«Харбинская» операция НКВД СССР 1937–1938 гг. Механизмы, целевые группы и масштабы репрессий - Наталья Анатольевна Потапова

видит цель репрессий в построении бесклассового общества советского образца (социальная инженерия), а достигалась она решением ситуативной задачи модернизации (в рамках политики коллективизации и индустриализации), а также задач, обусловленных военной угрозой (ликвидация пятой колонны). Важной заслугой автора является то, что она одна из первых историков для иллюстрации особенностей проведения «национальных» операций на Алтае использовала решения Комиссии НКВД и Прокурора СССР, которые позволили ей не только точно определить масштаб репрессий в регионе, но и составить социальный портрет репрессированных[20].

На проведение «харбинской» операции наряду с «польской», «немецкой» и другими карательными акциями одними из первых обратили внимание историки из «Мемориала»[21], однако специальное исследование так и не было проведено. Н.Н. Аблажей на материалах архивно-следственных дел и данных Книг памяти определила проблему, показав общесоюзные особенности проведения «харбинской» операции. Автор обратила внимание на то, что по приказу № 00593 были осуждены не только бывшие служащие КВЖД, но и реэмигранты из Китая, а также перебежчики. Кроме того, исследователь считает, что основанием для расстрела или заключения являлась принадлежность «харбинцев» к определенной категории населения, по которой было принято репрессивное решение. Автор обратила внимание, что количество репрессированных по приказу № 00593 почти в два раза превысило количество советских граждан, въехавших в СССР после продажи КВЖД, объясняя это включением в рамки «харбинской» операции реэмигрантов и перебежчиков 1920–1930-х гг. Также одну из причин проведения карательной акции по приказу № 00593 Н.Н. Аблажей видит в «связи с заграницей»[22].

Ведущий российский историк В.Н. Хаустов склонен выделять так называемую японскую операцию НКВД СССР 1937–1938 гг. Он полагает, что карательная акция включала в себя аресты «харбинцев», депортацию корейского населения из Дальневосточного края, а также репрессивные акции, в том числе выселение из страны и расстрел или заключение в отношении китайцев. Данную операцию автор выделяет на основании обвинения этих категорий в «японском» шпионаже. Однако репрессии против самих японцев в рамках выделенной им «японской» операции исследователь затрагивает крайне фрагментарно, упомянув лишь, что в отношении последних советское руководство действовало достаточно осторожно[23].

Одним из первых обратил внимание на репрессии против китайцев в рамках «харбинской» операции российский исследователь В.Г. Дацышен[24]. Его ученик С.М. Силонов на материалах архивно-следственных дел, хранящихся в архивах УФСБ по Красноярскому краю, Томской, Кемеровской, Новосибирской областям, Республике Хакасия, рассматривает репрессии в отношении интернированных китайцев в СССР. Автор заключает, что все интернированные китайцы, не репатриированные до 1937 г., попали под действие приказа № 00593. С.М. Силонов утверждает, что история интернированных китайцев, нашедших спасение на территории СССР в 1932–1934 гг., в 1938 г. завершилась их физическим уничтожением[25]. Еще один российский историк Е.Н. Чернолуцкая на основании данных архивно-следственных дел чекистов Дальнего Востока смогла выявить особенности и масштабы так называемых китайских операций в Дальневосточном крае. Однако отсутствие материалов внесудебных инстанций не позволило ей показать, что «китайские операции» на Дальнем Востоке были вписаны в рамки приказа № 00593[26]. Г.Д. Жданова, исходя из материалов внесудебных инстанций, отмечает, что по «харбинской» операции в Алтайском крае прошло около 40 % китайцев и корейцев от общего числа осужденных по приказу № 00593[27]. Данное исследование одно из немногих, которое указывает на то, что корейское население стало целевой категорией «харбинской» карательной акции, несмотря на то, что тема преследований против корейцев в СССР периода Большого террора достаточно хорошо освещена в литературе[28].

