Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли

Двери нашего дома были всегда открыты. Наша вилла стала центром веселья для самых знатных членов высшего общества во всем Неаполе и в его округе. Моей женой восхищались все, а ее прекрасное лицо и изящные манеры стали предметом обсуждения повсюду. Гуидо Феррари, мой друг, был одним из тех, кто громче всех восхвалял ее достоинства и оказывал ей самое галантное уважение, что еще более расположило его ко мне. Я доверял ему как брату; он приходил и уходил, когда ему было угодно, он преподносил Нине многочисленные цветы и причудливые безделушки, приходившиеся ей по вкусу, и относился к ней с братской добротой. Чаша моего счастья была преисполнена любовью, богатством и дружбой, а чего же более мог желать человек?

И вскоре еще одна капля меда добавилась в чашу моей сладкой жизни. Утром первого мая 1882 года родился наш ребенок – девочка-младенец, прелестная, словно один из белых цветов анемонов, которые в тот сезон густо росли в лесах, окружавших наш дом. Малышку принесли ко мне на тенистую веранду, где я сидел за завтраком с Гуидо. Она была крошечная, бесформенная в пеленках, завернутая в мягкое кашемировое старое кружево. Я взял этот хрупкий комочек в руки с нежным благоговением, она открыла свои глазки, которые оказались большими и темными, как у Нины, и свет голубого неба, казалось, отражался в их чистых глубинах. Я поцеловал крошечное личико; Гуидо сделал то же самое, и ясные тихие глазки осмотрели нас обоих со странной полувопросительной торжественностью. В это время птичка, сидевшая на ветвях жасмина, затянула тихую, нежную песню, и мягкий ветерок унес и рассеял лепестки белой розы у наших ног. Я отдал девочку служанке, которая ждала, чтобы забрать ее, и проговорил с улыбкой: «Скажите моей жене, что мы поприветствовали ее Майский цветок».

Гуидо положил свою ладонь на мое плечо, когда прислуга вышла, его лицо было необычно бледным.

«Вы отличный парень, Фабио!» – сказал он неожиданно.

«Так оно и есть! А что? – спросил я полунасмешливо. – Чем я лучше других?»

«Вы гораздо менее подозрительны, чем большинство», – он отвернулся от меня, поигрывая невзначай веточкой клематиса, который тянулся по одному из столбов веранды.

Я взглянул на него с удивлением: «Что вы имеете в виду, друг мой? У меня есть причина подозревать кого-то?»

Он засмеялся и вновь занял свое место за обеденным столом.

«Да нет же! – ответил он, искренне глядя на меня. – Но в Неаполе сам воздух наполнен подозрением, кинжал ревности всегда готов ударить, и неважно, справедливо или нет, здесь даже дети уже изощрены в пороках. Кающиеся грешники исповедаются священникам, которые хуже, чем кающиеся грешники, Боже мой! В нынешнем состоянии общества супружеская преданность – это просто фарс, – он сделал краткую паузу и затем продолжил. – Не прекрасно ли знаться с таким человеком, как вы, Фабио? С вами, человеком счастливым в семейной жизни, не имеющим даже тени облака на небе своего доверия».

«У меня нет причин для недоверия, – сказал я, – Нина невинна как дитя, которому нынче она стала матерью».

«Правда! – воскликнул Феррари. – Чистая правда! – и он взглянул на меня улыбающимися глазами. – Она чиста словно девственный снег на вершине Монблан, чище первосортного алмаза и недоступная, как самая далекая звезда! Не правда ли?»

Я кивнул с ощущением странного беспокойства: что-то в его поведении озадачило меня. Однако наш разговор скоро перешел на другие темы, и я больше не возвращался к этому вопросу. Но пришло время – и очень скоро – когда у меня появилась серьезная причина вспомнить каждое слово, сказанное им тогда.

Глава 2

Неаполитанцы хорошо помнят лето 1884 года. Все местные газеты пестрели описаниями его ужасов. Холера проносилась над нами подобно опустошающему демону, от чьего смертельного дыхания множество людей, молодых и старых, были брошены умирать прямо на улицах. Смертельная болезнь, порожденная грязью и преступным пренебрежением элементарными мерами санитарной предосторожности, выкашивала город с ужасной скоростью и хуже чумы сеяла всеобщую панику. Незабвенный героизм короля Хумберта возымел свой эффект лишь на образованные классы, но среди низкого неаполитанского населения безраздельно властвовали презренный страх, грубое суеверие и крайний эгоизм. Один случай может послужить наглядным примером. Один рыбак, хорошо известный в своей округе, красивый молодой человек, был схвачен во время работы на своей лодке первыми симптомами холеры. Его понесли к материнскому дому. Старуха с внешностью истинной ведьмы наблюдала издалека за небольшой процессией, поскольку та не сразу приблизилась к ее жилью и, поняв в чем дело, она быстро забаррикадировала дверь и никого не впустила.

