Крыжовенное варенье (СИ) - Шеховцова Наталья

— Я снимаю это помещение, — бабуля почувствовала немое изумление гостьи. — Конечно, у меня имеется и своя, двухкомнатная, квартира, но я ее внуку оставила. Он вначале сам на съемной обитал, но потом Люба, его жена, забеременела. Сделали УЗИ. Оказалось, двойня! Я подумала, куда им с двумя малышами на съемную, да и однокомнатной маловато будет… Я же привыкла по чужим углам ошиваться — муж, царство ему небесное, военный был…

Ольга хотела было высказать все, что она думает по поводу внука, уславшего родимую бабулю из собственного дома куда подальше. Но промолчала. Негоже, почитай, прямо с порога в чужую жизнь нос совать. Потому и перевела разговор на иную тему:

— Уже стали сдаваться квартиры с компьютером?

— Нет, это мой агрегат, — и в голосе хозяйки послышались явные признаки гордости. — Я его в основном из-за Интернета держу, лучше любой библиотеки…

Рослая бабуля запросто дотянулась до верхней полки навесного шкафчика и достала оттуда две белые волнистые фарфоровые чашечки с золотой каймой.

Светлана Артемьевна действительно хорошо стряпала. То, что она вчера назвала пирожками, на самом деле оказалось полновесными кулебяками, с рыбой, грибами и мясом. В качестве сладкого на столе присутствовали слойки с начинкой из яблок, орехов и изюма; законсервированные вишенки с терпким привкусом гвоздики, вывалянные в сухарях и обжаренные; а также песочное печенье с сердцевинкой из красносмородинового желе.

Сколько Ольга Лобенко поглотила этого великолепия, и сама не помнит, сколько времени прошло — тоже. Потому как у бабульки, помимо кулинарного, присутствовал еще и дар красноречия.

А началось повествование с неприметной бумажки, обнаруженной в кармане приволоченной Ольгой сумки. Маленький клочочек с фамилией, именем, номером телефона и рыжим пятном. Кто такой, откуда, зачем давал свои координаты? Девушка ничего не помнила. Хотела было выбросить записку, но старушка не дала.

— Твой почерк?

— Угу!

— Раз записывала, стало быть, нужно. Одно дело, когда кто-то сам тебе визитку или координаты подсовывает, совсем другое, когда ты не ленишься за перо взяться, — значит, нужный человек. И еще вспомнишь о нем, возможно, в самый важный и ответственный момент. Зачем же выбрасывать?

Девушка с удивлением посмотрела на гостеприимную хозяйку. Стоило из-за какой-то записки такой гвалт поднимать? Но женщина не успокаивалась:

— Вот нынче не принято, а раньше целые домашние архивы собирали. Много интересного потом из этих архивов можно было узнать… И часто случалось, что писанная впопыхах бумажка становилась важнейшим документом.

Светлана Артемьевна пустилась в неспешное повествование. Она говорила негромко, вытянувшись в Ольгину сторону и постоянно озираясь, будто сплетничала о соседях:

— Павлуше шел восьмой годик, когда умер его отец. Но даже в этом нежном возрасте мальчик понял: кое-кто считает, будто папаня отправился на тот свет не по своей воле. Законная супруга и родная Павлушина матушка якобы тому поспособствовала. Ох, дела! — Светлана Артемьевна принахмурилась, мотнула головой, мол, «что на свете творится!». — О том, что мать невиновна, он узнал только через тридцать четыре года. После ее смерти. Кстати! Перебирал бумаги покойницы и обнаружил записку, в которой женщину извещали о гибели мужа в стихийной пьяной драке. Ну, в стихийности драки можно было и усомниться, но уже одно то, что матушка при сей заварушке не присутствовала и узнала о факте только после его свершения, облегчило Пашину душу.

Зазвонил телефон. Ольга так прониклась рассказом старушки, что в благозвучной полифонической трели ей померещилась нотка тревожности. А Светлана Артемьевна поначалу от звонка равнодушно отмахнулась: «Будь что-то важное, на автоответчик наговорят». Но едва звонивший представился: «Цветков беспокоит», бросилась в комнату, к аппарату. Схватив трубку, сделала несколько глубоких вдохов и затем уже говорила совершенно спокойно, хотя и несколько спешно.

— Да, получилось… У меня. Именно так… Да, ну, я же великая болтушка. Узнаю — перезвоню… Я бы вам, дорогой Алексей Степанович, настоятельно порекомендовала в «Спортлото» сыграть. С вашей интуицией — озолотитесь! Нет, не шучу… До свидания!

