Мне душу рвет чужая боль - Владимир Колычев

– Ур-р-рою гниду! – рычал он.

Он был настолько грозен, что у Валентина родилась изменническая мысль бежать от него сломя голову. Возможно, он бы так и поступил, если бы не другая мысль. Эта сволочь убила Лиду, и его подлое злодеяние не должно остаться безнаказанным… Он знал, как выбить нож из руки противника, но первый блин, увы, обернулся комом, а точней, распоротым рукавом на куртке. Возможно, лезвие задело и кожу предплечья, но Валентин был не в том состоянии, чтобы замечать боль. Он снова подставил блок под удар, и на этот раз смог надежно зафиксировать руку с ножом. Блок, захват, бросок через бедро, удар на добивание. Удар, еще удар…

– Сука!.. Тварь!.. – взбешенно ревел Валентин, не в силах остановиться.

Этот ублюдок убил его любимую девушку, он украл у него счастье…

– Как ты мог, падла! На тебе! На!!!

Лида самая любимая, сама лучшая… Была. Нет ее больше. Нет! И никогда будет!!!

– Какая же ты мразь!.. Убью!!!

Ненависть мутила сознание, лишала способности чувствовать усталость. И неизвестно, как долго бы продолжалось избиение, если бы чьи-то сильные руки не схватили Валентина сзади и не оттащили от жертвы.

В суматошном состоянии рассудка он решил, что это подоспел второй убийца, и ударил противника локтем в голову.

– Вот сука! – взревел тот.

– Получи! – крикнул кто-то другой.

Что-то тяжелое и твердое с силой опустилось на затылок, и в голове у Валентина шумно закрутилась карусель. Сознание он не потерял, но и на ногах удержаться не смог. В сумеречном состоянии он почувствовал, как его руки оказались за спиной и как на них защелкнулись браслеты наручников.

Оперативник из уголовного розыска смотрел на него, как Гитлер на красный флаг. Большой, внушительный, грозный, он сидел на столе, буквально нависая над Валентином.

– Ну и что ты за человек такой? – дыхнув на него коньячным букетом, басом спросил он. – Люди отдыхают, праздник на дворе… На дворе… А из-за тебя на дворе дрова. Травы нет, а на снегу трупы… Чем тебе эта пара мешала?

– Какая пара? – недоуменно посмотрел на него Валентин.

– Только не надо: какая пара, – скривился капитан. – Девушку застрелил, парня до смерти забил…

– До смерти? – не поверил он. – До смерти забил? Кто? Я?!

– Головка ты… Ты ему кость височную проломил. А это летальный исход… Два трупа на тебе, парень… Пистолет куда дел?

– Какой пистолет?

– Из которого ты девушку убил… Куда ты его выбросил?

– Я не выбрасывал… А девушку я не убивал. Это моя девушка, Лида ее зовут. Мы с ней на скамейке сидели, а они петарды взрывали. Мы думали, что петарды, а у них пистолет был. Кто-то из них в Лиду выстрелил, а убегали оба… Я за ними, одного догнал, а второй убежал…

– Может, научишь? – ехидно спросил опер.

– Чему? – не понял Валентин.

– А врать так складно!.. Кого ты лечишь?.. Ты двух человек убил. Двух!.. Где пистолет, спрашиваю?

– Не знаю!.. Лида – моя девушка, я ее не убивал. Я за нее мстил… Да вы у мамы моей спросите, с кем я Новый год встречал, она вам скажет, что с Лидой… А потом мы в сквер пошли, сидели себе на скамейке, а тут эти… Не знаю, кто из них в нее стрелял. Они за спиной были, а выстрела я не слышал. То есть слышал, но думал, что это фейерверки… Смотрю, она мертвая, обернулся, вижу, а они бегут…

– Кто они?

– Ну, я же говорю, которые фейерверки пускали, у нас за спиной… Кто-то из них стрелял…

– Ты это видел?

– Нет. Но больше некому!

– Ладно, допустим, свою девушку ты не убивал. Но тогда кто это сделал? – спросил капитан, пристально всматриваясь в Валентина.

– Так я же говорю: кто-то из них двоих.

– А кто конкретно?

– Я не видел… Но я видел, как они бежали!

Валентин искренне полагал, что его логика безупречна. Но, похоже, оперативник не разделял его мнение.

– А если они просто побежали? Мало ли, замерзли, решили согреться.

– Тогда кто стрелял?

– А вот этого я не знаю.

– Они стреляли!

– Но ты же этого не видел!

– Нет, – сконфуженно пожал плечами Валентин.

– И никто не видел… Так что, выходит, мстил ты, парень, невиновному… А месть – это противозаконное деяние, а если оно еще и отягощено летальным исходом… Короче, попал ты, парень. Крепко попал.

– Но как же невиновный! Он же уголовник! У него нож был!

– Если нож, это еще не значит, что уголовник…

– Он убить меня хотел! Вот, руку мне порезал!

