Судьба протягивает руку - Меньшов Владимир

Я остался в больнице, и со мной рядом на сдвинутых стульях спала моя тётушка – Шура, та самая старшая мамина сестра, горбатенькая. Святая женщина, настоящий ангел-хранитель нашей семьи и мой личный ангел-хранитель. Я был без сознания, и врачи её предупредили: «Следите, чтобы его не вырвало. Если будет тошнить, всячески подавляйте позывы, пить давайте …» Она рассказывала потом: «Ты ночью проснулся, и прямо на постели тебя всего стало выворачивать. А я думаю: да бог с ним, только горшок подставила; и так полгоршка гноя с кровью из тебя вышло, и я смотрю: ты прямо на глазах стал розоветь…»

2

Об алкогольном дебюте, причудах памяти, традициях Севера, а также о том, как ненавидели Григория Александрова его знаменитые коллеги

Помню, что из больницы меня везли уже на новую квартиру, и она оказалась роскошной, двухкомнатной, просторной. Трёхэтажный дом с деревянной галереей по периметру, двор, который казался мне бесконечно огромным, правда, когда я попал туда взрослым, его масштаб значительно уменьшился. Во дворе кипела жизнь, играли в нарды, шахматы, домино, туда приходили попрошайки с нехитрыми музыкальными номерами. Обычная жизнь южного города, достаточно сытная по сравнению с остальной страной.

С этой квартирой связано у меня едва ли не первое ясное воспоминание, как справляют у нас новоселье, а я хожу вдоль стола и канючу: «Дай попробовать, папа, дай попробовать». Интересно ведь, что взрослые с таким увлечением и кряканьем пьют из таких красивых рюмок. Наконец отец не выдерживает: «Да на, отвяжись». Полагая, что я понюхаю, в крайнем случае пригублю и сразу выплюну горькое пойло. Но я маханул до дна все сто грамм и тут же рухнул. Когда проспался после первого своего алкогольного опыта, слышу: мать рыдает, с отцом скандал.

Родители без конца орали друг на друга, и я понимаю природу этих конфликтов: отец как в капкане был зажат семейными обстоятельствами, а мать – невозможностью что-то изменить: ну куда она денется теперь с двумя детьми, которых надо поднимать.

Мама была раздражена постоянно, отец тоже – придёт домой мрачный, молчит, пока снова не затеется очередная ссора. Скандалы между ними случались некрасивые, просто неприличные. Однажды у нас были какие-то гости, и родители прямо при них завелись. Мать предъявила свои дежурные претензии, отец ответил, она парировала: «Я же дом содержу в порядке!» И тут отец повёл гостей по квартире показывать им пыль на каких-то труднодоступных поверхностях: «А вот здесь, смотрите! Вот сюда гляньте…» И на пальцах у него следы остаются – доказательство плохой уборки. Людям неудобно, мать покраснела, и ему уже стыдно, что до такого опустился… Плохо они жили, очень плохо.

На примере родителей и я научился этой форме выражения мыслей и чувств: орать стало для меня нормой. С одной стороны, вроде темперамент, но на самом деле – просто невоспитанность.

Ещё из бакинской жизни помню землетрясение, как мы друг с другом переглядываемся: кто это стол шатает? А потом посыпались всякие безделушки с полок.

Помню, как сообщили, что подписан акт о капитуляции Германии. Было два или три часа ночи, видимо, народ уже ждал левитановского голоса по радио, а когда дождался, стали зажигаться вокруг окна и такой крик вокруг, слёзы, люди высыпали на улицу кто в чём, даже в ночных сорочках: 9 мая в Баку – уже теплынь.

Сейчас задумываешься и кажется странной такая бурная реакция, ведь понятно же было задолго до 9 мая, что немцев мы победили, но, видимо, всё-таки ещё опасались радоваться, боялись получить похоронку, хотя столько их ещё потом пришло, этих похоронок, после Дня Победы.

Совсем недалеко от нашего бакинского двора строили Дом правительства. Начали его возводить ещё в 1936 году, закончили в 1952-м. Получилось мощное, помпезное здание – сталинский ампир с восточным колоритом. А в конце войны на стройке работали пленные немцы. Помню, мы бегали к колючей проволоке меняться: они нам выстругивали свиристелки, ещё какие-то поделки из дерева, а мы им давали хлеба. Немцы уже пытались говорить с нами по-русски, и помню, что люди их жалели. Поразительно: после всех ужасов войны – всё равно жалели. Во всяком случае, я не сталкивался со смертельной ненавистью, для которой, конечно, оснований было достаточно.