В целом Большому террору в отечественной и зарубежной историографии посвящено значительное количество работ. Наиболее дискуссионные проблемы касаются вопросов о том, кто был направляющей силой репрессий и каковы были полномочия НКВД в проведении массовых карательных акций. Касаемо причин Большого террора большинство авторов сходятся во мнении, что они были связаны со страхом советского руководства перед появлением пятой колонны, желанием И.В. Сталина жесткими методами осуществить модернизацию СССР и физически уничтожить население, которое не вписывалось в новое «социалистическое общество». Среди массовых операций Большого террора в центре внимания находится «кулацкая» карательная акция. Благодаря коллективу исследователей во главе с немецким историком М. Юнге показаны не только механизмы проведения операции по приказу № 00447, но и технологии отбора жертв чистки и, что не менее важно, региональные особенности реализации этой репрессии. «Национальные» операции до настоящего времени остаются малоизученными. Из более чем десятка известных «национальных» операций НКВД в поле зрения специалистов попали только четыре: «польская», «немецкая», «харбинская» и «греческая». Несмотря на свою научную значимость, работы, посвященные перечисленным выше «линейным» карательным акциям, не отражают целого ряда проблем, в том числе не дают полного представления о механизмах проведения «национальных» операций, группах населения, попавших под репрессию, региональных особенностях и т. д. Следует заметить, что в настоящее время имеются работы, посвященные региональным особенностям политических репрессий, в которых «национальные» операции рассматриваются в контексте чисток 1920–1930-х гг. Исследования посвящены преследованиям против поляков, немцев в Западной Сибири, на Урале, в Украине и Московской области. Однако основная проблема данных работ заключается в весьма ограниченном использовании материалов ведомственных архивов, а в некоторых работах документы НКВД СССР вообще не задействованы. Главную группу источников для создания подобных работ составили архивно-следственные дела, которые лишь фрагментарно отражают механизмы и масштабы репрессий. Материалы внесудебных инстанций, особенно решений Комиссии НКВД и Прокурора СССР, а также Особого совещания при НКВД, не были задействованы даже в работах «мемориальцев». С протоколами «двойки» по Алтайскому краю знакомилась Г.Д. Жданова[29], а по Грузинской ССР – М. Юнге с коллективом исследователей[30]. Поэтому исследование «харбинской» операции представляется достаточно перспективным и определяет новизну данного исследования.

В работе использовался широкий круг источников различных видов:

• законодательно-нормативные документы государственной и партийной власти;

• делопроизводственная документация органов власти;

• делопроизводственная документация НКВД СССР;

• база данных «Жертвы политического террора».

К группе законодательно-нормативных документов государственной и партийной власти относятся Конституция 1936 г., уголовное и уголовно-процессуальное законодательство. В Конституции были зафиксированы основные принципы советского судопроизводства[31]. Положения Конституции детализировались и уточнялись в инструкциях о выборах в Советы[32]. Законодательство, регламентировавшее судебную практику, представлено Уголовными кодексами 1922 и 1926 гг. и Уголовно-процессуальным кодексом 1923 г., в которые вносились изменения, касавшиеся составов контрреволюционных преступлений и их подсудности. Изучение советского законодательства дает возможность определить структуру и функции органов правоохранительной системы, выявить, какие действия рассматривались как контрреволюционные преступления и т. д.

Делопроизводственная документация органов власти представлена материалами (стенограммой) февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г., опубликованными в журнале «Вопросы истории»[33], а также рядом постановлений Политбюро ЦК ВКП(б), принятых в 1937–1938 гг. и касающихся проведения, продления, завершения массовых операций Большого террора. Документы февральско-мартовского пленума состоят из нескольких частей. Во-первых, неправленый текст стенограммы заседаний, сохранившийся практически полностью. Во-вторых, стенографическая запись с собственноручной правкой выступавших. С точки зрения