Жизнь и смерть Арнаута Каталана - Елена Хаецкая

– Врешь ты что-то, – сказал Аурилья. – Правду говорят: с басками торговаться хуже чем с жидами. Ой, ой! Пропали наши денежки!

Горжа тряхнул черными волосами, обтер ладонью лицо, размазывая краску по подбородку.

– Есть среди нас гасконцы, есть каталонцы, есть тут и баски, и все мы не ведали в жизни ласки, зато живем без ничьей указки. Платите нам деньги за представление!

Он начал обходить зрителей, толкая горшком в живот то одного, то другого. Крестьяне смеялись, когда он гримасничал, вымогая монетку достоинством побольше. Грошики так и сыпались. Скоро уже в горшке собралась приятная компания: шесть медных мелов, восемь рэмонденов, пять тулузских солидов, отданных, как оговаривалось особо, за девять зрителей, три мельгориена, пятнадцать оболов, а также четыре монеты неопределенной ценности и не имеющие названия.

Паренек так увлекся созерцанием этой отрадной картины, что и глаз от нее не отрывал, все глядел-любовался, как грошик летит навстречу собратьям, увеличивая их число.

И вот поток прервался. Досадуя, Горжа вскинул голову – поглядеть, кому это платить неохота.

А человек, что перед ним стоял, не богато, не бедно одетый, оказался лет сорока с небольшим, волосы имел соломенного цвета, нос и щеки усыпанные веснушками, глаза светлые, ресницы и брови белые, на загорелом лице очень заметные. И сразу увиделось в нем юноше нечто, от чего он насторожился и весь подобрался.

– Что стоишь столбом? Плати! – сказал Горжа нарочито дерзким тоном.

Человек показал на ладони медный обол.

– Назовись, фигляр, так, пожалуй, и заплачу.

Горжа поставил горшок с монетами себе на темечко, убрал руки, шагнул влево, шагнул вправо, тряхнул головой и ловко подхватил падающий горшок. Ни одной монеты не уронил.

– Я потешник,

Я насмешник,

Я мим,

Брожу то один, то не один,

Я гистрион,

На все руки силен,

Я сальтатор – сальто кручу,

Я йокулятор – шутки шучу,

Я глумотворец, срамословец, песнесказитель, а при случае еще и лекарь.

Разговоры на площади постепенно смолкали. Стоявшие поблизости от Горжи тихой сапой расступались, так что вскоре вокруг юноши и его собеседника образовалась тревожащая пустота.

– Лекарь? Какие же болезни ты лечишь, лекарь?

– Я собакам кровь пускаю, ставлю коровам банки, козам – припарки, коням – пиявки, курам – микстуру, кошкам – тинктуру, а ослам – яйца отрезаю, если меня очень попросить. Хочешь, я и тебя вылечу?

Человек засмеялся.

– Да я и не болен вовсе.

– Позволь мне тебя полечить, враз чем-нибудь заболеешь. Чего изволишь? У меня в котомке всякого на выбор: и трясовица, и огневица, и прочая иная лихоманка. – Юноша снова выкатил глаза, пустив изо рта пену. – Нет, не хочу быть лекарем! – вскричал он миг спустя и снова сделал нормальное лицо. – Лучше купи у меня что-нибудь. Я теперь торговец.

– Рожу утри, торговец.

– Благодарю, господин. – Горжа утерся.

– Чем торгуешь, торговец?

Глядя на обол на ладони незнакомца, паренек пояснил:

– Зимой дождем, летом пылью, а осенью всякой разной гнилью.

– Ох, верно наш бондарь Аурилья говорит: с баском не торгуйся, проторгуешься.

– А я не баск, я каталонец. Да только какая разница, коли мы с тобой близкая родня, господин мой.

Желтоволосый слегка сдвинул светлые брови.

– Это с какой еще стороны, голодранец?

– Со стороны Адама и Евы. А наследство наше поделили не поровну.

– Эдак я по миру пойду, если всем таким родичам выделю часть моего наследства! За кого ты принимаешь меня, полупочтенный?

Горжа поклонился, взмахнув немытыми черными патлами.

– Вижу я, ты не граф Тулузский и не король Французский! – молвил он, бодрясь (господин пока что не гневался).

– Я Саварик де Маллеон, – заключил, рассеивая последние сомнения, желтоволосый.

Паренек выпрямился, прижал к груди горшок с монетами и не выдержал – оглянулся на своих товарищей. Те молча выжидали, чем окончится разговор.

Саварик подбросил грошик в воздух.

– Что, фигляр, никак струсил?

Словив монетку на лету, Горжа учтиво ответил:

– Струсить не струсил, господин мой, но осторожность поимел.

И вдруг чрезвычайно похоже заревел ослом.

