Позывной: «Москаль». Наш человек – лучший ас Сталина - Валерий Большаков

В благостном изнеможении Иван Федорович упал на подушку, бурно дыша. Маша пристроилась рядом, положив голову ему на плечо. Жилин обнял ее за плечи, чувствуя, как волосы щекочут щеку.

Может, так оно и бывает? Он умер и угодил в рай?

Хм. Ну, если данные услады – райские, то бестелесными их назвать трудно. Как-то не вяжется с парадизом.

– Котя, полежи пока, – шепнул он и встал.

– М-м-м…

Иван Федорович натянул пижамные штаны, подцепил пальцами ног тапочки и вышел.

За дверями, ведущими в спальню, обнаружилась гостиная, или что-то в этом роде. Шторы тут задернуты не были, и ясное утро ломилось в большое окно.

Жилин прислонился спиной к стене и крепко зажмурил глаза.

Это не сон, не бывает таких сновидений, когда все реально и вещно… Он криво усмехнулся, не раскрывая глаз. Ты еще и размышляешь, умник? Тебя убили полчаса назад! Понимаешь? Ты умер!

– Я жив! – прошептал Иван, открывая глаза. – Я есть!

Он осмотрелся.

На столе лежали букет увядших цветов и стопка газет. «Правда», «Известия», «Адлерская правда». Свежие, пахнущие типографской краской.

За 17 июня 1941 года.

Жилин застонал, роняя прессу на стол.

Озираясь, как в тумане, он зацепился взглядом за китель, висевший на спинке стула, и бросился к нему. Генеральский китель…

Сунул руку в карман, достал паспорт – коленкоровую темно-зеленую книжицу.

«Рычагов Павел Васильевич».

Жилин медленно опустил руку с серпастым-молоткастым и быстро сунул его обратно в карман, словно испугавшись – вдруг хозяин явится и застукает его за нехорошим занятием.

Углядев зеркальную дверцу шкафа, Иван Федорович приблизился и долго смотрел на свое отражение.

Молодой мужчина лет тридцати, ладно скроен, крепко сшит.

Короткие черные волосы растрепаны, глаза смотрят потерянно, на щеках трехдневная щетина – разбаловался на курорте…

Жилин поднял руку, словно желая удостовериться, что отражается именно он. Да где ж он…

Накатила слабость, Иван Федорович пошатнулся, выбрасывая руку и шлепая ладонью по холодному стеклу.

Было такое ощущение, что в нем выросло что-то чужое. Затянуло в себя и стало как бы своим. Или это он сам проклюнулся в ком-то?..

Полиментализм – всплыл в памяти фантастический термин.

Это что-то вроде сосуществования двух сознаний в одном теле.

Ну правильно, это ж не его тело, а Рычагова… С ума сойти!

Он так спокойно рассуждает обо всей этой неверояти!

А что делать, коли уж он здесь и сейчас, за неделю до войны?!

Стоп-стоп! Кто – он?

«Иван Федорович Жилин» – это всего лишь «опознавательный знак» его личности. А что такое личность? Не тело, не мозг, а нечто расплывчато-неопределенное. Душа. Или разум.

Переселение душ? Нет, лучше так – перенос сознания.

Но то, что случилось с тобой, Ванька, куда круче, тут перенос не просто из одного мозга в другой, то есть не только в пространстве, но и во времени. Круто…

Ну и забросило тебя, Ваня…

С другой стороны, что он теряет? Что может потерять дед, которому проломили голову? Кроме жития?

Единственно – старость свою. Не жалко!

К тому же взамен ты получаешь молодой, здоровый организм.

Сбыча мечт, как зять любит выражаться…

Вернее, любил. Еще точнее – будет любить.

– Ладно… – обронил Жилин.

Будем считать, что некая высшая сила пересадила его сознание в тело Рычагова, что само по себе замечательно, ибо лишиться дряхлости – это счастье. Похоже на больного, страждавшего долгие годы и вдруг излечившегося. Это даже не радость, это буйный восторг!

А чего ж ты не прыгаешь от счастья, Иван Федорович? А того.

Единственный смысл в этом «подселении» может заключаться лишь в одном: ему поручается исправить ошибки Павла Рычагова.

А иначе как? Не может же быть, чтобы полковник из 2015 года «сконнектился», как зять выражается, с генерал-лейтенантом в 1941-м просто так, нечаянно!

Единственно только – это не случайность, не совпадение.

Он, Жилин, был и остается, по выражению того же зятя, истинным «совком», то бишь человеком, для которого понятие долга – не пустой звук. А долг перед Родиной – самый священный.

Через неделю грянет война – чудовищная бойня, и он обязан сделать все, чтобы его народ пролил меньше крови и слез.

– Это даже не обсуждается, – пробормотал полковник.

Рычагов, правда, генлейт, но это не важно. Ответы на исконный русский вопрос «Что делать?» он найдет. Обязательно.

Ладно. По времени мы определились.

А вот где Иван Федорович, который Павел Васильевич, находится?

