Литературное приложение «МФ» №07, август 2011 - Журнал «Мир Фантастики»

Гордон уже знал, что дело выиграно. На этот раз он превзошёл сам себя.

Подумать только, а ведь это всё люди с их вульгарной выдумкой под названием «аллегория»!

Хотя в полной мере победа, конечно же, принадлежала юриспруденции и бюрократии…

Дмитрий Костюкевич

Граф фон Цеппелин снова спускается в преисподнюю

От редакции: Даже если человек, сам того не зная, несмотря на всё своё могущество и все свои достижения, является лишь пешкой в чужой игре, он может быть верен самому себе. А это даёт возможность отыграться.

«Раньше ступенек казалось меньше», — думал граф фон Цеппелин, шагая вдоль очередного мрачного коридора.

Лестничный пролёт, оставшийся за спиной, отзывался шумом крови в висках и тяжёлым дыханием. Жаловаться здесь было некому, только самому себе. Стены прохода пропитались запахом сырости. Светильники дёргали за ниточки тени. Иногда попадались массивные двери из ржавого железа, из-за которых доносились жалобные стоны и крики боли, такие же неконтролируемые и бессильные, как сбившееся дыхание графа.

От дикой мысли — постучать в одну из дверей и пожаловаться на трудности спуска экзекуторам — становилось не по себе. Словно кто-то ворошил внутренности ледяной кочергой.

«Кто эти кричащие бедолаги? Кем были при жизни? Что такое натворили, чтобы заслужить это? Тоже заключили сделку или изменяли в разъездах жёнам?»

Каждый раз, проходя мимо безмолвных дверей, граф думал: «Может, за ней ждут меня? Когда-нибудь эта камера станет моей тюрьмой?». Безмолвные двери пугали сильнее стонущих.

Фердинанд фон Цеппелин отмахнулся от гнетущих размышлений — даже машинально дёрнул рукой с тростью. Железная набойка на конце звонко ударила в дверь. Сердце графа остановилось.

Стон оборвался. Послышались какие-то клацающие шаги, словно за грязной стеной перемещалась лошадь.

— Случайно… Тысячу извинений, — забормотал граф. — Не стоит открывать…

Он поковылял дальше, молясь, чтобы не услышать звук открываемого засова. Хотя молитва — не лучшая затея в этом месте. Особенно там, куда он спускался.

Он стал думать о Аделинде, и тяжёлый осадок ушёл. Даже перестали трястись колени.

Его мысли прервала лестница. Снова вниз. В полутьму.

Граф фон Цеппелин перевёл дыхание, постучал тростью по первой ступеньке и стал спускаться.

«Кажется, последний пролёт, — подбодрил себя он. — Если я ничего не напутал. Память уже не та… Сколько всего этих треклятых ступеней? Шестьсот шестьдесят шесть? Оригинально, как затасканный анекдот…»

Гладкий камень под ногами был истёрт по правому краю, возле перил. В нишах сидели летучие мыши, похожие на сгоревшую бумагу, и таращились на графа. Во всяком случае, так ему казалось.

Он едва не упал за пару ступенек до цели. Испуганно вскрикнул, выронив трость и схватившись двумя руками за перила…

Тех, кто создавал эту лестницу (если, конечно, они были людьми), следовало бы оставить здесь навеки. За одной из ржавых дверей!

***

— Граф фон Цеппелин, вот так сюрприз! — мужчина в чёрном дамастовом костюме оторвал взгляд от книжных стеллажей и повернулся к вошедшему. — Не думал вас увидеть так скоро. При жизни, так сказать, извините за прямолинейность.

— Ничего. Я стучал, но никто… и я решил…

Мужчина поправил узел узкого галстука, который тёмной полоской почти не выделялся на атласной рубашке. Улыбнулся, не обнажая зубы.

— Проходите, Фердинанд. Не тушуйтесь. Когда я занят книгами, выпадаю из реальности. Могу пушечный выстрел пропустить.

Граф глянул за спину на просторный круглый каменный зал без единого окна, — какие окна глубоко под землёй? — на первые (или последние) ступени треклятой лестницы, которую он всё-таки одолел, и вошёл. Дверь закрылась.

Мужчина в чёрном провёл пальцами правой руки по одному из рядов книг. Переплёты отозвались тихим шелестом, шёпотом старых знакомых. Остановился на толстом томе с красным корешком, постучал длинным ногтем.

Граф фон Цеппелин попытался прочитать имя автора, но зрение подвело его. Он подошёл поближе и стал рыться в карманах в поисках пенсне.

— Не утруждайтесь, граф. Это я больше сам с собой. Категоричный упрямец Платон. Мудрый философ, но неприятный. Не рассуждает, а вещает. Никаких возражений, представляете? — ноготь перепрыгнул на книгу справа. — А Гегель? Этого сложно назвать мудрецом. А дураком легко. И очковтирателем. Что может родиться из ложных предпосылок и противоречивых предпосылок? Только оригинальная глупость.

— Я предпочитаю Шопенгауэра, — сказал граф.

— Отличный вкус. Хотя мне больше близок Кант. Присядем? Прошу к столу.

Граф прямо-таки рухнул в мягкое кресло. Ужасно болела шея, ныла поясница. На ноги он предпочитал не обращать внимания. Он их почти не чувствовал.

— Нелёгкая дорога, да? — спросил хозяин кабинета. — Не то, что пятьдесят лет назад?

— Зато меньше путаешься в коридорах.

Мужчина в чёрном кивнул, устраиваясь в кресле напротив. Собеседников разделял круглый столик из какого-то странного материала, похожего на застывшую лаву. Толстая бугристая ножка, отшлифованная до блеска столешница. В центре стояла пепельница, открытая коробка сигар и полный графин с рюмками на металлической стойке.

— Почему вы их не выкинете? — спросил граф фон Цеппелин. Он не знал, как начать, и поэтому сказал первое, что пришло на ум. — Если уж так не любите…

Безволосая бровь поднялась вверх.

— Выкинуть книги? Право, вы шутите, Фердинанд?

Граф пожал плечами. Хозяин и его просторный кабинет не располагал к шуткам. Он буквально чувствовал, как сотни метров земли давят сверху, а сырость забивает лёгкие.

Мужчина в чёрном сложил на коленях руки. Граф помнил эти длинные кисти и каплю крови на остром когте указательного пальца, подхваченную с его запястья и брошенную на лист договора, под которым он поставил подпись пятьдесят лет назад.

Тогда он был молод и амбициозен. Тогда он был дураком, как и Гегель в этих иссинячёрных глазах напротив.

Теперь он был стар и безрассудно влюблён. Он такой же глупец, но глупец романтичный.

Граф устало вздохнул.

— У меня к вам предложение… Мужчина рассмеялся. Во весь рот, полный острых акульих зубов.

— Уж думаю. Вряд ли вы стали бы снова спускаться ко мне, чтобы просто пожелать доброй ночи или рассказать историю своей интересной жизни.

— Она и так вам известна…

— Некоторые её аспекты — да. Вы многого добились, Фердинанд. Ваши дирижабли почти совершенны. Вы богаты и известны, как и просили когда-то, после возвращения из США, где вам впервые довелось подняться в воздух на воздушном шаре. На это потребовалось время, не обошлось без известных трудностей, но я не обещал скорых чудес. Но, тем не менее… следить за