Лощина - Агата Кристи

То, что она искала, что не могла найти, не позволяло ей попытаться материализовать это лицо, которое она лишь угадывала и которое не оставит ее в покое до тех пор, пока она, наконец, не вылепит его в глине. Она старалась различить его яснее, но оно исчезало в ней самой, и эта борьба ее изнуряла. Она очень много ходила в это время и чувствовала большую усталость. Как-то она вошла в автобус, почти машинально, даже не зная, куда едет…

И вдруг ее глаза, которые до сих пор смотрели, ничего не видя, остановились на Навсикае! Это именно она сидела напротив Женщина с детским лицом, с очаровательным полураскрытым ртом и великолепными глазами. Это были глаза, которые она так долго искала: глаза восхитительно пустые, глаза слепого!

Молодая женщина встала, чтобы выйти из автобуса. Генриетта пошла за ней. Теперь она была спокойна. Тяжелая погоня закончилась. На тротуаре она подошла к молодой женщине.

— Вы меня извините, что останавливаю вас на улице. Я работаю над скульптурой, и ваше лицо как раз то, которое я ищу уже много дней.

Она была любезной и милой, она умела становиться такой, когда хотела чего-нибудь достигнуть, и Дорис Саундерс, вначале недоверчивая и немного встревоженная, в конце концов согласилась.

— Я никогда не позировала, но если речь идет только о голове.

Для приличия она поколебалась, сдержанно поинтересовалась о вознаграждении за сеансы позирования.

— Разумеется, я настаиваю, чтобы вы приняли вознаграждение по профессиональным расценкам.

Вот таким образом Навсикая обосновалась на маленьком помосте в мастерской Генриетты. Предметы искусства, которые она видела вокруг себя, не приводили в восторг, но мысль, что ее очаровательные черты будут скоро увековечены, радовала, и она во время сеанса открыла вторую причину удовлетворения: удовольствие от того, что может кому-то рассказывать о себе, что кто-то кажется, слушает ее с симпатией и вниманием.

Ее очки лежали недалеко на столе. Дорис носила их как можно реже из-за кокетства, но на улице они были ей необходимы, как она созналась Генриетте, из-за близорукости и из-за того, что без стекол едва видела на метр перед собой. Именно этот недуг объяснял пустой и очаровательный взгляд, который прельстил скульптора. Генриетта положила инструменты и воскликнула:

— Наконец это закончено! Надеюсь, вы не очень устали?

— О нет, нисколько, мисс Савернейк, но действительно все совершенно закончено?

Генриетта улыбнулась:

— Нет, не полностью. Я еще поработаю над ней. Кончено то, что связано с вами. Я получила все, что хотела. Основа сделана…

Молодая женщина осторожно сошла с помоста и надела очки. В тот же миг ее лицо потеряло детское простодушное выражение и непостижимое очарование. Осталась только хорошенькая, совершенно заурядная девочка. Дорис приблизилась к скульптуре.

— Ох, — воскликнула она разочарованно, — это не очень похоже на меня!

Генриетта терпеливо объяснила ей, что это не портрет. И действительно, между произведением и моделью почти не было сходства. Дорис Саундерс кое-чем снабдила скульптуру — формой глаз, линией скул, но это было не ее лицо, это было лицо слепой девушки, которую мог бы воспеть поэт. Губы приоткрыты, как у Дорис, но рот статуи создан для молчания, а если он и откроется, то для того, чтобы передать мысли, которые никогда не смогут прийти в голову Дорис Саундерс. Черты еще не были четко определены, это скорее была мечта о Навсикае, чем ее изображение.

— Надеюсь, — заявила Дорис Саундерс тоном, который давал возможность догадаться, что она не очень на это рассчитывает, — надеюсь, что это будет выглядеть лучше в законченном виде. Вы уверены, что я вам больше не нужна?

— Да, мисс Саундерс, — ответила Генриетта, которая бы охотно добавила: «к счастью». — Но вы мне оказали большую услугу, и я вам благодарна.

Натурщица ушла. Генриетта приготовила себе кофе. Как она устала, страшно устала, но как счастлива, словно после отпущения грехов.

«Спасибо тебе, Боже! — подумала она. — Я снова становлюсь человеком».

Ее мысли сразу переключились на Джона. Сердце забилось быстрее. Завтра, в «Долине», она его увидит…

Вытянувшись на диване, она медленно выпила три чашки горячего, очень крепкого кофе. К ней возвращалась жизнь. Как она счастлива снова вернуться на землю! Она перестала быть чудовищем, каким ощущала себя в последнее время, она избавлялась от своих неясных грез, ее больше не выталкивала на улицу какая-то таинственная сила, которая швыряла ее в изнуряющий и раздражающий поиск неопределенной цели. Теперь, о великое счастье, эта пытка кончилась! Осталось только энергично работать, а это ее не пугает.

