Дорога во все ненастья. Брак (сборник) - Николай Удальцов

Почему я об этом думал, когда зазвонил телефон, я не знаю.

Я вообще, в отличие от многих моих современников, очень многого не знаю.

И совсем не на все вопросы у меня готов ответ…

Звонил мой товарищ, Андрей Каверин, и то, что он мне сказал, стало началом страшной истории. Страшной, даже для меня – человека, испугать которого, не так-то просто…

Художник Андрей Каверин

– …Не слушай ни чьих советов, – сказал мне как-то мой друг Петр Габбеличев. Уже и не помню в связи с чем.

– Почему? – спросил я.

– Спокойней совершаешь собственные ошибки.

Я послушался этого совета Петра, хотя спокойствия мне это не прибавило.

…Однажды, поднимаясь к себе домой, я встретил девочку-соседку по лестничной клетке.

Она стояла у своей двери, и ее губки подрагивали, а глазки с детским трудом сдерживали слезки.

– Что случилось? – спросил я.

– Дома никого нет.

Когда никого нет в своем собственном доме, это действительно может оказаться проблемой.

– Хочешь, пойдем ко мне? – не бросать же мне было плачущего ребенка на лестничной клетке.

– Хочу. А-то, здесь холодно.

Я оставил в соседской двери записку, и привел девочку к себе.

У меня были конфеты. Она пила чай и смотрела мои картины.

– А я тоже рисую, – ребенок отогрелся и начал хвастаться.

– Ты хочешь стать художницей? – почему-то я был уверен, что она ответит: «Да», – хотя бы из солидарности со мной и моими конфетами. Но она неожиданно ответила:

– Нет. Я хочу быть красавицей, как мама…

…Через несколько дней я встретил ее с подружками у подъезда.

– Здравствуйте, дядя художник, – сказала моя соседка.

– Здравствуйте, зайчики, – ответил я, и почти прошел мимо, когда услышал разговор у себя за спиной:

– А чем занимается ваш дядя художник? – спрашивала подружка у моей соседки.

– Он тряпочку красит…

Теперь, если кто-нибудь спрашивает меня: «Что я делаю?» – мне легко дать ответ: – Тряпочку крашу…

…Художник я потомственный. Художниками были и мой папа, и моя мама, и один мой дедушка.

Другой мой дедушка служил по иностранному ведомству.

Тот мой предок-художник, был настолько велик, что носил имя улицы, на которой сейчас живет одна моя подружка.

Правда, у него не моя фамилия, потому, что он великий предок по матери, а не по отцу, чью фамилию ношу я.

Впрочем, наше разнофамилье не умаляет его значения для национальной культуры.

Если у нас, вообще, есть оно и она…

Таким образом, в деле поступления на худграф, у меня был некоторый гандикап, хотя в этом и не очень приятно признаваться, потому, что все люди рождаются равными. Только повзрослев, они начинают осознавать все неприятности, связанные с этим…

…Вообще, о людях, и о своем отношении к ним, я задумываюсь довольно часто.

– Как Гамлет, – сказал мне однажды мой друг художник Петя Габбеличев. И я ничего не ответил

Наверное, я смог бы стать Гамлетом, если б все вокруг мне не нравилось, а тень отца объяснила мне – почему…

…Не смотря на все мои раздумины, я не такой умный человек, как, скажем, Петр.

Он, например, без тени сомнения мог позвонить на телевидение во время программы, в которой депутаты и политологи безуспешно пытались высосать из пальца национальную идею, и эту самую идею сформулировать.

А потом, не удивиться тому, что ему ответили:

– Дежурный редактор сейчас занят на другой линии.

Петр очень умный, хотя бы потому, что может сделать то, что до сих пор не сделано, теми людьми, которые должны это сделать.

А может, он очень глупый, если думает, что в стране, где дежурный редактор занят на другой линии, когда формулируется национальная идея, что-нибудь можно сдвинуть с места.

Кстати, Национальная идея, по мнению Петра, должна звучать так: «Величие России через процветание ее граждан…» И, по моему мнению – тоже.

Впрочем, в разуме свое, я, может быть, еще доберу. Ведь мне пока нет и тридцати. Хотя, не исключено, что у бога на всех умников просто не хватает ума.

При этом, не от каких споров я не ухожу – в споре или побеждаешь, или умнеешь…

…Вообще-то, в том момент, когда зазвонил телефон, я думал совсем не об этом.

Я стоял посреди мастерской и, фигурально говоря, чесал затылок. Во всяком случае, рукой по затылку, я елозил совсем не фигурально.

Потому, что больше ничего другого мне не оставалось.