Откуда-то из глубин сознания всплыл адрес: «Сочи, проспект Сталина, военный санаторий».

Прошагав на балкон и оглядевшись по сторонам, Жилин убедился, что все так и есть. Это что же, выходит, память Рычагова при нем? Верно, верно! Не зря же он назвал ту женщину Машей!

Это жена Рычагова, Мария Нестеренко.

Хм. Вопрос: считать ли изменой ситуацию, когда женщина занимается любовью с другим мужчиной, чье сознание перенесено в тело мужа?

Жилин покривился. Ну, ты и пошляк, Иван Федорович…

Все, хватит ерундой заниматься!

Постояв под душем, Жилин вытерся огромным махровым полотенцем и аккуратно побрился опасным «Золингеном», оставив зачаток усов – для конспирации.

Он мрачно улыбнулся, стирая пену со щек, – придется тебе побегать, Котя, чтобы хвост не прищемили… Очень мало времени в твоем распоряжении, чтобы действовать обычным порядком.

Отерев лицо одеколоном «Шипр» (кожу защипало, возвращая в давние – нынешние! – годы, когда мужчины не ведали, что лучше, чем «Жиллет», для них нет), Иван Федорович оделся.

– Котя, я скоро! – крикнул он в сторону спальни и покинул номер.

Прошагав длинным коридором, уминая сапогами ковровую дорожку, Жилин спустился на первый этаж.

Ничего особенного: пальмы в кадках, пара диванов, за стойкой – седенький Платон Николаич, добрейшей души человек.

Наверняка «постукивает» в горотдел НКВД…

Увидав генерала, администратор заулыбался, залучился просто.

А глаза недобрые, цепкие…

– Прогуляюсь за газетами, – небрежно обронил Иван.

– Конечно, конечно! Уже должны были подвезти.

Жилин вышел, пропадая из поля зрения Платона Николаевича, и осторожно глянул в большое окно.

Администратор просеменил в служебные помещения.

Иван быстро отворил дверь, тихонечко прикрыв ее за собой, и на цыпочках пробежал к служебке – мягкий ковер глушил шаги.

Углубляться в короткий темный коридор не пришлось – из-за приоткрытой двери донесся заискивавший голос «Платон Николаича»:

– Мне бы начальничка вашего услышать, товарищ сержант. Ой, будьте добреньки! Жду, жду… Алексей Дмитриевич?[3] Здравствуйте! «Платон» беспокоит. Да, да! Вышел только что. Говорит, за газетами. Ага… Ага… Слушаюсь, Алексей Дмитриевич. Обязательно! Проявлю бдительность. Мы тут всегда на страже… Ага…

Слушать дальше откровения бдительного «Платона» Жилин не стал. Быстро покинув санаторий, он прошагал по проспекту до ближайшего газетного киоска, где купил «Комсомолку».

– А сегодня какое? – спросил Иван, наклоняясь к окошку.

Продавщица мило улыбнулась генералу.

– С утра девятнадцатое было!

– Отстал от жизни, – пошутил Жилин.

Пройдя всего десяток шагов, он столкнулся с человеком, которого никогда не встречал, но из глубины сознания всплыло: Емельян Кондрат, товарищ по Испании.

– О, здорово! – удивился и обрадовался Емельян. – Тоже загореть охота? Ты с Машей? И я хожу парой, ха-ха!

– Выдался отпуск, и махнули на юг вместе, – улыбнулся Иван. – А то ведь моя Мария, как Пенелопа, вся жизнь ее – ожидание. Я же странствую по войнам. А тут перерыв небольшой, как не воспользоваться…[4]

– Ну и правильно! А мы тут по соседству. Ну, крепкого тебе загара, ха-ха! Давай!

– Давай…

Вернувшись, Жилин даже не посмотрел в сторону администратора.

Поднявшись к себе, полковник бросил газету на стол и прошел к Маше.

«Жена» прихорашивалась, сидя у трюмо. Иван опустился на кровать, перехватывая взгляд женщины в зеркале.

– Купаться когда пойдем? – улыбнулась она.

– Никогда, – серьезно ответил «муж».

Машины бровки полезли вверх, а рука с расческой задержалась.

– Что-то случилось, Котя?

– Случилось. В это воскресенье начнется война.

Нестеренко так резко повернулась к нему, что халатик распахнулся.

– Это правда?

Жилин кивнул.

– Все очень и очень плохо, Маша. 24-го меня арестуют, через два дня придет твой черед.

Женщина смотрела на него неотрывно. Плечи ее опустились.

– Это из-за того… что… ну, что в апреле было?

– А-а, когда я ляпнул сдуру? Да нет, Машечка… Не в том беда, что я Сталину наговорил, а в том, что наделал. Война будет страшная! Долгая! Миллионы сгинут! А в ВВС полный развал. Да за это убить мало!

– Ну, Котя… Ты же совсем чуть-чуть побыл главнокомандующим! Почему это ты должен отвечать за чужие ошибки?