Последний полет «Ангела» - Лев Корнешов

Фраза получилась длинной, и Алексей перевел дыхание. Он опасался, что генерал сейчас перебьет его, остановит, скажет что-нибудь вроде: «Разбирайтесь вместе с майором Устияном». Но Туршатов не удивился, он продолжал слушать с доброжелательным вниманием.

— Так вот, это письмо — всего лишь один эпизод в той сложной, запутанной, драматической истории, которая касается меня лично.

— Не слишком ли много эмоций, лейтенант? — поинтересовался Туршатов.

— Нет, товарищ генерал. Сейчас вы поймете, почему я говорю об этом с волнением. Эта история воспринималась мною вначале, когда мне ее рассказала мама, как семейная легенда. Однако у легенды этой есть драматический пролог, но пока нет конца.

…Осенью 1941-го область была оккупирована гитлеровцами. Вначале они присматривались, расстреливали, так сказать, «избирательно», потом начали действовать зондеркоманды, уничтожать людей стали сотнями и тысячами.

Гайер появился в этих местах через несколько месяцев после оккупации. А потом словно из преисподней вынырнул и Ангел смерти.

В 1942 году отряд гитлеровских карателей, которым командовал эсэсовский майор по кличке Коршун, истребил всех моих близких и дальних родственников. Место расстрела до сих пор неизвестно, ходили слухи, что каратели пригнали их к противотанковому рву. Тогда в живых из нашего рода остались только двое: моя мама и ее старший брат Егор Адабаш. Да-да, — объяснил он, заметив, что генерал чуть удивленно приподнял бровь, — девичья фамилия моей мамы — Адабаш, эту же фамилию носили почти все наши родственники, и село, в котором они жили, тоже называлось по нашему роду: Адабаши… Дядя Егор дошел до Берлина. В последние дни войны в каком-то предместье Берлина был ранен, после выздоровления снова служил, погиб в августе сорок пятого в Маньчжурии…

— На сопках Маньчжурии… — с приметной грустью произнес Туршатов и попросил Алексея объяснить, какое отношение имеет письмо из ФРГ к тому, что случилось много лет назад, с людьми другого поколения.

Алексей, стараясь быть предельно точным, не упустить важные детали, но и не утонуть в словах, рассказал все, что ему удалось установить. Он по памяти процитировал письма Ирмы Раабе, датированные сорок пятым годом, Егору Адабашу, и письма дяди Егора маме.

— Одно из его последних писем — это своего рода завещание. Егор Иванович просил маму, чтобы она, а если не сможет, то ее сыновья, отыскали хоть на краю света палачей, которые расстреливали Адабашей. Ему было известно, об этом он тоже писал, что в карательной акции принимали участие и предатели-полицейские.

— Откуда он мог узнать? — спросил генерал.

— Я думаю, что в партизанском отряде, в котором были мама и дядя Егор, знали об этой зондеркоманде и ее преступлениях. Но война не дала возможности дяде Егору сразу, по горячим следам, отыскать убийц и передать их в руки правосудия.

Алексей рассказал о судьбе мамы, о том, что партизанский отряд «Мститель» соединился с наступающими частями Советской Армии не в родных местах, а в ровенских лесах, куда партизаны ушли в рейд. Дядю сразу направили в военное училище, а после его окончания — снова фронт. Он воевал до самого конца войны, так и не заглянув, хоть ненадолго, в бывшие Адабаши.

— Да, война не считалась с нашими желаниями, — задумчиво подтвердил генерал. Он сам прошел ее всю — от первого до последнего дня. — Теперь расскажите более подробно историю переписки капитана Адабаша и… Ирмы Раабе.

Алексей изложил все, что было ему известно.

— Последнее письмо Ирмы Раабе явно написано в панике.

А в предыдущем она сообщила, что узнала некоторые подробности гибели Адабашей. Откуда и как — совершенно непонятно. Да и кто она такая, эта Ирма, мы тоже не знаем, хотя ее письма свидетельствуют, что она очень любила моего дядю.

Лейтенант прервал рассказ, после затянувшейся паузы в тишине добавил:

— И он ее любил.

Алексей ожидал увидеть улыбки на лицах генерала и майора, но и Туршатов и Устиян слушали его серьезно.

— Эта история для нас, — заключил Алексей, — семейная легенда, в которой пока нет конца. Я пытаюсь найти его уже несколько лет, но не продвинулся ни на шаг. А сейчас даже определить не могу, вправе ли я этим заниматься дальше.