В принципе, самом ответственном и, одновременно, самом безответственном в человеке явлении, в этой жизни я терял бессчетное количество вещей: я терял подаренные мне зонтики и только что купленные перчатки, забывал в метро сумки и портфели, совал мимо кармана сдачу в магазине и оставлял в лифте коробки с обувью.

Даже первую свою любовь я, не то, чтобы потерял, скорее – разделил себя и ее на разные жизни.

Не то, чтобы мне не как-то особенно не везет, или я чрезмерно безалаберный человек – просто так выходит, и все.

Но тут было явно, что-то не понятное.

Дело в том, что я, несколько дней назад, закончил серию картин.

Это были интересные картины, и, кажется, пока не имеющие аналогов в принципе.

На этих картинах небо сливалось с водой без линии горизонта – черты, соединяющей нас самих с нашим будущим. Возможно, понимание этого позволяет задуматься о том, что только от нас самих, от наших возможностей и желаний, зависит то, где мы проводим эту черту.

Именно в этом и был философский смысл моей новой серии, серии, состоявшей из пяти картин.

Теперь, у себя в мастерской я видел четыре картины.

Пятой картины не было, а телефон продолжал звонить.

Я поднял трубку.

И стал соучастником истории, по окончании которой, я обнаружил на своей голове первый седой волос.

Но еще раньше конца, я узнал, кто украл и пропил пятую картину.

Узнал, от дежурного по вытрезвителю, которому Вася Никитин признался к краже сам.

Тогда я и позвонил моему другу художнику Григорию Керчину.

Петру Габбеличеву мы позвонили уже вместе…

Художник Петр Габбеличев

Пусть поступки мои будут такими, какими я их представляю в своих мыслях.

…Черт меня дернул спорить с Галей вчера вечером. Вообще-то, спорим мы постоянно, и что приятно, я регулярно выигрываю эти споры. Хотя и не придаю этому большого значения, потому, что уже убедился в том, что если мужчина способен на многое, то женщина – на все остальное.

Она даже может проиграть, если поймет, что ей это выгодно.

Обычно мы с Галей встречаемся у нее дома. В том бардаке, который я создал в своей полу-квартире, полу-мастерской, это делать не то, чтобы неудобно, скорее, сумбурно как-то.

Ко мне Галя Галкина приходит в порядке исключения, как в этот раз.

Дело в том, что я написал новую картину.

Идея ее была не нова – обнаженная женщина, на коленях, склонившая голову на лежащие на полу руки и разбросавшая волосы перед собой.

В том, что Галя увидит эту картину, для меня представляли интерес два момента.

Во-первых, я писал не ее.

Честно говоря, я писал соседку по лестничной клетке, очень симпатичную барменшу в нашем развлекательном центре.

Который почему-то, называется еще и культурным.

И, в конце концов, у меня появилась возможность выяснить – станет Галкина ревновать или нет?

А второе – оценит ли она название, которое я дал этой картине:

«Едва ли ее можно было назвать красавицей в абсолютном смысле слова, но в ней было что-то такое, что приведись ей стать обыкновенной шлюхой, это сделало бы счастье очень многих мужчин. Впрочем, шлюхой она не была никогда, хотя и по сей день, многие рассчитывают на то, что со временем может произойти все.

Я не знал ее точного возраста, но от тех, кто был знаком с ней давно, я слышал, что она совсем не стара. Во всяком случае, иногда, она выглядела так, словно родилась совсем недавно…

– Что это за женщина, о которой ты пишешь?

– Я пишу не о женщине.

– А о ком?

– Об истине…»

Галя посмотрела картину.

Молча.

Соседка-барменша осталась как-то в тени, как и мое осознание – ревнует меня Галкина или нет?

Признаюсь, меня это несколько разочаровало, но заострять внимание на этом я не стал.

Чем, лишний раз – в прямом и переносном смысле – продемонстрировал, что время от времени, мне удается быть благоразумным во взаимоотношениях с женщинами.

Да и вообще, я отношусь к ревности довольно двойственно, а Галя однажды сказала мне:

– Помни, ревность – это любовь убогого.

– Но, опытного… – ответил я вздохнув.

А вот с истиной, отчасти изображенной на картине, возникли проблемы.

Даже, не то, чтобы проблемы – разночтения.

Наверное, так произошло потому, что наши с Галей Галкиной взаимоотношения – это, кроме всего прочего, отличный информационный срез состояния всей страны.

У которой тоже бывают проблемы с истиной…

Я, конечно, совершил ошибку, когда ввязался в этот спор.

Попросту, поступил глупо.

Но что поделаешь – только в детстве еще не боишься делать глупости.

С годами начинаешь сожалеть о том, что уже не боишься их делать.

Огонь запылал когда, уже забыв про картину, я заявил, что бывают взаимоисключающие истины.

При этом, остающиеся истинами.