Бабуля мягко положила трубку в гнездо базы и вернулась к гостье:

— Ох, дела! Это мой… знакомый звонил, — зарделась, словно младая барышня. — Так на чем мы остановились?

— На том, что Павел разбирал бумаги умершей матери… Светлана Артемьевна, у вас волосы растрепались.

— Спешила, бежала, думала, не поспею, повесит трубку, знакомый-то. — Она вытащила шпильки, зажала их в зубах, размотала пучок, пригладила пальцами длинные черные волосы (седина закрашена до самых корней), с быстротой фокусника совершила некую круговую манипуляцию, и прическа снова готова: спереди ровный прямой пробор, на затылке — тугой узел. Поправила пуховый платок на плечах и продолжила: — Так вот. Там был дневник. Ты сама никогда не пробовала вести записи? — вопрос был как бы риторическим. Бабуля и не предполагала дожидаться ответа. — Для мужчин дневник — организатор жизни. Когда мысли перестают помещаться в голове, они их записывают, чтобы не забыть. Сильный пол немногословен и, как правило, ограничивается скупой отметкой о происшедшем, так сказать, констатацией факта: «Заходил Семен Иванович, просил миллион долларов, обещал вернуть с первой получки». Для женщин же дневник — что-то вроде подружки-подушки. Дамы сливают туда все свои слезы, сердечные секреты и интимные подробности, все то, о чем не хотелось бы говорить вслух. При этом, втайне от самой себя, каждая надеется, что ее записи когда-нибудь, «совершенно случайно», попадут в чужие руки и будут прочитаны, а может быть («О счастье!»), даже опубликованы.

Бумаги с воспоминаниями, которые попали в руки Павла, не были исключением, они тоже оказались хранилищем сердечных обид.

«Счастье не так слепо, как обыкновенно думают. Часто оно есть не что иное, как следствие верных и твердых мер», — с этих строк женщина начала свое повествование.

Мать Павла лепила свое счастье осознанно. Она много читала и пыталась отыскать ответы на философские вопросы: что первично — любовь или долг; способны ли мирно ужиться в одной душе покорность и гордыня; может ли правда быть абсолютной?

Отец же о подобных «пустяках» не задумывался вовсе. Свое «счастье» он впервые нашел в десятилетнем возрасте — на дне бутылки. Да так с ним и не расставался. Юноша женился в семнадцать лет (невесте было и того меньше, всего шестнадцать), но семейная жизнь не заладилась, потому что она (семейная жизнь) его не интересовала. Зато с большим увлечением он играл в солдатиков. У него была целая армия деревянных, свинцовых, восковых, слепленных из крахмала рядовых и офицерских чинов. По праздникам он «заставлял» их «палить» из орудий и ежедневно менял часовых на посту.

Как-то к картонному бастиону пробралась крыса и отгрызла голову часовому. «Главнокомандующий» приказал учинить над грызуном показную расправу. Крысу поймали, выпороли и повесили прямо посередине комнаты, на маленькой игрушечной виселице, «на глазах» у игрушечного полка. Тело «преступницы» должно было болтаться в петле три дня — «для внушительного примера». Когда супруга застала благоверного за сим живодерством, не смогла сдержать эмоций. Но увидев, что мужа ее реакция только разозлила, тут же ретировалась:

— Как женщина, я ничего не смыслю в военных законах.

Зато она многое смыслила в психологии. Муж к ней холоден? Она раздобыла военный мундир, переоделась в солдата и встала навытяжку перед дверью в спальню. Надо ли объяснять, что форма военная весьма соблазнительно подчеркнула ее естественные, дамские, формы…

— Бедный Павел! Наверное, когда он прочел записки матери, ему стало жаль женщину. — Ольга слушала свою собеседницу внимательно и на какое-то время даже позабыла, что бабуля ведет речь отнюдь не о собственной знакомой и даже не об их современнице.

— Ох, дела! Что ты, Оленька! Конечно, любой другой человек ей посочувствовал бы. Любой, даже абсолютно чужой, но не Павел. Во-первых, он с детства был воспитан как будущий император. Командовать, управлять, подчинять — вот чему его учили. Во-вторых, хотя мать и оказалась непричастной непосредственно к гибели супруга, зато хапнула власть в свои руки. А ведь российская корона могла оказаться на голове Павлуши если не тридцать четыре года назад, то хотя бы двадцатью пятью летами ранее, когда он достиг совершеннолетия…