Доктор Серван (сборник) - Александр Дюма-сын

II

Переулок Сержан

При последнем ударе часов раздались первые слова мэра.

– Жакмен, – сказал он, – надеюсь, тетка Антуан сошла с ума: она сообщила мне по твоему поручению, что твоя жена умерла и что ты ее убил!

– Это чистая правда, господин мэр, – ответил Жакмен. – Меня следует отвести в тюрьму и скорее судить.

Произнося эти слова, он пытался встать, опираясь на верхнюю ступеньку, но после предпринятой попытки опять упал – ноги у него подкашивались.

– Полно! Этого не может быть! Ты с ума сошел! – воскликнул мэр.

– Посмотрите на мои руки, – ответил каменотес.

И он поднял окровавленные руки, скрюченные пальцы которых походили на когти. Действительно, кровью были обагрены кисть левой руки и по локоть – правая. Кроме того, на правой руке по большому пальцу стекала струйка крови: вероятно, жертва во время борьбы, сопротивляясь, укусила своего убийцу. В это время подъехали два жандарма. Они остановились в десяти шагах от главного действующего лица этой сцены и смотрели на него с высоты, восседая на своих лошадях. Мэр подал им знак. Они спешились, бросили поводья мальчику в полицейской шапке, по-видимому, сыну кого-либо из стоявших тут же. Затем жандармы подошли к Жакмену и подняли его под руки. Тот подчинился без малейшего сопротивления и с апатией человека, ум которого сосредоточен на одной мысли. И тут появились полицейский комиссар и доктор.

– А! Пожалуйте сюда, господин Робер! Пожалуйте сюда, господин Кузен! – произнес мэр.

Робер был доктор, а Кузен – полицейский комиссар.

– Пожалуйте, я уже хотел было послать за вами.

– Ну! Так в чем тут дело? – спросил доктор с самым веселым видом. – Кажется, убийство?

Жакмен ничего не ответил.

– Ну что ж, Жакмен, – продолжал доктор, – это правда, что вы убили вашу жену?

Жакмен не ответил ни слова.

– Он по крайней мере сам сознался, – заметил мэр. – Однако, может быть, у него галлюцинация и он не совершал преступления.

– Жакмен, – сказал полицейский комиссар, – отвечайте. Правда, что вы убили свою жену?

Опять молчание.

– Во всяком случае мы это сейчас увидим, – воскликнул доктор Робер. – Вы живете в переулке Сержан?

– Да, – ответили за него жандармы.

– Я не пойду туда! Я не пойду туда! – закричал Жакмен, вырвался из рук жандармов порывистым движением, будто желая бежать, и успел бы отбежать шагов на сто раньше, чем кто-либо вздумал бы его преследовать.

– Отчего вы не хотите туда идти? – спросил мэр.

– А зачем? Я и так признался во всем: я ее убил. Я убил ее большой обоюдоострой шпагой, которую взял в прошлом году в Артиллерийском музее. Мне нечего там делать, ведите меня в тюрьму!

Доктор и Ледрю переглянулись.

– Мой друг, – сказал полицейский комиссар, который, как и Ледрю, полагал, что Жакмен находится в состоянии временного помешательства. – Мой друг, необходимо пойти туда, вы должны быть там, чтобы надлежаще направить правосудие.

– А зачем направлять правосудие? – ответил Жакмен. – Вы найдете тело в погребе, а около тела, в мешке из-под гипса, голову, а меня отведите в тюрьму.

– Вы должны идти, – повторил полицейский комиссар.

– О боже мой! Боже мой! – воскликнул Жакмен в страшном ужасе. – О боже мой! Боже мой! Если бы я знал…

– Ну и что бы ты сделал? – спросил полицейский комиссар.

– Я бы убил себя!

Ледрю покачал головой и, посмотрев на полицейского комиссара, хотел, казалось, сказать ему: тут что-то не ладно.

– Друг мой, – обратился он к убийце. – Пожалуйста, объясни мне, в чем дело?

– Да, я скажу вам все, что вы хотите знать, господин Ледрю, говорите, спрашивайте.

– Как это случилось, что у тебя хватило духу совершить убийство, а теперь ты не можешь пойти взглянуть на свою жертву? Что-то случилось, о чем ты нам не сказал.

– О да, нечто ужасное!

– Ну, пожалуйста, расскажи!

– О, нет, вы не поверите, вы скажете, что я сумасшедший.

– Полно! Скажи мне, что случилось?

– Я скажу вам, но только вам одним.

Он приблизился к Ледрю. Оба жандарма хотели задержать его, но мэр сделал знак, и они оставили арестованного в покое. К тому же, если бы он и попытался скрыться, то теперь это было уже невозможно: половина населения Фонтене запрудила улицы Дианы и Большую. Жакмен, как я уже упомянул, приблизился к самому уху Ледрю.

