Лирика - Алексей Прасолов

1966

" Эскалатор уносит из ночи "

        Эскалатор уносит из ночи        В бесконечность подземного дня.        Может, так нам с тобою короче,        Может, здесь нам видней от огня…

        Загрохочет, сверкая и воя,        Поезд в узком гранитном стволе,        И тогда, отражённые, двое        Встанем в чёрно-зеркальном стекле.

        Чуть касаясь друг друга плечами,        Средь людей мы свои — не свои,        И слышней и понятней в молчанье        Нарастающий звон колеи.

        Загорайся, внезапная полночь!        В душном шорохе шин и подошв        Ты своих лабиринтов не помнишь        И надолго двоих разведёшь.

        Так легко — по подземному кругу,        Да иные круги впереди.        Фонарём освещённую руку        Подняла на прощанье: «Иди…»

        Не кляни разлучающей ночи,        Но расслышь вековечное в ней:        Только так на земле нам короче,        Только так нам на свете видней.

28 марта 1966

" Уже огромный подан самолёт "

        Уже огромный подан самолёт,        Уже округло вырезанной дверцей        Воздушный поглощается народ,        И неизбежная, как рифма «сердце»,

        Встаёт тревога и глядит, глядит        Стеклом иллюминатора глухого        В мои глаза — и тот, кто там закрыт,        Уже как будто не вернётся снова.

        Но выдали — ещё мгновенье есть! —        Оттуда, как из мира из иного:        Рука — последний, непонятный жест,        А губы — обеззвученное слово.

        Тебя на хищно выгнутом крыле        Сейчас поднимет этой лёгкой силой, —        Так что ж понять я должен на земле,        Глядящий одиноко и бескрыло?

        Что нам — лететь? Что душам суждена        Пространства неизмеренная бездна?        Что превращает в точку нас она,        Которая мелькнула и исчезла?

        Пусть — так. Но там, где будешь ты сейчас,        Я жду тебя, — в надмирном постоянстве        Лечу, — и что соединяет нас,        Уже не затеряется в пространстве.

1966

" Скорей туда, на проводы зимы! "

        Скорей туда, на проводы зимы!        Там пляшут кони, пролетают сани,        Там новый день у прошлого взаймы        Перехватил веселье с бубенцами.

        А что же ты? Хмельна иль не хмельна?        Конец твоей дурашливости бабьей:        С лихих саней свалилась на ухабе        И на снегу — забытая, одна.

        И, на лету оброненная в поле,        Ты отчуждённо слышишь дальний смех,        И передёрнут судорогой боли        Ветрами косо нанесённый снег.

        Глядишь кругом — где праздник? Пролетел он.        Где молодость? Землёй взята давно.        А чтобы легче было, белым, белым        Былое бережно заметено.

1967

" В этом доме опустелом "

        В этом доме опустелом        Лишь подобье тишины.        Тень, оставленная телом,        Бродит зыбко вдоль стены.

        Чуть струится в длинных шторах        Дух тепла — бродячий дух.        Переходит в скрип и шорох        Недосказанное вслух.

        И спохватишься порою,        И найдёшь в своей судьбе:        Будто всё твоё с тобою,        Да не весь ты при себе.

        Время сердца не обманет:        Где ни странствуй, отлучась,        Лишь сильней к себе потянет        Та, оставленная, часть.

27 декабря 1968

" Опять мучительно возник "

Но лишь божественный глагол…

        Опять мучительно возник        Передо мною мой двойник.        Сперва живёт, как люди:        Окончив день, в преддверье сна        Листает книгу, но она        В нём прежнего не будит.

        Уж всё разбужено давно        И, суетою стеснено,        Уснуло вновь — как насмерть.        Чего хотелось? Что сбылось?        Лежит двойник мой — руки врозь,        Бессильем как бы распят.

        Но вот он медленно встаёт —        И тот как будто и не тот:        Во взгляде — чувство дали,        Когда сегодня одного,        Как обречённого, его        На исповедь позвали.

        И сделав шаг в своём углу        К исповедальному столу,        Прикрыл он дверь покрепче,        И сам он думает едва ль,        Что вдруг услышат близь и даль        То, что сейчас он шепчет.

1968

" Когда несказанное дышит, "

        Когда несказанное дышит,        Когда настигнутое жжет,        Когда тебя никто не слышит        И ничего уже не ждет, —

        Не возвещая час прихода,        Надеждой лишней не маня,        Впервые ясная свобода        Раздвинет вдруг пределы дня.

        И мысль, как горечь, — полной мерой.        И вспышка образа — в упор,        Не оправданье чье-то веры,        Неверящим — не приговор.

        На них ли тратить час бесценный?        Ты вне назойливых страстей…        Здесь — искупление измены        Свободе творческой твоей.

1967

" Поднялась из тягостного дыма "

        Поднялась из тягостного дыма,        Выкруглилась в небе —        И глядит.        Как пространство        Стало ощутимо!        Как сквозное что-то холодит!

        И уже ни стены,        Ни затворы,        Ни тепло зазывного огня        Не спасут…        И я ищу опоры        В бездне,        Окружающей меня.

        Одарив        Пронзительным простором        Ночь встает,        Глазаста и нага.        И не спит живое —        То, в котором        Звери чуют брата и врага.

1967

" Я хочу, чтобы ты увидала "

        Я хочу, чтобы ты увидала:        За горой, вдалеке, на краю        Солнце сплющилось, как от удара        О вечернюю землю мою.

        И как будто не в силах проститься,        Будто солнцу возврата уж нет,        Надо мной безымянная птица        Ловит крыльями тающий свет.

        Отзвенит — и в траву на излёте,        Там, где гнёзда от давних копыт.        Сердца птичьего в тонкой дремоте        День, пропетый насквозь, не томит.

        И роднит нас одна ненасытность —        Та двойная знакомая страсть,        Что отчаянно кинет в зенит нас        И вернёт — чтоб к травинкам припасть.

[1965–1968]

" Одним окном светился мир ночной "

        Одним окном светился мир ночной,        Там мальчик с ясным отсветом на лбу,        Водя по книге медленно рукой,        Читал про чью-то горькую судьбу.

        А мать его глядела на меня        Сквозь пустоту дотла сгоревших лет,        Глядела, не тревожа, не храня        Той памяти, в которой счастья нет.

        И были мне глаза её страшны        Спокойствием, направленным в упор        И так печально уходящим вдаль,        И я у чёрной каменной стены        Стоял и чувствовал себя как вор,        Укравший эту тайную печаль.

        Да, ты была моей и не моей…        Читай, мой мальчик! Ухожу я вдаль        И знаю: материнская печаль,        Украденная, вдвое тяжелей.

[1965–1968]