Это чувство ненависти позже я увидел в картине Михаила Ильича Ромма «Человек № 217», снятой ещё в 1944 году. Там в начале фильма по Москве идут колонны пленных немцев, а на тротуаре наши советские люди смотрят за шествием побеждённых, и несколько женщин в толпе общаются, обсуждают между собой, кто из этих идущих мимо фашистов какие мог совершить зверства. Но потом как будто жалостливая нота звучит по отношению к этим хромающим пленным, и главная героиня, которую играла жена Ромма, Елена Александровна Кузьмина, вступает в разговор и начинает страстно убеждать, мол, нечего их жалеть: «Я знаю, они все палачи!» И потом главная героиня вспоминает, а зрителю показывают, как её угнали в Германию, какие ужасы пришлось ей пережить в немецком рабстве.

Каждый раз думаю: кто придумывал эти гениальные режиссёрские ходы? Взять и прогнать по столице немцев, а потом ещё и поливальную машину пустить, чтоб следы этой нечисти смыло. Наверное, всё-таки сам Сталин. Летом 1945-го он всей стране, всему миру показал, что мы их сломали.

Или парад 7 ноября 1941 года на Красной площади – поразительно мощный ход, который не только вдохновил соотечественников, но и весь мир заставил сомневаться в непобедимости Гитлера, а ведь к тому времени нас уже практически похоронили, считая дни до вступления немцев в Москву.

Из того же ряда – Парад Победы 1945 года. Грандиозная режиссура со множеством ярких деталей. Особенно, конечно, эпизод, когда офицеры Красной армии презрительно бросают к ступеням Мавзолея Ленина штандарты поверженного фашизма.

Пару лет назад мне позвонила незнакомая женщина, преподаватель английского языка, еврейка, раздобыла где-то мой телефон и решила поделиться впечатлениями, посмотрев по телевизору в очередной раз какой-то из моих фильмов. Дама высказалась поощрительно, не без самомнения: «Вы молодец, хорошо придумали, я даже смеялась…» Ответил вежливо: «Спасибо, очень тронут…» Разговорились, слово за слово, каким-то образом сменилась тема, и она стала вспоминать о том самом московском «параде» пленных немцев лета 1945 года: «Они с такой гордо поднятой головой шли! Нет, не сломил их всё-таки Усатый!»

Всё же что-то странное происходит порой с человеческой памятью, с представлениями об исторической справедливости. Ведь, казалось бы, у евреев должна быть особенная ненависть к нацистам. И она, несомненно, существовала, чего стоит знаменитая статья Эренбурга «Убей!», написанная в 1942 году, и более поздняя, 1945-го, «Хватит!», где автор пишет: «Иностранная печать добрый год обсуждала термин „безоговорочной капитуляции“. А вопрос не в том, захочет ли Германия капитулировать. Некому капитулировать. Германии нет – есть колоссальная шайка, которая разбегается, когда речь заходит об ответственности…»

Сталину даже пришлось опосредованно, с помощью газетной статьи за подписью «Г. Александров», поправлять Эренбурга, объяснять: «Советский народ никогда не отождествлял население Германии и правящую в Германии преступную фашистскую клику». Сталин смотрел в будущее и вынужден был осадить одного из самых талантливых публицистов военного времени.

И что же, спустя семьдесят с лишним лет столичная интеллигентка, наверняка потерявшая в войну родственников, демонстрирует не просто некий абстрактный гуманизм, но даже проявляет солидарность с гордо идущими по Москве пленными гитлеровцами. Удивительно, но это факт: у нас возникло целое сообщество (и, конечно, не в рамках определённой этнической группы), которое в первую очередь не принимает Сталина, а уж только потом Гитлера. В случае с евреями такая логика кажется наиболее причудливой, ведь печи Освенцима всё-таки создание Гитлера. Однако же нет, первый изувер и мерзавец для кого-то из них – Сталин, чуть ли не по его вине началась Вторая мировая, не будь Сталина, может, с немцами и договорились бы как-нибудь.