Глава вторая

АРНАУТ КАТАЛАН ВЕДЕТ КУРТУАЗНУЮ БЕСЕДУ

Добрый сеньор де Маллеон, прозванный также Саварик Нечестивец, фигляров разного рода ценил весьма высоко, привечал их у себя во владениях и щедро вознаграждал. Если же он видел человека, не обделенного песенным, либо поэтическим даром, то стремился оказать тому как можно больше благодеяний. Это было у него в обычае.

Поэтому эн Саварик и пригласил товарищей Горжи к себе в гости – на праздник.

Разумеется, такое предложение было принято немедленно и с радостью.

Как раз в это время эн Саварик спасся от одной беды, а в другую попасть еще не успел. По этой ли, по какой иной причине, только затеял он праздник и пригласил к себе в Шателайон множество рыцарей и дам. Почти все они с радостью откликнулись на приглашение эн Саварика и прислали скорых гонцов сообщить о своем непременном прибытии.

Филгярам же чудилось, будто попали они вдруг в подобие земного рая. После тряских пыльных дорог, после ночлега в телеге, либо в дешевом трактире на соломе с клопами, дивной мнилась им постель, накрытая мягкими шкурами, большая медная чаша для умывания – всегда с свежей водой, обильная трапеза, щедрая на мясо, шелковистые охотничьи псы, всюду ступающие по каменному полу галерей с легким стуком когтей. Да и сами галереи с их чередованием солнечных пятен и черных теней от колонн, и комнаты – верхние с бойницами, нижние – с широкими витражными окнами, и большой сад с колодцем и скамьями, – все это не слишком разнилось с тем понятием о рае, который было усвоено Каталаном еще с детских лет.

Телегу и фиглярскую клячонку эн Саварик сразу препоручил прислуге. Скотину завели в стойло, телегу оттащили на задний двор, и больше у Тюки с Агульоном голова о них не болела.

Из заезжих потешников эн Саварику больше всех глянулся парнишка каталонец. С ним и захотел беседовать, когда явился на второй день их гостевания в ту комнату, что отвели всем четверым.

Каталонец Горжа, едва завидев Саварика, сразу вскочил на ноги и отвесил низкий поклон. Саварик позвал его в сад. Уселся на скамью. Горжа перед ним на траву плюхнулся, ноги скрестив, лицо поднял – внимать приготовился.

Для начала спросил его эн Саварик об имени.

– Как звать тебя, каталонец? Что, так и кликать перед всеми гостями – Горжей?

Паренек подумал немного.

– А разве плохо – Горжа? Вообще меня Арнаутом крестили, а по ту сторону гор говорят – Арно. Еще можно сказать – Арнольд, только мне это совсем не нравится. Лучше уж зовите меня просто Каталаном, коли "Горжа" неблагозвучно.

После того Саварик рассказал, какой он замыслил праздник, для каких гостей хочет дать представление, в чем смысл и какова изюминка пьесы и многое другое, что было необходимо обсудить, а под конец обещал заплатить всей труппе очень хорошие деньги.

Все это Каталан выслушал чрезвычайно внимательно, а про себя решил во что бы то ни стало угодить такому богатому и щедрому сеньору. А Саварик тоже был Каталаном доволен. Паренек пока что не обманывал ожиданий. Стихи ловил на лету; если что и забывал, не терялся, присочинял сам и, что главное, получалось не хуже.

Труднее всего оказалось, как и ожидал Каталан, склонить актерку Ильдегонду к тому озорству, что затеял эн Саварик. И так и эдак ее уламывал, весь ужом извертелся, дождем пролился, мелким бисером рассыпался – Ильдегонда ни в какую. И через Тюку влиять на нее пытался, и через Агульона, и втроем на нее наскакивали – нет, упорствует Ильдегонда! Наконец, отчаявшись, решился Каталан эн Саварика потревожить.

Тот был занят с гостями. По приглашению Саварика де Маллеона прибыло в Шателайон немалое число знатных владетелей и куртуазных дам.

Эн Саварик вел учтивый любовный поединок с домной Гильемой де Бенож, за которой, себе на беду, куртуазно ухаживал, не получая взаимности. Поединок этот состоял в преискусном чередовании колкостей и любезностей. Эн Саварик уже ощутимо одерживал верх, а домна Гильема готовилась претерпеть поражение, и поэтому дама весьма обрадовалась вторжению жонглера, в то время как эн Саварик был немало раздосадован.

Поклонившись как можно ниже, Каталан молвил:

– Тут у нас… господин мой… неурядица одна, право слово… И не уладить, хоть ты совсем тресни! – От растерянности он изъяснялся не совсем бойко, не то, что на площади.

Широкоскулое лицо Саварика залилось краской.

– Да что же это такое! Или ты, мужлан, совсем забылся, что врываешься ко мне так бесцеремонно?

– Я… ну, у нас тут… Ох! – вскричал Каталан и без долгих разговоров повалился Саварику в ноги, по опыту зная, что это наилучший способ беседовать с разгневанными сеньорами.

А дама Гильема едко заметила: