Сталин против Гитлера: поэт против художника - Сергей Кормилицын

Все началось между второй экспедицией ученого к озеру Лобнор и в Джунгарию (1876–1877) и его третьим походом в глубины Тибета (1879–1880). Зимой и весной 1878 года Пржевальский поправлял здоровье на Кавказе, заезжал и в Гори, где, будучи гостем князя Маминошвили, познакомился с его дальней родственницей, двадцатидвухлетней Екатериной Джугашвили, урожденной Геладзе. К тому времени семья Геладзе уже достаточно давно жила в городе, и Екатерина была грамотна, что по тем временам было уникальным.

Пржевальский, доселе не испытывавший особо рьяной тяги к женскому обществу, был очарован красотой юной и образованной грузинки. Встречался с ней и проводил время к взаимному удовольствию обеих сторон.

К этому времени Екатерина была четыре года как замужем за Виссарионом Джугашвили, сапожником из села Диди-Лило. Супруги жили в Гори в скромном домике недалеко от кафедрального собора в «русисубани» – русском квартале, где были расквартированы военные и останавливались все русские путешественники. Все трое детей, рожденных Екатериной от Виссариона, умерли в младенческом возрасте. Ее муж в первые годы семейной жизни снискал славу известного на весь город мастера, имел много заказов и смог открыть собственную мастерскую, но к моменту роковой встречи стал спиваться и издеваться над женой. В семье катастрофически не хватало денег, и Екатерина Геладзе была вынуждена заниматься наемной поденной работой, чтобы свести концы с концами.

Родившийся после отъезда Пржевальского четвертый ребенок Екатерины, Иосиф (он же Coco), рос здоровым и крепким. Жизнерадостный и общительный, он всегда был окружен товарищами…

В 1885 году Джугашвили-старший уехал на работу в Тифлис, а князь неоднократно передавал матери Сталина значительные суммы присланных со Смоленщины «алиментов»././

Екатерина мечтала вырастить сына образованным. Пределом ее мечтаний был сан священника, и потому она пристроила его (не исключено, что с помощью «алиментов» Пржевальского) в духовное училище Гори, открытое еще в 1818 году и считавшееся старейшим учебным заведением города. Она настояла, чтобы он занимался не только грузинским, но и русским языком, добилась стипендии в три рубля в месяц (по тем временам это были довольно приличные деньги).

Конечно, трудно безоговорочно поверить в предложенную исследователями версию – слишком уж много вопросов остается, так сказать, открытыми. Но даже если все это, собранное по крупицам из разных источников и подобно причудливой мозаике принявшее форму новой картинки, – ложь, остается непонятным, отчего у «вождя и учителя» две даты рождения. А то, что их две, – чистейшая правда. Официальная, пышное семидесятилетие которой Сталин отмечал всенародными гуляньями на Красной площади в 1949 году, была, скорее всего, придумана самим Иосифом Виссарионовичем (или все-таки Иосифом Николаевичем?). Обнаруженная же запись о рождении 6 декабря 1878 года может в некоторой степени служить подтверждением новой версии.

К слову. Когда большевики-ленинцы захватили в России власть, а ученик Пржевальского Козлов продолжал свои экспедиции в Монголию, о его почившем учителе, великом исследователе Центральной Азии, генерал-майоре и почетном члене Петербургской академии наук как-то очень тихо «забыли». Но после войны 1941–1945 годов (а к этому времени Сталин окончательно стер ленинскую гвардию в лагерную пыль и политика «пролетарского интернационализма» все больше стала напоминать державно-патриотическую), когда отец всех народов задумал вернуть советской стране ее героев, в числе самых первых именных наград была учреждена золотая медаль имени Николая Пржевальского[4].

Впрочем, мальчик, каким бы болезненным он ни был, старался оправдывать надежды отца, расти сильным, настоящим мужчиной. Во всяком случае, большего драчуна, забияки и разбойника, чем юный Иосиф, на его улице, наверное, не было. Как, не было и лучшего враля-рассказчика среди мальчишек. Собственно, вот это-то умение рассказывать, увлекать своей речью сверстников и навело мать Иосифа на мысль, которая скоро завладела ее вниманием полностью: сын должен стать священником. Это представлялось ей просто идеальным будущим для ребенка: на общем фоне даже обычный приходской священник в Грузии выглядел настоящим аристократом, человеком, обладающим достатком и властью. Поэтому она приложила немало усилий для того, чтобы устроить сына в начальное духовное училище. Кстати, тут-то и выяснилось, что «уличное образование», полученное им, не сводилось к одним только дракам и проказам: неожиданно для матери оказалось, что Иосиф вполне прилично знает русский язык.