«Пресвятая Дева Мария! – кричала старуха визгливо через полуоткрытое окно. – Оставьте этого презренного несчастного на улице! Неблагодарная свинья! Он собирался принести чуму в дом его собственной уважаемой матери! Святой Иосиф! Кому нужны такие дети! Оставьте его на улице, говорю вам!»

Было бесполезно убеждать в чем-либо это старое чучело в женском обличье. Ее сын был, к счастью для себя, без сознания, и после некоторых пререканий его уложили на пороге, где он вскоре и умер, а его тело позже было увезено труповозкой, подобно куче мусора.

Жара в городе стояла просто невыносимая. Небо представляло собой горящий купол, а залив – гладкое блестящее стекло. Тонкий столб дыма, поднимавшийся от кратера Везувия, еще более усиливал ощущение всепроникающего жара, который, казалось, окружил город кольцом огня. Даже поздними вечерами не слышно было голоса ни одной певчей птицы, в то время как в моих садах, находившихся на высоте среди лесов, где было сравнительно прохладно, соловьи разразились булькающими потоками мелодии, наполовину радостной, наполовину печальной. Я принял все меры предосторожности, необходимые, чтобы инфекция не проникла в нашу усадьбу. Фактически, я бы вообще покинул эти места, если бы не знал наверняка, что поспешное бегство через зараженные районы несет с собой опасность близкого контакта с болезнью в пути. А кроме того, моя жена совсем не нервничала, и я думаю, что очень красивые женщины вообще редко нервничают. Их невероятное тщеславие является превосходным щитом против любого мора, ведь оно помогает им преодолеть основной элемент опасности – страх. Что касается нашей Стелы, переваливающегося с ноги на ногу карапуза двух лет, то она росла здоровым ребенком, относительно которого ни ее мать, ни я не испытывали ни малейшего беспокойства.

Гуидо Феррари приехал и оставался у нас, в то время как холера, словно острая коса среди зрелого зерна, выкашивала целыми сотнями нечистоплотных неаполитанцев. Мы трое с маленькой свитой слуг, никому из которых ни в коем случае не разрешалось посещать город, жили на одной мучной еде и дистиллированной воде, регулярно мылись, вставали и ложились спать рано и находились в самом добром здравии.

Помимо всех прочих достоинств моя жена также обладала очень красивым и хорошо поставленным голосом. Она умела петь с изящным выражением и многими вечерами, когда Гуидо и я сидели в саду и курили после того, как маленькая Стела легла спать, Нина услаждала наш слух соловьиным пением, исполняя песню за песней о людях, исполненных дикой красоты. К этому пению Гуидо часто присоединял свой глубокий баритон, сочетавшийся с ее нежным и чистым сопрано также прекрасно, как шум фонтана с трелью певчей птицы. Я и сейчас слышу эти два голоса, их совместное звучание до сих пор стоит насмешливо в моих ушах; тяжелые духи флердоранжа, смешанного с миртом, плавают в эфире вокруг меня; горит желтая полная луна в синем небе, и снова я вижу две головы, наклонившиеся друг к другу, одну светлую, а другую темную – моя жена и мой друг – те двое, чьи жизни я ценил в миллион раз дороже, чем собственную. Ах! То были счастливые дни, ведь самообман всегда таков. Мы никогда не бываем в достаточной мере благодарны тем искренним людям, которые сумеют пробудить нас от сладкой мечты, однако именно таковые и являются нашими истинными друзьями. Если бы мы только это понимали.

Август всегда был самым кошмарным летним месяцем в Неаполе. Холера распространялась с ужасной быстротой, и люди, казалось, буквально обезумели от ужаса. Некоторые из них, охваченные духом дикого отчаяния, погружались в оргии разврата и несдержанности, опрометчиво игнорируя все вероятные последствия. Одна из таких безумных пирушек имела место в известном кафе. Восемь молодых людей, сопровождаемых восемью девушками замечательной красоты, приехали и заказали отдельную комнату, где им подали роскошный ужин. В конце трапезы один из присутствовавших поднял бокал и произнес тост: «Слава холере!» Он был встречен бурными криками аплодисментов, и все выпили за это с безумным смехом. Той самой ночью все гуляки умерли в ужасных муках, их тела привычно втиснули в наспех сколоченные гробы и похоронили один поверх другого в яме, торопливо вырытой для этой цели. Подобные мрачные истории достигали нашего слуха каждый день, но они нас не слишком печалили. Стела являла собой живое очарование, действовавшее подобно щиту против мора. Ее невинная игривость и детский лепет отвлекали и занимали нас, окружая атмосферой, исцелявшей физически и морально.