Сталин против Гитлера: поэт против художника - Сергей Кормилицын

Семинария давала глубокие знания – этим могли похвастаться немногие учебные заведения конца XIX века. Сталин был чрезвычайно одаренным учеником. Его мать страстно желала, чтобы он стал священником, и он мог бы им стать, если бы на последнем году учебы не бросил семинарию и не ушел в подполье. Сегодня мы знаем, что он получал высокие оценки по всем предметам: математике, богословию, греческому, русскому. Говоря иными словами, этот сын сапожника и прачки имел выдающиеся интеллектуальные способности: например, он мог читать Платона в оригинале. Придя к власти, он всегда сам и почти набело писал свои речи, статьи и дипломатические депеши. Его стиль отличался четкостью и, зачастую, утонченностью.

Саймон Сибэг Монтефиоре[11]

А запрет семинарского начальства на светскую литературу можно было обойти.

Ну посудите сами: на ту пору издатели-просветители взялись издавать дешевейшие серии книжек, на отвратительной бумаге, в бумажной же обложке, но зато стоившие сущие копейки. Одна из серий так и называлась – «Копейка», потому что именно такова была цена любой книги. Велика ли беда, если семинарское начальство найдет и изымет у тебя эту книгу? Правда, скорее всего, вдобавок последует наказание, вплоть до нескольких дней в карцере для самых «неисправимых». Но тем слаще запретный плод.

Мало того, запретный плод оказался настолько сладок, что семинаристы образовали настоящее тайное общество, собиравшееся на квартире одного из учеников, чьи родители жили в Тифлисе. Правда, отнюдь не народовольческое. Они всего лишь читали книжки. Дозволенные цензурой, общедоступные, светские. Пытались расширить кругозор, получить дополнительную информацию. По крайней мере, сначала. О том, что было позже, – разговор отдельный.

Кстати, к этому самому времени относится и поэтический бенефис юного Джугашвили. Неизвестно, когда он начал писать стихи, – скорее всего, еще в Гори, но после первого курса семинарии Иосиф впервые набрался храбрости показать свои тексты кому-то постороннему. В том, что он в принципе увлекся стихосложением, нет ничего странного. Напротив, для не слишком сильного физически, но начитанного мальчишки, да еще и воспитанного в достаточно мистических представлениях об окружающем мире, свойственных для православия, это вполне естественно. Не менее естественно и то, что он долго никому не показывал своего творчества. Уличные приятели его оценили бы едва ли, матушка, как ни любила она сына, оценить стихи тоже вряд ли бы могла, а уж что говорить о наставниках в духовном училище и семинарии? Их светские стихи, боюсь, вовсе не обрадовали бы. Удивительно другое – то, что у шестнадцатилетнего подростка родом из провинции хватило запала и решимости пойти со своими стихами в редакцию газеты «Иверия». Между нами, этот поступок говорит о многом. Как минимум о том, что азарта и решимости Иосифу было не занимать.

Что же за стихотворение он отдал на строгий редакторский суд? Первым известным нам сталинским текстом был вот этот:

Шел он от дома к дому,В двери чужие стучал.Под старый дубовый пандуриНехитрый мотив звучал.В напеве его и в песне,Как солнечный луч, чиста,Жила великая правда —Божественная мечта.Сердца, превращенные в камень,Будил одинокий напев.Дремавший в потемках пламеньВзметался выше дерев.Но люди, забывшие Бога,Хранящие в сердце тьму,Вместо вина отравуНалили в чашу ему.Сказали ему: «Будь проклят!Чашу испей до дна!..И песня твоя чужда нам,И правда твоя не нужна![12]

Честно говоря, сложно судить о качестве стихотворения, написанного на грузинском языке, по его русскому переводу[13]. Но это и не важно. Важнее, что редактору «Иверии» – Илье Чавчавадзе, большому патриоту своей Родины, ищущему таланты, которыми могла бы гордиться Грузия, – стихи понравились, и он разместил их на первой странице газеты от 25 декабря 1895 года. Правда, своим именем Иосиф подписаться побоялся – такой глубоко светский поступок, как публикация в газете стихов нецерковной направленности, мог вызвать приступ безудержного гнева у руководства семинарии. Поэтому стихи были подписаны именем Сосело. Судя по всему, это опубликованное стихотворение было отнюдь не первым, написанным Джугашвили. Но именно с него начался для юного горийца его поэтический период. Он осознал себя автором, поэтом, стихи которого признаются достаточно хорошими для публикации в газете. Для самооценки Иосифа это было важно. Да и сами подумайте, кому бы в 16 лет это было неприятно?! Затем, в начале 1896-го, последовало еще четыре публикации в «Иверии», а в июле – в газете «Квали». О качестве текста это что-то да говорит.

