Взгляд зверя - Арсений Александрович Истомин

стоял стол, на котором красовались две миниатюрные мельницы и лампадка, пара табуретов, одежда, шубы, куча веников и трав под потолком подвешена, печка, а в уголке Матренка моя. Под образа забилась, сидит в одном сарафане, в руках иконку сжимая. Я к ней тут же бросилась, а она на меня даже внимания не обратила. Как смотрела в окно стеклянными глазами, так и смотрит. Обняла я ее, та вроде и отошла от страха. Ох, не знаю, что пережить ей в ту ночь пришлось, да только сказать хот что-то Мотя так и не смогла. Мычала что-то, плакала, больше руками показывала. Немая совсем стала.

– А сестрички-то где – спрашивала я ее.

Но Мотя ничего не говорила, только головой мотала да взахлеб плакать начинала. Впрочем, мы скоро сами все узнали.

Обнаружили платок одной из сестер. Хорошо дядя Сережа с собой собаку взял, та у него молодая, умная. Пробежав по окрестностям, напала на след и потянула за собой всю поисковую группу во главе с хозяином. Вот только под конец идти отказывалась. Сядет и смотрит виновато. Платок даешь – нюхает, а как дальше бежать – морду отводит и все тут.

– Ну, бестолковое животное! – ругался на нее дядя Сережа. Да толку с того?

Пришлось нам дальше искать своими силами. Разбрелись по округе и продолжили поиски. Через час ходьбы услыхали крик, прибежали.

Нашли их в овраге, ближе к болотам. Понять где Люба, а где Надя было невозможно. В тот момент картина была похожа на кровавое месиво. Повсюду валялись куски цветастых сарафанов, кожи и внутренних органов. Мяса на жертвах практически не осталось. Тела были свалены в одну кучу. К месту трагедии привели уже почти посидевшую от соседских рассказов мать. Татьяна Макаровна – так звали несчастную, как увидела девочек, так и рухнула оземь. Ноги с тех пор у нее на всю жизнь остались парализованы. Однако потом прояснилась интересная деталь – отличить она их смогла, тогда стало видно, что старшая – Надя лежала сверху, отчаянно пытаясь заслонить младшую от кого-то крупного и очевидно до смерти жуткого. Нос бедняжки отсутствовал, это что-то откусило его, пока Надя еще была жива. На лице застыл дикий ужас. В стороны расползались застывшие на юном лице последние слезы. Любаше досталось не меньше. В горле девочки зияла огромная дыра, из которой под нее натекла лужа крови, успевшая впитаться в сухую серую землю. Из конечностей осталась только правая рука, которой Любаша никак не смогла бы отбиваться, потому как плечо было вывернуто назад, а кисть и предплечье повернуты в неестественном положении. Кроме того на лице была куча гематом, ссадин и царапин. Очевидно с ребенком просто игрались, пока он пытался убежать от своего преследователя. Правый глаз тоже отсутствовал. На его месте виднелась лишь глубокая ямка. Левый глазик был сжат, а маленькие бровки так и остались сморщено стоять домиком. Лицо девочки искривилось толи от страха, толи от боли.

Переносить тела на сельское кладбище не решились, не у кого бы даже рука не поднялась собирать сестер по кусочкам и перетаскивать к людям. Общим решением было принято уложить девочек рядом и присыпать сверху землей и елевыми иголками. На том и порешили. Когда все сделали, на холмике поставили деревянный крест с прибитыми фотографиями Наденьки и Любы. Фотография была старая, сделана еще отцом сестренок, который вскоре после рождения дочерей умер от тифа, оставив мать одну, наедине со своими мыслями. Татьяна Макаровна еще долго не уходила с импровизированной могилки. Все смотрела на фотографии, пока на рыхлую землю под ногами падали слезы. Обеим девочкам не было и восемнадцати. Надя вот-вот окончив приходскую школу при храме отметила свое шестнадцатилетие. А Любаша буквально недели не дожила и до четырнадцати.

С того момента сельчане в лес по грибы да ягоды не нагой. Пусть сгниет – себе дороже. Одна только Татьяна Макаровна рвалась в чащу, да никто не соглашался отвезти бедную женщину, корившую себя, за то, что отпустила тогда за грибами обеих. А кто бы знать мог, что так оно случиться.

Хорошее то лето было, пришла осень – пора урожай собирать, уже через неделю погребки были заставлены банками с различными соленьями. Капуста в бочках стояла прямо под крышей. И сами ели, и в город продавать все равно тянет. Из мужиков ехать никто не хотел, отнекивались мол дел много. Один Пашка, соседский мальчуган, с которым мы были примерно ровесниками, заявил, что мол сам на рынок съездит, продаст втридорога, возьмет что надо, а еще купит себе приемник, радио слушать. Отговаривать его никто не стал, а ты попробуй. Вещи, что на продажу погрузили, пожелания что купить Паша тоже собрал, вот уже ехать собрался, а мать за рукав тянет.

– На-ка вот, возьми – и топор отцовский протягивает.

– Да накой он мне? Ну мам! – вопрошал Пашка.

Однако, поняв, что с матерью спорить бесполезно, кинул инструмент в телегу и двинулся в путь. То, что случилось потом Пашка долго не рассказывал, хотя домашняя настойка, да расспросы постоянные развязали ему язык. Далее с его слов.

– Еду, значит, на дорогу гляжу, бегущие облака рассматриваю. Подъехали к месту, где деревья ветром повалило. Здесь до этого мужики с села неделю работали, почти все растащили. Один ствол остался лежать, береза сухая да трухлявая. Взялся за топор стою махаю, за полчаса управился по сторонам смотрю, где б в тенечке отдохнуть – солнце так и печет. Спрятался под листвой сижу на лошадь-Маньку любуюсь. Слышу сзади шорох тихий-тихий, будто кто листву ворочает. Обернулся, а это еж шуршит. Ух, думаю на рынок привезу, городских потешить, авось продам – копейка будет.

Сбегал до телеги, взял корзинку, что Тонька сплела, вернулся – нет колючего. Смотрю, ищу его везде, по поляне бегаю. Походу скрылся ежик, нет его нигде. Мое внимание привлекла Манька, которая, походу, уже устала ждать меня посреди дороги и, недовольно виляя хвостом, била копытом о дорогу. Я уже уходить собирался, когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Метрах в тридцати за деревом стояла фигура, явно превышающая человеческий рост, черная мохнатая. Это существо наполовину выглядывало из-за ствола, очевидно не желая привлекать к себе внимания. Одним глазом оно следило за каждым моим движением. Когда я остановился оно еще с минуту, не двигаясь, буквально ело меня глазами. Ступор прошел в том момент, когда где-то неподалеку взлетела напуганная выпь. Существо повернуло