Казачьи станичные суды - Федор Крюков

Эта особенность изложения в решениях станичного суда иногда совершенно затемняет смысл, так что самостоятельно нет никакой возможности добраться до него.

В результате всех шумных прений и споров следует склонение тяжущихся на мир. В некоторых станичных судах предложение «помириться» является лишь формальным, но в других самым искренним образом стараются примирить враждующих. Тут как судьями, так и публикой пускаются в ход всевозможные приемы и средства; особенно стараются судьи, прибегая и к уговорам, и к угрозам («а то остебнем! ей-Богу, остебнем!»), и к прочим убедительным доводам, и, в конце концов по большей части успевают. Иногда бывает уже постановлено решение, причем, конечно, одна сторона остается недовольной, а немного спустя, глядишь, обе стороны являются в суд для написания мировой сделки к обоюдному — своему и судей — удовольствию.

Примиренные стороны, в виде благодарности, иногда дают судьям копеек 20–30 «на выпивку». «Без могарычей нет у казаков и речей», утвердилась поговорка, и подачки этой никто не считает зазорной, разве кто-нибудь из публики поиронизирует: «вот, говорят, судьям доходу нет, а тут лишь огребай». Иногда денежное вознаграждение заменяется прямо «натурой», т. е. подобающим угощением, и от этого судьи не отказываются. Примирившиеся на суде при судьях и публике кланяются друг другу в ноги, причем старший по возрасту касается лишь рукой до ног своего противника, а младший отбивает поклон по всем правилам.

Если нет никакой надежды на примирение сторон, суд приступает к совещанию и обсуждению данных. Самую важную роль, после собственного признания обвиняемого, играют свидетельские показания. Собственное признание встречается, конечно, довольно редко и иногда смягчает и даже вовсе уничтожает вину, а иногда и не оказывает такого действия — «глядя по человеку». Так, казак Куприян М — в, обвиняемый в убиении соседской собаки, сознавшись в своем проступке, был станичным судом помилован, а казак Тимофей Р — в, ведший себя не совсем прилично на улице «при бытности дьякона П — го и есаула С — ва», несмотря на чистосердечное раскаяние, был принужден к трехсуточному заключению «на хлеб, на воду».

Свидетели допрашиваются по нескольку раз, хотя в решениях станичного суда показания их записываются кратко, а то даже иногда и вовсе не записываются, но это уже зависит от трудности самого процесса писания. Показания свидетелей весьма тщательно обсуждаются. При допрашивании судьи обнаруживают иногда чрезвычайно тонкую наблюдательность. Обыкновенно разбираемое дело хорошо известно им и изучено ими еще раньше разбора по посторонним отзывам и справкам, случайно и не случайно собранным, так что неискренность или ложь свидетеля от них не укроются.

Семейные тяжбы, в которых, по большей части, отсутствуют свидетельские показания, что, конечно, сильно затрудняет их решение, станичные судьи решают, руководствуясь исключительно уже своим «внутренним убеждением», «голосом совести». Казачка Дарья Игнатова Мельникова ищет с деда имение умершего мужа своего. Ответчик, казак Иван Савостьянов, объясняет на суде: «мы удовлетворились пологом и полостью, кроме этого я не дам Мельниковой ни зерна». Свидетелей их раздела нет, и суд «по голосу совести» решает «из числа хаты и лошади с казака Ивана Савостьянова в пользу внучки его Дарьи Мельниковой 20 руб. сер.».

Из доказательств и улик в делах уголовных, как, например, кража и др., главную роль играет «след»; затем идут: потайные клейма, меты, тавры, жеребня (в спорах с овчинниками).

При следствиях прежде всего и главное внимание обращается на след; его тщательно разыскивают и вымеривают до малейших подробностей. С какою тонкою наблюдательностью производится следствие, можно видеть отчасти из следующего случая, которому я был свидетелем. В станичное правление заявлено было об убийстве. Атаман и несколько понятых отправились на место происшествия. Убийства не оказалось, но потерпевший был так избит, что едва мог говорить. Отвечала за него его жена. Из ее слов оказывалось, что шел он с мельницы (дело было в темную осеннюю ночь) и только что стал выходить из леса у станицы, как вдруг на него напал какой-то человек, сшиб его «чекмарем» с ног и затем начал тем же чекмарем бить «по чем попало». (За все время следствия пострадавший только и сказал: «он… меня… сперва… в мо-орду… вдарил-то»). Избитого освидетельствовали. Оказалось, что больше всего пострадали его ноги, варварски изуродованные «тупым орудием» (как было записано в протоколе). Когда мы вышли из избы, атаман заявил категорически: «брешет! у чужой бабы был». Я удивился и спросил его, почему он так думает.

— А уж так!.. бит по ногам, а по ногам бьют, чтобы не ходили.

И чтобы подтвердить свое заключение, он обратился к полицейскому казаку, шедшему позади нас.