– Он защищался…

– Но ведь нож – холодное оружие!

– Если лезвие не гнется, то холодное, – кивнул опер. – А у него обычный нож был, кухонный, лезвие тонкое… А если оружие, что с того? Его к ответу не привлечешь, мертвые сроков не имут…

– Он же уголовник, я знаю, – на последних остатках самообладания простонал Валентин. – Он говорил, как уголовник. Я знаю, что такое блатной жаргон…

– Откуда ты знаешь? Срок, что ли, мотал?

– Нет, в кино слышал…

– Кино твое только начинается. Лет пятнадцать за убийство получишь… Можно, конечно, уменьшить срок. Но это еще заслужить надо. Чистосердечное признание и принародное покаяние – вот твой путь к спасению. Признаешься, что убил свою девушку и сорвал зло на случайном прохожем, и суд тебя… э-э, не оправдает, на это можешь не рассчитывать, но снисхождение – да, будет… Получишь дет десять, отсидишь, выйдешь живым и здоровым… Сколько тебе сейчас лет?

– Я не убивал Лиду, – упрямо мотнул головой Валентин.

– Да, но ты убил случайного прохожего.

– Он не случайный прохожий. Он – убийца.

– А доказательства есть? Где пистолет, из которого он стрелял?

– Может, не он стрелял? Может, его дружок? А он убежал.

– Ага, ветер в поле потерялся, – криво усмехнулся оперативник. – Вилами по воде твои аргументы писаны. Нет оружия, нет свидетелей… Да что там, если ты сам ничего не видел… Или видел?

– Врать не буду, не видел.

– Ну, вот и не ври больше. Скажи, кто девушку твою убил?.. Или она не твоя?

– Моя.

– Вижу, что не врешь… Дальше давай по-честному. Кто ее убил?

– Не знаю.

– Ну вот, ты уже не знаешь. Уже теплей… Скажи, что сам ее убил, и будет горячо.

– Да не убивал я ее!

– Тогда кто это сделал?

– Ну, те, двое! Кто-то из них!

– Зачем они ее убили?

– Не знаю…

– Вот видишь, ты не знаешь. И они не знали, за что им убивать твою девушку. И они ее не убивали… А у тебя, возможно, были причины от нее избавиться.

– Какие причины?

– А тебе видней…

– Не было у меня причин! Я очень люблю Лиду! Я не мог ее убить… И где тогда пистолет, если это сделал я?

– Вот я и хочу узнать, где он?

– Тот, второй, его унес. Он быстрей бегал, поэтому и убежал. А его дружка я догнал…

– И убил… Плохи твои дела, парень. Тут даже не превышение пределов самообороны. Здесь чистой воды умышленное убийство. А это многих лет стоит… Взял бы на себя убийство девушки, скидку бы получил. Ты же должен знать, если оптом, то скидка…

– Что вы такое говорите? – как на чудовище посмотрел на оперативника Валентин. – Это люди. Понимаете, люди! Какой здесь может быть опт?

– Это уже не совсем люди. Это трупы. И сделал их ты, оптом… Давай, бери ручку, пиши признание. Так, мол, и так, из ревности убил свою девушку, а затем и парня, с которым она тебе изменяла… Если ты не знаешь, то я тебе скажу, что за убийство из ревности много не дают. Сильное душевное волнение, все такое… А пистолет… – капитан на секунду задумался. – А пистолет ты выбросил. Куда, не помнишь…

– Ничего я не выбрасывал. И писать ничего не буду.

Валентин упорно стоял на своем – в Лиду он не стрелял, а виновника ее гибели убил, потому что не смог рассчитать силы. В конце концов оперативник сдался и перестал требовать от него признания в двойном убийстве. Но от тюремной камеры Валентина это не спасло.

Изолятор временного содержания, этап на Бутырку, «сборка», баня-прожарка… В тюремную камеру, где он должен был находиться до суда, Валентин входил с опущенной головой. Моральная усталость, физическое истощение, тоска и безнадега…

– Давай быстрей! – надзиратель подтолкнул его в спину и поспешил закрыть дверь, как будто боялся, что из камеры на него хлынут злые осы.

У порога лежало белое чистое полотенце, и Валентин едва не наступил на него. Остановившись, он поднял его и перебросил через край ржавой умывальной раковины.

– Западло, – презрительно и с насмешкой сказал кто-то из глубины камеры.

Валентин поднял глаза, и между нарами увидел стол, за которым сидели обитатели тюремного мира. Камера была переполнена – на одном спальном месте ютилось по два-три человека. Но эти представители арестантского общества резко отличались от прочих. Независимый вид, насмешливо-снисходительные взгляды, уверенность в каждой мелочи их внешнего и внутренного облика. Валентин почти неделю провел в камере предварительного заключения, поэтому сразу понял, с кем имеет дело. Блатной комитет тюремной камеры: воры, авторитетные бандиты, словом, уголовный сброд, от которого старается избавиться общество нормальных людей.