– Поверите ли вы, Ледрю, – спросил Жакмен вполголоса, – поверите ли вы, что голова, отделенная от туловища, может говорить?

Ледрю издал восклицание, похожее на крик ужаса, и заметно побледнел.

– Вы поверите, скажи`те? – повторил Жакмен.

Ледрю овладел собой.

– Да, – сказал он, – я верю.

– Да! Да!.. Она говорила.

– Кто?

– Голова… голова Жанны!

– Ты говоришь?..

– Я говорю, что ее глаза были открыты, я говорю, что она шевелила губами. Я говорю, что она смотрела на меня. Я говорю, что, глядя на меня, она изрекла: «Презренный!»

Произнося эти слова, которые он хотел доверить только Ледрю и которые прекрасно слышали все, Жакмен был ужасен.

– О, чудесно! – воскликнул, смеясь, доктор. – Она говорила. Отсеченная голова говорила. Ладно, ладно, ладно!

Жакмен повернулся в его сторону.

– Я же говорю вам! – вскричал он.

– Ну, – вмешался полицейский комиссар, – тем более необходимо отправиться на место преступления. Жандармы, отведите арестованного.

Жакмен испустил крик и что было сил стал вырываться.

– Нет-нет, – возбужденно воскликнул он, – вы можете изрубить меня на куски, но я туда не пойду.

– Пойдем, мой друг, – сказал Ледрю. – Если правда, что вы совершили страшное преступление, в котором вы себя обвиняете, то это станет для вас искуплением. К тому же, – прибавил он тихо, – сопротивление бесполезно: если вы не пойдете добровольно, вас поведут силой.

– Ну, в таком случае, – сказал Жакмен, – я пойду, но пообещайте мне лишь одно, господин Ледрю.

– Что именно?

– Что все время, пока мы будем находиться в погребе, вы не покинете меня.

– Хорошо.

– Вы позволите держать вас за руку?

– Да.

– Ну, хорошо, – обреченно воскликнул каменотес, – идемте!

И, вынув из кармана клетчатый платок, он вытер покрытый потом лоб. Все отправились в переулок Сержан. Впереди шли полицейский комиссар и доктор, за ними – Жакмен и два жандарма. Замыкали это небольшое шествие мэр Ледрю и два человека, появившихся у калитки одновременно с ним. Следом, на небольшом удалении, выступало, как бурный, шумный поток, все население, в том числе и я.

Через минуту мы уже оказались в переулке Сержан. Это был маленький переулок, отходивший влево от Большой улицы, по нему можно было дойти до полуразвалившихся, распахнутых настежь ворот с устроенной в них калиткой. Калитка едва держалась на скобе. На первый взгляд все было в порядке: в доме стояла тишина, у ворот цвел розовый куст, а на каменной скамье грелась на солнце толстая рыжая кошка. Увидев людей и услышав шум, кошка испугалась, бросилась бежать и скрылась в отдушине погреба.

Подойдя к упомянутой калитке, Жакмен остановился. Жандармы хотели заставить его войти.

– Господин Ледрю, – сказал он, оборачиваясь, – господин Ледрю, вы обещали не покидать меня.

– Конечно! Я здесь, – ответил мэр.

– Вашу руку! Вашу руку!

И он зашатался, будто вот-вот упадет. Ледрю подошел, дал знак жандармам отпустить арестованного и подал ему руку.

– Я ручаюсь за него, – сказал он.

В этот момент Ледрю не был мэром общины, расследующим преступление, – то был философ, изучающий сферу таинственного. Только руководителем его в этом странном исследовании был убийца.

Первыми во двор вошли доктор и полицейский комиссар. За ними следовали Ледрю и Жакмен, затем жандармы и за ними – некоторые привилегированные лица, в числе которых оказался и я благодаря своему знакомству с жандармами, для которых я уже не был посторонним, потому что встретился с ними в долине и там предъявил им разрешение на ношение оружия. Перед остальными же, к крайнему их неудовольствию, дверь закрылась. Мы направились ко входу в небольшой домишко. Ничто не указывало на происшедшее здесь страшное событие, все было на местах, в алькове стояла постель, покрытая зеленым саржевым покрывалом, в изголовье висело распятие из черного дерева, украшенное веткой вербы, засохшей с прошлой Пасхи. На камине – младенец Иисус из воска, между двумя посеребренными подсвечниками в стиле Людовика XVI. Обстановку дополняли развешанные по стенам четыре раскрашенные гравюры в рамках из черного дерева, на которых были изображены четыре стороны света.

Стол был накрыт на одного человека, в очаге кипел в горшке суп, и рядом из стенных часов выскакивала кукушка с открытым ртом, отбивая половину часа.

– Ну, – сказал развязным тоном доктор, – я пока ничего не вижу.

– Войдите в дверь справа, – еле слышно произнес Жакмен.

Присутствующие двинулись в указанном направлении и очутились в каком-то помещении, в углу которого находился лаз в подполье, откуда пробивался свет.