— Гаврила, тебя ведь, кажись, захватывали у чужих баб?

— Так точно, ваше благородие, откровенно сказал Гаврило.

— И били?..

— Точно так…

— По чем же тебя сперва били?

— Спервоначалу он меня по ногам бузнул, ваше благородие.

— Ну, вот, видите! сказал атаман, обращаясь ко мне.

Предположение атамана оправдалось блистательно на другой же день, когда было произведено более тщательное следствие.

Письменные документы в прежнее время в станичном суде появлялись редко, так как все делалось по уговору, на совесть, но в настоящее время расписки, письменные условия уже являются почти неизбежною необходимостью при договорах, особенно в таких делах, где нет свидетелей. Божба, клятва уже не имеют прежнего значения в глазах судей, и даже такие сильные клятвы, как «лопни мои глаза», «под присягу пойду», «сниму иконы» и т. п. не оказывают теперь на них никакого действия. Вследствие отсутствия письменных документов судьям приходится ставить даже такие решения, которые противны их «голосу совести». Почтосодержатель урядник Иван А — в предъявил иск с казака Тимофея Г — ва за «неплатеж почтовой повинности». Иван А — в и судьям, и всем своим согражданам известен, как плут первой руки, и даже в этом смысле кличку носит; один из судей прежде, благодаря ему, попал в такой же точно казус, как Тимофей Г — в. Тимофей Г — в уверял, клялся и божился в том, что отдал, а расписки, требуемой в доказательство, не взял, потому что «на кой она мне хрен? куда я ее дену! — я все равно потерял бы ее!» Но несмотря на то, что он весьма живо изобразил и все обстоятельства, при которых отдавал деньги, несмотря на то, что все присутствующие и сами судьи отлично знали, что он говорит правду, однако станичный суд, ввиду отсутствия письменного документа, должен был приговорить его к уплате.

По отобрании свидетельских показаний и после неоднократных предложений «помириться», судьи приступают к обсуждению дела и оценке доказательств. Для совещания выходят в другую комнату или удаляют из судейской тяжущихся. В совещаниях наибольший вес теперь обыкновенно принадлежит судье-письмоводителю, особенно если дело такого рода, что соприкасается с писаным законом. Поэтому ловкий делец, затеявший тяжбу, иногда старается склонить в свою пользу письмоводителя и если ему удается, то тогда он может быть почти уверен в выигрыше, так как стоит лишь письмоводителю упомянуть, напр., X том и статью такую-то, хотя бы она совсем и не подходила к данному случаю, остальной судейский персонал, как мало-грамотный, всегда согласится: «ну, значит, быть по сему».

По обсуждении дела следует записывание решения. Большинство решений, которые мне пришлось просматривать, записаны весьма кратко и нескладно. Это для судей самая трудная и неприятная часть всего процесса. Обыкновенно, чтобы написать каких-нибудь десять строк, письмоводитель трудится более получаса. В иных случаях лаконизм решений станичного суда доходит до последней крайности: «сообразившись с данными и на основании 35 ст. пол. общ. упр. в каз. в., суд приговаривает: с Лободина — без последствия, Проскурин — уплатил, с Матвея Максимовича — взыскать 35 коп. сер. за ослушание». Но нельзя все-таки сказать, чтобы все решения станичного суда были написаны так кратко и вразумительно. В 1887 и 1889 годах, например, письмоводителями глазуновского станичного суда были лица настолько «твердо» грамотные, что решения их могли бы удовлетворить самого взыскательного критика: как показания лиц тяжущихся, так и свидетельские записаны обстоятельно, самое решение разумно и толково мотивировано. Но, к сожалению, они были более тверды в грамоте, чем в нравственности: первого, несмотря на все его старания, станичный сход ни за что не решился выбрать на другой год, а второго, за взятки, войсковой наказный атаман лишил звания урядника. Автор же безграмотных решений был судьею несколько лет подряд, что бывает весьма редко.

Почти во всех решениях станичного суда делается ссылка на 35 ст. положения об общ. упр. в каз. войсках. На основании этой статьи решаются дела, совершенно не имеющие между собою никакого сходства, как, напр., дело казачки Анны Козловцевой об иске с мужа 90 руб. «за прожитие ею шесть лет у него в качестве жены», дело об иске урядником Осипом Давыдовым с казака Вертинина «за убой в натуре собаки во дворе Вертинина», дела о нарушении тишины и спокойствия и пр. Статья 35 предоставляет станичному суду решать окончательно споры и тяжбы ценою до 100 рублей, и эта-то цифра и объединяет самые разнообразные решения. Разумеется, ссылка на 35 статью не объяснит нисколько, почему станичный суд присудил Анне Козловцевой «за шестилетнее прожитие в качестве жены» 60 р. вместо 90 р., а «за убой в натуре собаки» вместо 50 р. только 5 р.; делается же она станичным судом единственно из стремления обосновать хоть каким-нибудь законом каждое свое решение.