец!

6

Я тебя брал, суженая, всяческим колдовством,

всяческим ведовством изводил тебя.

Мертвые водили меня, естеством

я жив есть пока, но дУшу я не все зря губя,

выгадываю за нее тебя.

Мне в родне, в подельниках – мертвец и конь,

я на дальних кладбищах разводил огонь,

ноги грел покойникам, речи вел

с ними, с безъязыкими, к ним пьян шел.

Смерть меня изведала на зубок,

оттого крив-косенький я чуток;

так-то – барин, князь младой, а в воде

отражусь как есть, как был, ряб везде.

Мы пойдем, невестушка, не к кресту –

к зеленУ ракитову ко кусту,

мы пойдем вокруг него гнуть круги,