Стихи Сталина

О классике грузинской литературы Илье Григорьевиче Чавчавадзе Иосиф Виссарионович Сталин всю свою жизнь сохранял самые теплые воспоминания. В беседе с кинорежиссером М. Чиаурели И. В. Сталин заметил: «Не потому ли мы проходим мимо Чавчавадзе, что он из князей? А кто из грузинских писателей дал такие страницы о феодальных взаимоотношениях помещиков и крестьян, как Чавчавадзе? Это была, безусловно, крупнейшая фигура среди грузинских писателей XIX и начала XX века».

Если бы Джугашвили решил посвятить свою жизнь поэзии, то И. Чавчавадзе мог бы сыграть значительную роль в его жизни, отобрав несколько лучших стихотворений шестнадцатилетнего семинариста и опубликовав их в издававшейся им тифлисской литературной газете «Иверия»./…/

Как начинающий поэт, Джугашвили сразу же получил признание. Так, его стихотворение «Утро», по рекомендации Ильи Чавчавадзе, вошло в букварь «Дэда Эна», и многие годы оно оставалось одним из любимейших первых стихотворений грузинской детворы./…/

Из всего, что было написано юным поэтом Сосо Джугашвили, сохранились лишь шесть опубликованных им стихов, те, что были напечатаны в газетах «Иверия» и «Квали» в 1895–1896 годах[14].

Поэт и переводчик Александр Ойслендер рассказывал мне, как однажды его вызвали к секретарю ЦК партии по пропаганде и дали переводить стихи с грузинского на русский. Ойслендер видел эти стихи в старом учебнике «Родное слово» для начальной грузинской школы и сразу сообразил, что они принадлежат Сталину. На грузинском языке эти стихи выставлены в музее в Гори. Когда Ойслендер принес, вялый от страха, переводы, ему дали портфель. Дома он открыл его – портфель был полон денег. Стихи так и не были напечатаны на русском языке – о причине можно только гадать[15].

В 1949 году по инициативе Л. Берии была предпринята попытка в тайне от Сталина к 70-летию вождя издать его стихи в подарочном оформлении на русском языке. Для этой цели под строжайшим секретом были привлечены лучшие переводчики – как утверждают, среди них были Б. Пастернак и А. Тарковский. Ознакомившись с безымянными подстрочниками, не догадываясь об их авторстве, один из мастеров поэтического перевода простодушно сказал: «Тянут на Сталинскую премию 1-й степени.» Но в самый разгар работы над переводами был получен грозный приказ: срочно прекратить сию деятельность. Думается, нет нужды гадать, откуда последовал этот приказ. Так поэт Иосиф Джугашвили по воле Сталина не стал лауреатом Сталинской премии[16].

Галина Нейгауз[17] сообщает о телефонных разговорах поэта с вождем. Именно в ее рассказах фигурирует легендарное обращение Сталина к Пастернаку с просьбой прочесть и оценить стихи одного его друга. Поэт понял, что речь идет о стихах самого Сталина. Может быть, здесь кроется ключ к разгадке их взаимоотношений? Скромный поэт Сталин, в свою очередь, тоже попадает под воздействие «харизматической индивидуальности» большого поэта Пастернака. Мысль кажется абсурдной лишь на первый взгляд. Эпитет «скромный» почти лишен иронии – находясь у власти, вождь не инициировал публикацию своих стихов, даже сквозь грубость и фамильярность сквозит его уважение – пусть даже и снисходительное – к поэту, и мы не можем безоговорочно утверждать, что Сталин был не способен осознать глубину поэтического дара Пастернака. «Через несколько дней Пастернаку привезли стихи. Стихи оказались довольно примитивные и неинтересные. Борис Леонидович мучительно думал, как ему об этом сказать, но звонка долго не было, и он успокоился, решив, что все уже забыто. Неожиданно раздался звонок. И вот тут Пастернак решительно сказал, что стихи плохие и «пусть его друг лучше занимается другим делом, если оно у него есть». Помолчав, Сталин сказал: «Спасибо за откровенность, я так и передам!» После этого Пастернак ожидал, что его посадят»[18].

А жизнь между тем становилась все интереснее и интереснее: семинарские книгочеи постепенно перешли от художественной литературы к естественнонаучной, восполняя пробелы в знаниях, изучая точки зрения и теории, старательно избегаемые их преподавателями. И дело не в том, что руководство семинарии пыталось воспитать ограниченных людей, а в том, что после памятной обструкции оно безумно боялось вольнодумия среди учащихся. Как следствие, знания старались давать, что называется, «узкопрофильно», не выходя за определенные пределы. И вольнодумным объявлялось все, что хотя бы по внешним признакам противоречило Писанию. В итоге же ажиотаж вокруг запретного плода только нагнетался сильнее. Ну ладно Иосиф Джугашвили – он дарвиновскую «Теорию происхождения» прочел еще совсем мальчишкой, в Гори. Бог весть, сколько понял из нее, но прочел. А для большинства других студентов, входивших в тайный кружок книголюбов, эта книга была настоящим открытием.