Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков - Александр Валентинович Амфитеатров

вместе с сирийским Оронтом полилась в мир, концентрированный вокруг великого города на Тибре, определенная и побеждающая дуалистическая струя. «Несомненно, что дуализм, если понимать под этим именем противоположение между духом и материей, разумом и чувственностью, явился уже раньше в греческой философии и образует одну из законоположных стезей неопифагоризма и Филонова учения. Но существенно отличает от этого дуализма учение магов то обстоятельство, что в последнем злое начало обожествлено. Оно противопоставлено высшему божеству в качестве соперника с утверждением, что обоим принадлежит чествование посредством культа. Эта система, нашедшая столь очевидно простое разрешение для проблемы существования зла, этого подводного камня теологического мышления, привлекла к себе образованные умы, равно как понравилась и массам, которые нашли в ней объяснение своим страданиям. Как раз в то самое время, когда в Риме распространяются мистерии персидского Митры, Плутарх излагает дуалистическую теорию весьма благосклонно и склоняется к тому, чтобы ее принять. И с того самого времени мы начинаем встречать в литературе термин «противобоги» (antitheoi): он означает тех демонов, которые, находясь под командою мрачной силы, воюют против небесных духов, посланников или «ангелов» высшего божества. Это дивасы Аримана против язатасов Ормузда. Одно замечательное место у Порфирия[2] показывает, что уже первые неоплатоники включили персидскую демонологию в свою систему. Ниже высшего божества, которое бесплотно и невидимо, ниже легких планет живут бесчисленные демоны; многие из них имеют свои особенные имена, — это боги наций и государств, — остаток образует анонимную массу. Они распадаются на два полярно противоположных класса. Одни духовно благодетельные; они посылают плодородие растениям и зверям, хорошую погоду природе, человеку — знание. Они служат посредниками между божествами и их служителями через то, что возносят хваления и молитвы на небо, а с неба приносят знамения и предсказания. Наоборот, другие суть злые духи: живут в пространствах, смежных с землею, и нет такого зла, которое они усомнились бы причинить. Деятельные насильники, коварные предатели, буйные и предусмотрительные вместе, они родоначальники всякого несчастья, постигающего землю: засух, голода, бурь, землетрясений, — все это их дела! Они зажигают в сердце человека нечестивые страсти и запретные желания, они толкают людей к войнам и революциям. Вечные притворщики, они имеют склонность ко лжи и обману; они покровительствуют плутовству и мистификациям волшебников и устремляются к кровавым жертвам, которые приносят маги им всем, и в особенности их предводителю Ариману. Культ его до сих пор сохранился на Востоке у езидов[3] или поклонников дьявола. И когда Федор из Мопсуестии[4] в своем писании против магов говорит об Аримане, он называет его Сатаною. В самом деле, между этими двумя образами, на первый взгляд, замечается поразительное сходство. Оба они главы бесчисленного воинства демонов. Каждый из них дух заблуждения и лжи, мрака, искуситель и погубитель. Это или двойники, либо одна и та же фигура» (Cumont[5]).

Дуализм выливается в определенные формы и принимает специальный характер в религиях семитического происхождения: иудаизме, христианстве, исламе. Зыбкий, многообразный, всепроницающий призрак Сатаны, под теми или другими именами, скользит тенью в глубине всех религий, даже самых первобытных, но личность Сатаны, со всеми свойственными ему ныне качествами и атрибутами, создалась творчеством по преимуществу иудейской и христианской религий, в особенности же второй из них.

В Моисеевом учении Сатана еще не занимает видного места. Это, по остроумному сравнению Артуро Графа, его отрочество или юность, далекие до совершеннолетия. В Книге Бытия змей является еще животным — только мудрейшим и хитрейшим из животных: в дьявола обратило его позднейшее толкование. На протяжении всего Ветхого Завета Вельзевул упоминается только в качестве божества идолопоклонников. При этом надо заметить, что евреи пришли к идее единого всебожества поздно, и в течение довольно долгого периода, измеряемого сотнями лет, их единобожие сводилось просто к предпочтению своего национального бога, синайского громовника Яхве, богам других наций, которых существования они, однако, не думали отрицать, а только почитали их менее могущественными и святыми. Синайский договор Яхве с народом израильским ревниво отстраняет его от этих богов, которые, однако, частенько врывались в его культуру даже в весьма поздние ее периоды. И были боги, существование и известную силу которых должна была признать даже ревность Яхве. Евреи слишком долго жили кочевниками в жгучих пустынях, чтобы не вынести из них мифа о царящем в них злом духе Азазеле, — быть может, отголоске египетского Сета. Пресловутый обычай выгонять в пустыню, в жертву этому Азазелю, «козла искупления», нагруженного грехами Израиля, общеизвестен. Он держался в иудаизме едва ли не до падения иудейской государственной самостоятельности и, умирая, соприкоснулся с христианским символом-антитезою агнца, приявшего на себя грехи мира.

По общепринятому ранее мнению, свою демонологию, то есть идею, теорию и феномен дьявола, евреи вынесли из плена Вавилонского, воспитав ее в соприкосновениях с маздеизмом. В настоящее время, когда доказаны вавилонские первоисточники и первовлияния, давшие основу праву и мифу Пятикнижия Моисеева, было бы слишком смело считать еврейского дьявола столь молодым. Однако нельзя не заметить, что понятие и образ злого духа, отличного от добрых, определяется в библейском мифотворчестве не ранее пленения. В Книге Иова Сатана еще является среди ангелов неба и отнюдь не рекомендуется заклятым противником Бога и разрушителем его создания. Это только дух-скептик, дух-маловер, будущий Мефистофель, близость которого к человеческому сомнению и протесту против фатума прельстит впоследствии так многих поэтов и философов. Власть его — еще по доверенности от божества и, следовательно, одного с ним характера: она только служебность, истекающая из высшей воли. В бедствиях Иова он не более как орудие. Ответственность за необходимость непостижимых и внезапных страданий праведника божество, собственными устами, принимает на себя в знаменитой главе, которая даже нашего резонера Ломоносова сделала поэтом. Л Дьявол Книги Иова — скептик, дурно думающий о человеке и завидующий ему пред лицом Высшей Святости, но в конце концов он только слуга по такого рода делам, к которым Высшая Святость не может, так сказать, непосредственно прикоснуться, ибо это унизило бы идею ее совершенства. Еще выразительнее выступает роль такого фактотума[6] по злым делам в знаменитом эпизоде Книги Царств о духе, принявшем от Бога поручение обманом своим погубить царя Ахава. Этот дух даже не носит еще клички злого, темного дьявола и т. п. Он — ангел, как все, как тот страшный ангел, который в одну ночь совершает необходимые бесчеловечные бойни: избиение первенцев египетских, истребление Сеннахеримовых полчищ и прочее.

Но мало-помалу Сатана определяется и совершенствуется.

У Захарии он уже враг и обвинитель избранного народа, желающий лишить его божественного благоволения. В Книге