Поставив пустую чашку, Генриетта встала и пошла взглянуть на свою Навсикаю. Она долго рассматривала скульптуру, и морщины беспокойства понемногу вырисовывались на лбу Генриетты.

Это не то!

Что здесь не так?

Слепые глаза!

Слепые глаза красивее глаз, которые видят… Они разрывают сердце именно детому, что они слепые. Сумела ли она. это передать? Да бесспорно. Но было еще что-то другое. Здесь присутствовало что-то чуждое, что она не хотела вкладывать, о чем она, конечно, и не думала… Что это?.. Как будто все было так, как она хотела, но это что-то было, оно было только указанием, но отчетливым…

Она поняла! Это лицо скрывает за собой обыкновенную, заурядную душу.

Она как будто бы и не слушала по-настоящему разговоры натурщицы, однако ее пальцы их почувствовали и пальцы пропитали этими разговорами глину… И это, она знала, уже не изменить никогда!

Она быстро отвернулась. Может быть, это только воображение? Ну конечно, это так! Завтра она посмотрит на свое произведение другими глазами. Пересекая мастерскую, она остановилась перед «Обожающей» — статуэткой, вырезанной из прекрасного грушевого дерева, которое она берегла много лет, прежде чем использовать. Вот это было действительно хорошо! Это лучшее из того, что она сделала за последнее время. Это — для салона, для «Международного салона художников» и это — хорошая работа. Тут есть все: покорность, сила в мускулах затылка, опущенные плечи и, едва приподнятое, странное лицо, которое она почти лишила черт, поскольку поклонение и обожание лишает индивидуальности. Да, это так! Покорность и полное выражение боготворения…

Генриетта вздохнула. Почему Джон из-за этой статуэтки так разгневался? Это был такой приступ гнева, который ошеломил его самого и который раскрыл в нем что-то такое, о чем он сам не догадывался. Решительным тоном он сказал:

«Вы не можете это экспонировать!»

И не менее решительно она ответила:

«Я буду ее выставлять!»

Она мысленно снова вернулась к Навсикае. Здесь не было ничего, что она не смогла бы привести в порядок. Немного успокоившись, Генриетта обернула глину влажной тряпкой. Она продолжит работу в понедельник, а может, во вторник… Ничто теперь не торопит. Работа в основном закончена, теперь требуется только доработка…

Впереди у нее было три дня счастья. С Люси, Генри, Мидж… И с Джоном.

Генриетта зевнула, потянулась, с удовольствием чувствуя, как напряглись все мышцы, и призналась себе, что действительно очень устала.

Приняв горячую ванну, она легла. Вытянувшись в темноте, с открытыми глазами, она сначала смотрела на звезды, видимые через стеклянный потолок мастерской, потом взглянула на стеклянную маску, одну из первых своих вещей. Маска была освещена слабым светом, который ночью оставался включенным. Эта маска теперь казалась довольно условной. «К счастью, — подумала Генриетта, — наблюдается прогресс!»

Она решила заснуть. Очень крепки кофе, выпитый перед сном, ей не помешает. Уже давно она знала, как вызвать сон. Нужно выбрать какую-нибудь мысль и не сосредоточиваясь, предоставить ей возможность идти своим ходом, мечтать, потихоньку скользить к небытию…

С улицы донесся шум мотора, затем смех и голоса, которые сливались с ее мыслями, уже наполовину бессознательными. Машина, как тигр… желтая и черная… в полосах… Это джунгли… Рядом река… Большая тропическая река, текущая в сторону моря, в сторону порта, откуда уходят белые пароходы… Хриплые голоса кричат: «До свидания!»… Она — на палубе… И Джон рядом с ней… Они оба уходят в совершенно синее море… За обедом он улыбнулся ей… Это было так, как будто бы они в золотом дворце… Бедный Джон!.. Машина, скорость… сумасшедшая езда, все дальше и дальше от Лондона… Дюны… Леса… Преклонение… «Долина»… Люси… Джон… Болезнь Риджуэй… Дорогой Джон…

Она уснула счастливая.

Через некоторое время Генриетта вдруг почувствовала тревогу. Это было какое-то чувство виновности, что-то такое, чего она не сделала, долг, от выполнения которого она уклонилась…

Навсикая?

Медленно, будто против желания, она встала с постели, повернула выключатель, затем пошла и освободила глину от влажных тряпок, которыми, ее укрыла.