Алексей замолчал, разговор и так продолжался уже больше часа, генерал и майор — люди занятые, какое им дело до каких-то семейных легенд. Откуда ему знать, что Туршатову и Устияну вдруг вспомнилась собственная молодость, когда они были в самом начале пути…

Генерал нарушил неловкое молчание вопросом:

— Как случилось, что вам написали из ФРГ? Кажется, с этого письма вы начали свою повесть прошлых лет…

— Мне написал Ганс Каплер, я уже говорил, что он приезжал к нам со студенческой делегацией.

Ганс оказался очень общительным парнем, через несколько минут после знакомства он был с Алексеем на «ты», а после двух совместно проведенных дней они числили себя уже в давних друзьях. Однажды заговорили о войне, о ранах, которые болят и сегодня. Алексей в минуту откровенности рассказал о трагедии Адабашей, о том, что виновных в гибели его родственников так и не удалось отыскать. Ганс все очень старательно записал в толстенную книжку-блокнот, которую постоянно носил с собой, пообещал:

— Я постараюсь что-нибудь узнать у нас. Может быть, какой-нибудь недобитый твоим дядей эсэсовец проболтался об этой акции в «воспоминаниях» — их сейчас издается много. Или по архивным документам удастся установить, что за зондеркоманда свирепствовала в ваших местах.

И вот от Ганса пришло письмо, он сообщал, что пока никаких следов Гайера не обнаружил. Более того, в архивах, где хранятся списки личного состава бывших эсэсовских формирований, Гайер не числится.

— Никита Владимирович, — спросил генерал майора Устияна, — а нам что-нибудь известно о карательной акции в селе Адабаши… ее организаторах и участниках?

— Очень мало, — сразу же ответил Устиян, он был готов к этому вопросу. — Все население было уничтожено, а село сожжено дотла.

— А вы говорите — личное… — немного укоризненно обратился генерал к Алексею.

Лейтенант промолчал, он понимал, что ответа от него сейчас не ожидают. Генерал, размышляя вслух, продолжал:

— В нашем деле порою трудно, невозможно установить, где кончается личное и начинается общегосударственное. Вы в этом еще не раз убедитесь, лейтенант.

Туршатов спросил:

— В вашей анкете есть запись, что вы владеете немецким. Это так?

— Да, товарищ генерал.

Неожиданно для Алексея генерал перешел на немецкий:

— Повторите, о чем просил капитан Адабаш вашу маму?

Тоже по-немецки Алексей ответил:

— Он к тому времени был уже майором. И завещал своей сестре, моей маме, и ее сыновьям отыскать палачей хоть на краю света.

Генерал удовлетворенно кивнул, сказал уже по-русски:

— У вас не анкетное, как случается, знание языка.

Алексей и майор Устиян ждали, что он решит.

— В старину говорили: последняя воля покойного… Ее нельзя было не выполнить, таков обычай, и в нем много справедливого. Для нас воля павших за Родину, их заветы священны. Последний приказ ушедших тем, кто будет жить.

Генерал поднялся, вышел из-за стола. Алексей и Устиян тоже встали. Тоном, не предполагающим что-либо обсуждать дальше, Туршатов обратился к Алексею:

— Вы — новичок в нашем деле, лейтенант. Но майор Устиян, очевидно, говорил уже вам, что розыск военных преступников, лиц, запятнавших себя в годы войны злодеяниями, — это тоже охрана безопасности нашего государства. Мы обязаны разыскать и палачей села Адабаши. Будь они хоть на краю света. — Резко, твердо генерал завершил свою мысль: — Продолжайте выполнять последний приказ майора Адабаша, лейтенант. — Чуть мягче он добавил: — Советую для начала вновь изучить старые дела предателей и пособников оккупантов. Вам все ясно, лейтенант?

— Так точно!

Алексей понял, что разговор, которого он так ждал, окончен, и завершение его оказалось самым благоприятным. Он поднялся, чтобы уйти, и вдруг услышал:

— Кстати, в ходе того, я бы сказал, нелепого инцидента в зарубежной туристской поездке вы действовали правильно.

ПАРИЖСКАЯ ИСТОРИЯ

Когда все уже отшумело и стало воспоминаниями, через много месяцев после туристской поездки во Францию, Алексей пытался определить, чем же отличался вечер 22 июня 1981 года от многих других, исключая то, что это был вечер в Париже. Он вновь и вновь перебирал в памяти подробности, по минутам восстанавливал происшедшее тогда, и думал, что случайности в нашей жизни порою становятся исходными точками для событий, под знаком которых текут многие месяцы, а то и годы. Ведь вполне можно считать — встреча на той парижской улочке была именно случайностью в ее чистом, первозданном виде.