Скатерть на траве - Олег Шмелев

– Танька только такую любит, – скороговоркой объяснила Манюня.

Синельников заметил, что при этих словах рыжеватый участник пикника искоса и недобро взглянул на девушку. Так, значит. Компания рассказывает не всю правду, что-то они скрывают. Синельников отметил это про себя как первый сомнительный пункт. Это было важно, но для него гораздо важнее был тот факт, что Манюня проговорилась – нечаянно и, кажется, совершенно не представляя, какие выводы способны делать другие люди из случайно, непроизвольно вырвавшихся слов. Можно было биться об заклад, что эта красивая девушка не умеет сначала думать, а уже потом говорить. Для сыщика такие личности настоящий клад, но, встречаясь с подобными людьми по долгу своей службы, Синельников никогда не мог расценивать эту далеко не многим присущую черту характера – безоглядную непосредственность – только с чисто профессиональной стороны. Такие личности, хоть убейся, нравились ему. Синельников положил помаду в белый конверт и отдал его эксперту научно-технического отдела, уже отснявшему все, что надо было отснять. Потом с собакой-ищейкой прочесали кустарник и лес, но ничего и никого не нашли.

В половине десятого, на закате, вернулись в управление внутренних дел. Малинин доложил дежурному о результатах осмотра места происшествия, а потом они с Синельниковым позвонили начальству, и Синельников получил приказ принять это дело к дознанию. Он взял вещи исчезнувшего (утонувшим он Александра Антоновича пока считать не желал), пригласил всех четверых заявителей к себе в кабинет, и, еще не предложив рассаживаться и оглядев их понурые фигуры, сказал:

– Вы устали и переволновались, я понимаю. Но необходимо сейчас же кое-что оформить и закрепить. Надеюсь, вы тоже меня поймете.

Заметно лысеющий брюнет, которого на поляне называли Вилем, слегка робея, спросил:

– Нельзя ли позвонить домой? Семья волнуется, я обещал быть в восемь.

– Пожалуйста.

Синельников сложил костюм, брюки и рубаху исчезнувшего Перфильева на маленький столик. Виль говорил с женой недолго, сказал, что задерживается на работе. Когда он положил трубку, Синельников обратился к мужчинам:

– Вы все трое были за рулем?

Он мог бы и не задавать этого вопроса. Все трое сказали «да».

– И там довольно крепко выпили?

Мужчины пожали плечами.

Синельников позвонил по внутреннему телефону.

– Павел Петрович, это Синельников. Надо тут проверить на алкоголь… Да, у меня в кабинете… Что? А, трое… Да нет, самую простую, остальное необязательно.

Виль просительно приложил руку к груди:

– Простите, не знаю имени-отчества… Но нельзя ли без этого? Мы вас очень просим… Мы же не нарушали. Мы же сами к вам приехали… Если б все в порядке, никто бы нас не задержал, уверяю вас… Я лично езжу десять лет, и ни одного замечания…

– Вы не беспокойтесь, – с легкой усмешкой сказал Синельников. – Я это не для ГАИ. Порядок требует.

Потом Синельников связался со справочным бюро и попросил справку о Перфильеве Александре Антоновиче – обычные данные, какие содержатся в бюро о всех обычных гражданах: адрес, год и место рождения. Место работы и должность он уже знал из служебного удостоверения. Что входило в круг его обязанностей, надо завтра выяснить. Фамилия Перфильев показалась Синельникову знакомой, но он не мог вспомнить откуда. Павел Петрович, судебно-медицинский эксперт, пришел со своим приборчиком, мужчины подышали в него, и выяснилось, что двое Виль и рыжеватый, которого звали Володя, – принимали алкоголь, а третий, красавец Слава, не брал в рот ни капли спиртного.

Синельникова это несколько удивило, но он постарался не показать вида, только пошутил, обратившись к Вилю и Володе:

– У вас есть прекрасный пример для подражания.

Оба через силу улыбнулись, а Слава объяснил серезно:

– Я тоже не прочь, но мне к утру надо быть в Москве, а это путь неблизкий.

– Вы разве не здешний?

– Можно считать – наполовину. – Слава хотел добавить еще что-то, но Синельников остановил его:

– Ну это потом. Займемся формальностями, не ночевать же нам здесь. Вас, товарищи мужчины, попрошу посидеть в коридоре.

Мужчины вышли, а Синельников встал из-за стола и, сев на стул у стены рядом с девушкой, спросил:

– Вас как зовут?

– Свои – Манюня.

– А не свои?

– По паспорту – Мария Федоровна Лунькова.

Она отвечала неохотно, но без всякого намека на неприязнь. Перед Синельниковым был безмерно уставший, будто изверившийся во всем на свете человек, и это никак не вязалось с яркой голубизной глаз и тугими выпуклыми губами.

