Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива - Юрий Ценципер

Абраша был в 1920 году расстрелян деникинцами.

За два года власти у нас менялись часто, город без конца переходил из рук в руки, кроме немцев в нем побывали деникинцы, махновцы, петлюровцы, даже банда какой-то Маруськи.

Когда начинались бои за город, мы забирались всей семьей в сарай и сидели там, только неугомонный Ленька не выдерживал и часто для разведки выбирался на крышу. Однажды он зазевался, упал с крыши и сломал себе ногу, которая болела потом всю жизнь.

К концу 1919 года мы погибали от голода. А тут появилось сообщение, что желающие могут возвратиться в Литву.

Отец куда-то бегал, потом мы сели в какой-то вагон и поехали на родину в Литву.

Наша поездка за границу продолжалась несколько месяцев. Поезд большей частью стоял, изредка ехал. За это время мы проели последние запасы. На остановках отец куда-то бегал, что-то доставал и иногда приносил поесть. В поезде было так холодно, что однажды у мамы примерзли волосы к стене вагона: помню, как папа их осторожно отрезал. В Смоленске, куда мы наконец приехали, отец с Ленькой пошел на базар, продали наши последние вещи, и здесь у Леонида украли его заграничный паспорт.

Добрались до границы. Пропускают папу, маму, меня и Тольку, а Леонида не пускают. Боже мой, какое отчаянье, сколько слез. Ничего не помогло.

И мы едем обратно в Россию. Доехали до Витебска, дальше нету сил ехать. Заболели мама, я, Толька, еле держатся отец и “виновник” всего – Леонид. Сошли с поезда, почему-то пошли в синагогу, в которой было еще много таких же, как мы. И мы остались в Витебске.

Там мы прожили с 1920 до 1925 года. Жили несколько месяцев в синагоге, какие-то благотворители помогали не умереть с голоду. Потом отец устроился на работу, получили жилье в большом, населенном евреями доме, в подвале. Мама кое-как хозяйничала, большей частью болела. Мы, все дети, пошли в школу.

Витебск

Из тетради воспоминаний Аси Ужет:

Моя школа № 1 была на Замковой улице. Когда я первый раз пришла в 1-й класс, Таня Раппопорт посадила меня с собой на первую парту и стала моей самой лучшей подругой. Таня, в отличие от меня, жила в очень красивой, богатой квартире, отец ее – в прошлом фабрикант – сумел пристроиться к советской власти. Семья была большая, шумная, дети подрастали и уезжали в Москву, в Ленинград – учиться. Мы очень дружили с Таней, часто я приходила к ним и всегда уходила сытая.

Дома было очень плохо. И я все время проводила в школе.

Из учителей помню Маргариту Петровну, добрую, смешную, Льва Давыдовича – учителя математики, незабвенного Алексея Николаевича Калитина (русский язык, литература) и Анатолия Васильевича Богданова.

Часто после уроков мы тушили в классе свет, усаживались в уголке, рассказывали разные истории, фантазировали о будущей жизни, делились самым сокровенным. Забывали о голоде. Да, в классе учились в пальто, чернила замерзали.

В 5-м классе обнаружилось, что мы все влюблены в нашего учителя литературы и директора Алексея Николаевича. Сочинили песню и на мотив “Доли” тихо ее пели. До сих пор помню слова:

Где, Алеша, ты, Алеша,Где ты, солнышко мое,В канцелярии сидишь лиИли смотришь ты в окно.Ждем тебя мы, не дождемся,Проглядели все глаза,Ужель своего мы не добьемся,Прошибает нас слеза.

Это был добрый, справедливый человек, прекрасный педагог. Он знал нас всех и незаметно помогал.

В 6-м классе его неожиданно сняли с работы, решив, что по его вине ученики на масленицу не пришли в школу.

Вместо него был назначен отвратительнейший Бусевич-Лутянский. Мы решили объявить ему бойкот, а в школе устроить забастовку.

Стихийно возник забастовочный комитет, в который вошла и я. Мы выходили молча и организованно, как только новый директор появлялся в классе, оставляя его одного в пустом помещении. Мы выстраивались вдоль мраморных лестниц и кричали: “Долой Бусевича”, “Верните нам Калитина”.

Целых 7 дней мы держали школу в своих руках, и никто не попытался нарушить установленный стачечным комитетом порядок. Мы боролись за справедливость, а через неделю, придя в школу, мы увидели большое объявление: “Все, кто хочет учиться, подают вновь заявления”. Весь стачечный комитет (перечислены фамилии) решением ГорОНО исключен из школы без права поступления в другие.

В тот же вечер собрались родители, выбрали трех человек и отправили в Москву. Дело окончилось нашей победой. С этого начались моя активная общественная деятельность и вера, что добро и справедливость всегда побеждают.

Моя школа, мой класс – это была моя жизнь.

Помню смерть Ленина. Был очень холодный зимний вечер, когда известие о его смерти пришло в наш дом. Какой страх и ужас охватили меня. Я бежала со всех ног в школу, было очень холодно и очень страшно: “Что будет с нами? Как мы будем жить?” В школу прибежали все ребята, мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, все плакали: и ученики, и учителя. Никто нас не утешал, но мы были вместе, и мы были сильны. А скоро мы стали первыми пионерами-ленинцами.

Осенью 1924 года был торжественный вечер, посвященный семилетию Октябрьской революции.

В первом ряду сидели моя мама и оба брата, а я с трибуны по-белорусски выступала с приветствием, которое написал для меня Анатолий Васильевич и заставил выучить: “Дорогие Туварыши! Вас с семой годовиной Растричниковой революции…”, а дальше забыла и кончила приветствием по-русски, а потом мы все пели.

К 1925 году мало что изменилось в нашей семье. По-прежнему мы жили в полуподвальной квартире на Замковой, по-прежнему папа с трудом зарабатывал на жизнь и часто надолго уезжал. Ленька бросил школу и работал в каком-то учреждении. Он был добрый, очень красивый. Хорошо пел. Был организатором коллектива “Синей блузы”. Много и очень успешно занимался спортом. Я и Толька учились. А мама болела. Болела подолгу, мучилась. Мы были предоставлены сами себе. Часто вечерами ребята убегали, а я сидела с больной мамой.

Помню: был поздний вечер, в комнате было холодно и нечего было есть, отец был в отъезде. Я очень устала от маминых жалоб, стонов, хотела спать, есть. Мне очень было жаль маму и себя саму. Мама часто бредила. Она подозвала меня и говорит: “По мне мышь бегает”, я ее утешаю, говорю: “Нет мыши, я с тобой, мамочка”. Она опять говорит, что по ней мышь бегает, я опять отвечаю ей то же самое. И вдруг мама вскочила, с криком отбросила одеяло, и на пол выскочила большая мышь, я с диким воплем схватила со стола стеклянный шар, бросила его и рухнула без сознания.