Бюро расследования судеб - Гоэль Ноан

– У них были для этого основания, но нас интересовали только жертвы. И те, кто по ним тосковал.

От этой первой встречи с Эвой у Ирен осталось в памяти чувство головокружения. Как в детстве – когда крутишься вокруг своей оси с завязанными глазами. Ну и город – здешний принц был нацистом; а теперь, в 1990-м, отсюда продолжали разыскивать пропавших во время войны. Разве так могло быть? Эва показала ей, какие стопки почты громоздились в секретариате. Каждый год сюда стекались десятки тысяч писем – и в каждом звучали разноязыкие голоса, рассказывающие о долгих поисках. Некоторые перерыли все что можно, но тщетно. Другие признавались: «Я ничего не знаю. Передо мной зияющая дыра».

Или так: «Моя мать унесла свои тайны в могилу. Не оставляйте меня наедине с этой тишиной».

У каждого письма была своя тяжесть – столько весила надежда. От этих слов перехватывало дыхание.

– Если согласишься здесь работать, будешь заниматься прошениями от французских граждан, – сказала Эва.

Какая тяжелая ноша. Ей захотелось сбежать.

– Не знаю, потяну ли, – прошептала она.

Эва окинула ее пронизывающим взглядом:

– Не потянешь – уйдешь. Не ты первая и не ты последняя. Сейчас слишком рано делать выводы. Следуй за мной.

Она повела ее по лабиринту коридоров и лестниц, кругом работали служащие – обложившись папками, они рассеянно здоровались с ней. Некоторые ненадолго отрывались и смотрели Ирен в лицо.

– Мы тут работаем полный рабочий день, нас около двухсот пятидесяти человек. Большинство начинавших в одно время со мной уже уволились. Новые сотрудники на них не похожи, – вскользь бросила Эва.

В последних ее словах мелькнула нотка осуждения. Она не укрылась от Ирен.

Бродя по этим суровым постройкам, она чувствовала, что робеет. Нечто среднее между тщетой и монументальностью: стеллажи со всевозможной пожелтевшей писаниной стопками до самого потолка, картотечные шкафчики и загадочные надписи на выдвижных ящичках, комнаты, заставленные этажерками, коридоры без конца. Они шли под шуршание бумажного лабиринта.

Вот они уже в холле, где стоят несколько кофемашин и скамейки, обитые искусственной кожей. Вокруг – надписи на фронтонах дверей: «Документы о концлагерях», «Документы военного времени», «Документы послевоенных лет», «Секция розыска детей», «Секция исторических документов»… Эва объяснила ей: в ИТС хранились разнообразные фонды. В первую очередь – архивы лагерей. По крайней мере, все то, что можно было спасти после исполнения приказа Гиммлера по уничтожению следов. Тощие корешки свидетельств нацистской одержимости бюрократией: списки, карточки личной регистрации и книги записей, спрятанные заключенными; также те, которые убийцы попросту не успели уничтожить. Наступление союзнических войск в Бухенвальде, Маутхаузене и Дахау застало их врасплох.

В последние месяцы войны союзники пустились в соревнование «кто быстрее»: обыскивали немецкие административные управления, больницы, тюрьмы, опорные пункты полиции, психушки или кладбища. Со временем к этим первоначальным находкам добавились данные, которые согласились отдать им немецкие предприятия – количество работников, согнанных туда насильно. Анкеты перемещенных лиц, корреспонденция официального нацистского руководства, список психически больных, умерщвленных в замке Хартхайм, подсчет количества вшей на голове узников Бухенвальда… Начиная с 1947-го фонды центра не прекращали расти, это была большая река, обновлявшаяся приливами мириад притоков. Первые следователи охотились за архивом по всей Европе, но иногда он прибывал путями окольными и неожиданными. Падение железного занавеса привело к обнародованию многих других тайн. Сегодня ценные сведения о войне можно было исчислять десятками километров текста.

Ирен как будто придавило этим бумажным мемориалом.

Глухой голос Эвы приободрил ее:

– Не слишком впечатляйся. Тут дело привычки. Секции довольно крупные, как сама видишь по надписям на дверях. Самое главное для тебя – помнить: все это сведено вместе с единственной целью – разыскать исчезнувших. Вот в чем особая важность этих архивов. А центральное помещение – это главная картотека. Пойдем, познакомишься.

В ней содержалось более семнадцати миллионов личных карточек. Тот, кто ее разработал, получил прозвище Мозг. Больше тридцати лет этот бывший венгерский летчик, упавший в Арользене после того, как его самолет был сбит, и решивший здесь остаться, заведовал картотекой. У него был ключ ко всему своду архивов.

– Он и алфавитный, и фонетический. Это гениальная мысль. Заключенных в лагерях регистрировали эсэсовцы или узники, которые записывали их имена неправильно. Иногда для быстроты переводили фамилии на немецкий. Многих не смогли найти именно потому, что их записали непривычным образом. Глянь-ка вот сюда: этот надолго затерялся в недрах картотеки, и только потому, что секретарь в Аушвице[1] записал его имя и фамилию в одно слово: Лейбаксельрад. Лейб Аксельрад.

Мозг привлек к активной работе свою группу полиглотов. Некоторые владели одиннадцатью языками, а то и больше. Месяцами они трудились без передышки, создавая огромную картотеку, которая учитывала все возможные вариации, на всех языках, все ошибки в произношении, сокращения. У некоторых имен могло быть до ста пятидесяти разных форм.

Пролистав эти списки, Ирен поняла, что ее бросает от сочувствия к возбуждению. Было бы весьма интересно. Искать, находить кого-нибудь. Это она поняла по характерному дрожанию пальцев. По желанию остаться наедине с океаном имен, разгадать море тайн.

– Все наши расследования начинаются здесь, – улыбнулась Эва. – Но чтобы они увенчались успехом, сперва надо освоить территорию.

– Территорию?

Она подвела ее к огромной карте, занимавшей всю стену кабинета. Сотни лагерей были обозначены красными точками. В подписях уточнялось, сколько каждый просуществовал и количество его жертв. Эта карта была рабочим инструментом. Гигантская паутина – соответственно размерам нацистской Европы.

– Судьба десятков миллионов людей разыгрывалась здесь. Те, кто смог бежать, кого схватили, или кому удалось скрыться, кто сопротивлялся, кого убили или спасли в самый последний момент… А потом еще и послевоенный период. Миллионы перемещенных лиц. Новые границы, соглашения об оккупации, квоты на иммиграцию, трудности холодной войны… Тебе предстоит освоить все это, стать ученой. Чем лучше овладеешь контекстом, тем быстрее будешь размышлять. Время, которые ты выиграешь, – это жизнь ожидающих ответа. И эта жизнь висит на хрупком волоске.

Осмотрев все, они почувствовали, что разговор хорошо бы продолжить. Большинство сотрудников уже ушли. Крыльцо и парк окутывало мягкое послеполуденное, предвечернее тепло. Эва угостила ее сигаретой, и обе закурили, прогуливаясь под деревьями.

– Если не сбежишь сразу же, придется тебе устроить окончательную встречу с директором. С середины пятидесятых годов ИТС управлял Международный комитет Красного Креста. В то время союзникам хотелось спихнуть с себя этот груз. Они воображали, что такой центр – структура временная. Но очень быстро поняли, что подобные миссии от завершения очень далеки, вот и решили доверить их «нейтральной» организации. Впрочем, это определение нейтралитета накладывалось на реалии холодной войны… Двадцать пять лет получалось неплохо. Было несколько директоров,