– Вам сколько лет?

– Двадцать один, – уже с некоторым вызовом сказала она, открыла лежавшую на коленях сумочку, вынула пачку зеленых пятидесятирублевок и протянула Синельникову. – Возьмите. Мне не надо.

– Чьи? – Принимая деньги, он не смог скрыть, что это для него неожиданно. И мимолетно обратил внимание на ее пальцы: ногти совсем короткие, словно она их обгрызала, и вместо маникюра какой-то странно-неровный коричневатый налет. Это не соответствовало, так сказать, общему облику.

– Александра Антоновича Перфильева.

– Он сам их вам дал?

– Славка дал.

– Кто это – Славка?

Она кивнула на дверь.

– Этот самый, молодой, красивый. Они в пиджаке лежали. И еще, гад, шуточки шутил: купнула я Сашу.

Синельников на мгновение испытал давно знакомое ощущение, чем-то схожее с чувством человека, который идет по тропинке в незнакомом лесу, упирается в развилку, не знает, по какой тропе идти дальше, чтобы выбраться к жилью, и вдруг видит шагающего навстречу путника.

– Уточним. Этот Славка взял их из пиджака Перфильева и отдал вам?

– Да.

– Он знал, что там были деньги?

– Конечно, знал. Они же дружки. Он думает, меня за червонец купить можно, сам говорил, а я…

Синельников развернул пачку, как карты, веером. Штук двадцать, не меньше. Тысяча рублей…

– Постойте, Мария. – Сейчас Синельникову соображать надо было очень быстро. – А в чем они лежали? Где бумажник?

– Саша-папаша бумажников не носил. Просто в блокноте.

Синельников подошел к маленькому столику, положил на него деньги и начал проверять карманы пиджака, но они были пусты.

– Блокнот ищете? – спросила Манюня. – Он у Славки.

– Как его фамилия? – на ходу, по пути к двери, спросил он.

– Коротков, если не врет.

Синельников машинально взглянул на часы. Он говорил с Марией, проводив мужчин в коридор, не более трех минут. За стены управления они уйти не могут. Но три минуты – достаточный срок, если кто-нибудь захочет уничтожить кое-что, особенно если это кое-что – простая бумажка. Нескладно получилось, но он не маг и не волшебник, всего предугадать нельзя, а обращаться с заявителями как с арестованными он не имел права. Открывая дверь, Синельников уже был уверен, что дело тут нечисто.

– Коротков, войдите, – позвал он.

Тот был спокоен, но лицо его выражало некую настороженность.

Синельников, прикрыв за ним дверь, сказал самым будничным тоном, не придавая своим словам никакого особого значения:

– У Перфильева в пиджаке был блокнот. Дайте мне его, пожалуйста.

Пока Слава, задумавшись, доставал из кармана своих плотно обтянутых брюк блокнот в зеленом сафьяновом переплете, Синельников все же успел приметить, что он этого не ожидал.

– Садитесь пока, Коротков. Я отпущу ваших товарищей, а потом мы. с вами поговорим.

– А мне? – подала голос Манюня.

– Вас дома ждут?

– Дома бабушка одна. Она привыкла. Могу хоть до утра.

– Тогда посидите.

Слава Коротков сел в противоположном от Манюни углу и смотрел на нее не мигая. Она повернулась к нему боком.

Синельников знал, что на сегодня – и даже хоть до утра, как выразилась Манюня, ему хватит и того узелка, который Манюня дала ему в руки. Поэтому он позвал Виля и Володю и записал только самые необходимые сведения.

Вильгельм Михайлович Румеров – главный инженер автобазы № 2. 1942 года рождения. Женат, двое детей. Адрес такой-то, телефоны – домашний и рабочий такие-то.

Владимир Иванович Максимов – директор кинотеатра «Луч». 1945 года рождения. Женат, есть сын десяти лет (как он объяснил, жена и сын в данный момент отдыхают на Южном берегу Крыма). Адрес, телефоны…

Синельников позвонил в проходную, попросил постового пропустить товарищей Румерова и Максимова, а им сказал, что вызовет их для беседы в ближайшие дни. Оба покинули кабинет с величайшей благодарностью к товарищу инспектору. Она была настолько велика, что ни тот, ни другой не сказали «до свидания» ни Манюне, ни Славе.

Прежде чем начать разговор с оставшимися, Синельников позвонил дежурному по городу и попросил:

– Если поступит заявление от родных Перфильева, не сообщать пока, что он, возможно, утонул. Утро вечера мудренее.

Манюня сказала тихо, когда Синельников положил трубку:

– Да некому там заявлять.