Так что преподаватели училища, куда он был зачислен в девятилетнем возрасте, были премного довольны новым учеником. В отличие от его отца.

На самом деле Виссариону довольно долго было просто наплевать на сына. Но, как это частенько бывает у людей сильно пьющих, иногда им овладевали бурные приступы отцовских чувств. Во время одного из таких отеческих «наплывов» он вдруг обнаружил, что его отпрыск всерьез готовится стать священнослужителем. Может быть, на трезвую голову это и не вызвало бы у него никаких возражений – повторюсь: священник по местным меркам был человеком весьма значительным, – но тут сапожником овладел бес противоречия. Ни о каких дискуссиях и спорах не шло речи: вся логика отца сводилась к тому, что, де, я – сапожник, и мой сын будет сапожником, и баста! После этого он буквально силком увез наследника с собой в Тбилиси, или, как город назывался в то время, – Тифлис. Почему именно туда? Очень просто: в Тифлисе располагалась обувная фабрика Адельханова – довольно крупное для той поры предприятие, где Виссарион нашел себе работу. Нашел, прямо скажем, без особого труда: мастерство он на ту пору еще не пропил. Но вот куда девать привезенного с собой ребенка? Протрезвев, суровый отец осознал, что взвалил на себя лишнюю обузу, и пристроил сына на ту же самую фабрику. Не подмастерьем, потому что научить его хоть каким-то азам своего ремесла не удосужился, а так – мальчиком на побегушках. Паршивое питание, несложная, но выматывающая работа, постоянные колотушки отца, скорее всего, быстро сделали бы свое дело и освободили Виссариона от докуки и лишнего рта, позволив при этом соблюсти пресловутую горскую гордость, но тут в Тифлисе появилась его жена и со скандалом забрала Иосифа обратно в Гори.

После этого грозный отец в семью не возвращался, да и вообще как-то пропал с горизонта событий. Одно время ходили слухи, что он, де, погиб в пьяной драке, потом – что не погиб, а просто опустился, потерял работу и бродяжничает. Как бы то ни было, до 1912 года Иосиф не заявлял официально, что его отец мертв. Впрочем, может быть, он просто потерял его из виду? Эдвард Радзинский, скажем, цитирует прелюбопытнейшее письмо, присланное ему одним корреспондентом из Твери: «В 31-м году я познакомился в Сухуми со стариком. Он стоял у чебуречной на набережной и просил денег. Не дал, он был очень пьян. И вдруг он заорал: «Ты знаешь, кому не дал денег?» И матюшком меня. Я жил в двух шагах от чебуречной, и моя хозяйка видела из окна всю сцену. Когда я пришел, она мне сказала шепотом: «Когда совсем напьется, говорит, что родил Иосифа Виссарионовича.

Этой писькой, кричит, я его сделал!» Сумасшедший человек! В следующем году я приехал, но старика, конечно, не было. Он жил в подвале рядом с чебуречной – и люди видели, как ночью его увозили»[5].

Сказать, что после исчезновения домашнего тирана семья Джугашвили стала счастливее, сложно. Времена начались откровенно тяжелые и безденежные. Хорошо еще, что Иосиф радовал мать и наставников успехами в училище, куда он, разумеется, вернулся сразу после возвращения домой: его не только освободили от платы за обучение, но и назначили казенное содержание, позволившее относительно безбедно закончить обучение. Если верить описанию, приводимому петербургской журналисткой Еленой Прудниковой, склонной, впрочем, к откровенным панегирикам вождю: «Сын глубоко верующей матери, он и сам был очень набожен, никогда не пропускал служб, неукоснительно выполнял церковные правила и следил, чтобы их выполняли другие. Он очень любил петь, легко выучил ноты и вскоре уже помогал регенту училищного хора, иной раз заменяя его. Как лучший чтец в училище, Сосо обучал других чтению псалмов, был главным чтецом и певчим на торжественных молебнах»[6]. Одним словом, если даже часть этой характеристики соответствует истине, подростку было обеспечено большое будущее и завидная карьера.

Правда, Д. Сагирашвили характеризует его иначе: «Своенравный его характер проявляется довольно сильно. Всегда и неизменно он становится во главе всевозможных бесчинств, организует их, руководит ими и доходит до того, что его решено было исключить из училища. Однако, внемля мольбам несчастной матери, ходатайствам священника Эгнатишвили и еще потому, что он все же хорошо учился, его оставили доканчивать духовное училище»[7].