Зима не вечна - Виктор Сапов

– Так. Да не совсем. Если у тебя город за спиной, а в городе рабочие за тебя горой, тут расклад другой. И железная дорога за них воюет, и бронепоезда, и техника…

– Всё это ерунда. Перед русской штыковою атакой никто не устоит.

– Так ведь и там русские.

Пётр нахмурился.

– Я думаю, что штыковая тогда имеет успех, когда подкреплена нравственной правотой. Когда за правое дело, короче. Когда бежишь и чувствуешь – с нами Бог. Вот у меня под Кореновской такое было. И у других спрашивал – было то же самое.

– А я на Германской войне ни разу в конную атаку не ходил. Всё в траншеях сидели, постреливали, да ночами ползали по земле, проволоку резали для пехотного прорыва. Мы казаки! Разве так надо воевать нами было?

– Каждая война чему-то новому учит. Может, так и надо было. Дотерпеть, а не фронт оставлять.

– Не тебе судить, студент! Ты там не был. А как взбаламутились все, так никто, от вахмистра до есаула, уже сделать ничего не смог. Враз всё и обрушилось.

– То большевики вас взбаламутили.

– Не без них. Да только устали все от такой войны. Окопная грязь, вши, снайперы ихние. Деды говорили, никогда такой сроду не было.

– Так и при Наполеоне «никогда такой не было». Враг был у стен Москвы. Ну и что? Никто же не побежал домой, «мама помоги!»

– Много ты знаешь, студент. Книжки умные читал…

– Читал. И не студент я, говорил же тебе. Гимназист. А отец у меня был казаком.

Степан умолк, поскрёб затылок, задумался.

– Выходит, смалодушничали все?

– Выходит, так. И теперь вот – разплата.

– Да уж.

Помолчали. Докурили. Вдали буднично рванул тяжёлый артиллерийский снаряд. Петя ещё досадовал, что опять до тетрадки со стихами не добрался. Были у него потуги посочинять на привалах, да так ничего путного не вышло. Обычно кто-то непременно мешал, втягивая его в разговор: то о еде, то о семье, ну а потом тема переводилась непременно на нынешнюю смуту. Сначала он больше слушал, что говорят старшие, потом сам немного поднаторел в спорах. Под них походное время летело быстрее.

Петя боялся признаться себе, что этот поход оказался вовсе не Анабасисом6 античных греков и не боем Роланда в Ронсевальском ущелье. И всё это далеко не Вальтер Скотт. Некоторые добровольцы порою творили такое, что никак не укладывалось в представления Петра о благородных воинах. Взять безсудный расстрел пленных в Лежанке. А эта юная баронесса де Боде!7 Петя одновременно восхищался ею, и ужасался. Было что-то неправильное в том, как всё происходило. А самое неправильное творилось в головах.

Петя понял, что таких как он, сторонников свергнутой монархии, в армии не так уж много. А среди генералов – пожалуй, ни одного.

– За что воюете, братцы? – спрашивали их в станицах.

– За Учредительное собрание! – отвечали им.

Далее следовала немая сцена. Или нудные разпросы. Разве такова должна быть идея, за которую идут на смерть?

Пётр уже слышал от кого-то, что Государь сейчас в Сибири, с семьёй, в заточении. Вот куда надо было идти походом, освобождать живое знамя борьбы. Так ведь нет…

Впрочем, большую часть своих размышлений он благоразумно держал за зубами. Не хватало ещё сеять сомнения в походе. Как-нибудь всё образуется. Главное сейчас – взять Екатеринодар.

Со следующего утра стали подвозить раненых. Больше, больше. Петя уступил своё место на полу контуженному офицеру. К зрелищу ран, крови, стонам он уже давно привык. Сердце затвердело. Единственной мыслью было – поскорее бы отсюда и снова в бой. Он вышел во двор – ходить, разрабатывать ногу. Костылём он уже почти не пользовался.

Вдруг он увидел Ксению. Она только что въехала во двор на подводе, с другой сестричкой милосердия, постарше. Петя так и впился в неё взглядом и думал: «Боже, как она красива, в своём сестринском фартучке с красным крестом, в белоснежном платке, худенькая, маленькая, но с удивительно живым личиком, ясными, чистыми глазами, кротко смотрящими куда-то ввысь, в глубину. А ведь сколько ей уже пришлось пережить видов мук, смертей, отчаяния. А ещё совсем ведь недавно она играла в куклы. Сколько же в ней силы, сколько воли, если она продолжает так чисто смотреть на мир?».

Она заметила его и подошла.

– Здравствуйте, Пётр. Как ваша нога? – тихим голосом поинтересовалась она. Её взгляд из-под сестринского платка был так волнительно прекрасен.

– Здравствуйте, Ксения! – несколько громковато ответил Петя. – Вы к нам, сюда?

– Да. Сюда перевели, здесь рук не хватает, а там, во втором лазарете – с избытком. Вот, решили поправить. Раненых-то больше к вам везут.

– Ксения, я, наверное, вас задерживаю?

– По правде говоря, мне надо уже бежать в перевязочную. Говорят, бой идёт жестокий, раненых ещё много будет. Но минутка есть.

– Вы не знаете, где Георгий?

– Там. – С затаённой тревогой ответила она. Сам туда напросился, а половину их батальона здесь, на охрану станицы поставили.

– Эх. А я вот тут, как видите, без дела шатаюсь. Так хочется туда, верите?

– Верю, Пётр. Вы герой, я знаю. Вы ещё отличитесь. Обязательно.

При этих словах на нетронутых бритвой щеках Петра появился яркий румянец. Он уже мысленно бежал впереди цепей с трёхцветным знаменем, и трусливый враг разбегался перед ним.

– Я пойду, Пётр. Может увидимся ещё, когда я освобожусь. Я теперь рядом.

От последней фразы у Пети голова пошла кругом. «Рядом». Рядом с ним? Он понял, что любит её. Но как это сейчас несвоевременно!

Ксения так и не освободилась. Поток раненых же всё возрастал. Те из них, кто мог говорить, передавали картину страшного боя, где десятки тысяч красных, ощетинившихся орудиями, пулемётами, поддерживаемые бронепоездами, создавали такой свинцовый шквал, сквозь который было не пробиться белой доблести. Пал Неженцев8, поднимая вновь в атаку свой героический полк. Убита баронесса София Боде, кавалерист-девица, ангел мщения Добровольческой армии. Потери рядового состава были огромны, слишком тяжелы для такой маленькой армии. Но что удалось? Удалось закрепится на окраине. На завтра назначено было продолжение штурма.

«Завтра всё и решится» – подумал Пётр и стал с удвоенным усилием разрабатывать ногу.

***

Георгий уже не помнил, как оказался на позициях Партизанского полка. После нескольких малоуспешных дневных атак части поредели и перемешались между собою. Снаряд и пуля его миловали, лихорадка боя не отпускала. Ему казалось, что одно лишь усилие, и фронт большевиков рухнет, что они побегут. Не могут же быть напрасными столько явленной отваги, столько безстаршия, столько